Кто предан владыке — нарушит ли повиновенье?
Все смертные пламенным взглядом твоим сожжены,
И общего больше не слышно теперь осужденья.
Но той красоты, что я вижу в лице у тебя,
Не видит никто. В ней надежда и свет откровенья.

Джавед закончил чтение и с наслаждением вслушивался в красноречивое молчание зала, будто боявшегося разорвать таинственную связь, что установилась между поэтом и слушателями. Эта тишина означала его успех, и последовавшие за ней аплодисменты подтвердили это.

Зал устроил овацию, выкрикивая его имя, неистовствовал. Почтенные отцы семейств и их дородные жены вдруг опять почувствовали себя юными, влюбленными созданиями, вспомнили, как звенят браслеты на руках торопящейся на свидание девушки, как прекрасно ночное небо, усеянное тысячами звезд, каждая из которых шепчет имя любимой. Люди начали улыбаться, с нежностью смотреть друг на друга — и на поэта, с удовольствием кланявшегося им в благодарность за признание.

Джавед сделал вид, что собирается вернуться на свое место, хотя знал, что его не отпустят, и через мгновение убедился в этом. Публика требовала новых стихов и, противореча себе, просила повторить это, награждала его лестными эпитетами, требовала немедля присудить ему победу.

— У нас есть еще участники, — вынужден был вмешаться Малик Амвар как председатель судейской коллегии. — Мы не можем лишить остальных права представить свои творения на ваш суд.

Он вопросительно смотрел на Джаведа, и тот с подчеркнутой скромностью немедленно отправился к своему креслу, всем своим видом показывая, как он рад возможности услужить следующему конкурсанту, уступив ему свое место в центре зала.

Но когда через некоторое время стало ясно, что никто из оставшихся не сможет составить конкуренцию полюбившемуся публике автору, зрители вновь стали требовать стихов своего нового кумира. Джавед не торопился начать чтение, пока Малик Амвар лично не пригласил его сделать это. Тогда юноша отвесил в сторону председательствующего учтивый поклон и со словами: «Если вам угодно…» — вернулся в центр зала, к радости публики и особенно Мариам, увидевшей и оценившей все предпринятые братом маневры с далеко идущими последствиями. «Ну и дипломат, — поразилась она, глядя, как ловко он создает впечатление, что полностью отдает себя в руки почтенного Малик Амвара. — Не ожидала от этого растяпы!»

Теперь Джавед уже не боялся случайно коснуться взглядом Фейруз и растеряться от этого. Он сам искал ее глазами и наконец наткнулся на ее счастливое лицо, горевшее восторгом его победы.

О дорогая, как ты хороша!
Мне странным кажется искать тебе сравненья.
Ну разве что: прекрасна, как душа
Создателя, вложившего в творенье
Всякое так много теплоты…
Но лучшее из них, конечно, ты!

Прочтя эти строчки, Джавед вдруг испугался того, что сделал. Ему показалось, что все должны понять, кому он посвящает каждое слово, каждый звук своих стихов. Не может быть, чтоб присутствующие не догадались, кем они навеяны, это же так ясно, так заметно!

Он прервался, оглядываясь по сторонам в поисках реакции, но она была обычной — люди, затаив дыхание, слушали его, никто не поворачивался к Фейруз, не показывал на нее пальцем, не шушукался. Они смотрели только на поэта, он казался им главным действующим лицом этой истории о любви.

Никому, кроме мечтательных выпускниц, и дела не было до той единственной женщины, без которой не было бы ни вдохновенья, ни радости для поэта, так обласканного слушателями. Джаведу странно было осознавать это, но зато он мог продолжать свое поэтическое обращение к Фейруз на глазах у всех.

О нежная, я у тебя в плену,
Я тот, кто счастлив этой несвободой.
Спаси меня, ты видишь — я тону,
Забравшись в глубину, не зная брода.
А хочешь, не спасай… Но вспоминай.
Мне смерть сладка в раю, ведь это — рай!

Джавед читал это так, как будто объяснялся в любви, и это делало каждое его стихотворение неотразимым для публики, для сердца каждого, кто слушал его. Особая нота, звучавшая в голосе поэта, делала стихи куда более прекрасными, чем они, возможно, были бы, прочти их каждый из присутствующих дома, сидя в мягком кресле и после сытного ужина.

Джавед не смог бы даже с чистой совестью сказать, что его талант победил в этом соревновании. Нет, не талант, не сама поэзия — победила его любовь, его нежность, его преданность девушке, которая с душевным волнением ловила каждое его слово.

Судьи совещались недолго, и исход этих переговоров не вызывал у зала сомнений. Господин Малик Амвар, исполненный сознания важности момента, подозвал поэта к столу, чтобы вручить ему почетный приз — бесценный том Саади из своей личной библиотеки.

Джавед принял этот дар, низко склонив спину. Такая книга уже сама по себе могла осчастливить его. Но тут он увидел, что цветочную гирлянду, положенную победителю, судьи поручили надеть на него Фейруз как дочери хозяина дома. Это уже превосходило даже самые смелые его мечты, но чудеса еще не закончились.

— О, так вы из рода Сафдаров? — удивился Малик Амвар, которому кто-то из судей рассказал, должно быть, подробности о сегодняшнем триумфаторе. — Поздравляю вас, молодой человек. Очень рад, что древние роды Лакхнау способны давать нашей культурной жизни такие яркие звезды!

«Вот это да! — подумал Джавед, чувствуя, как замирает его сердце от радости. — Спесивый Малик Амвар признал меня звездой! Мариам будет очень удивлена!»

Он что-то пробормотал в ответ, почти не слыша своих слов. Теперь он был уверен, что пройдет немного времени, и он назовет Фейруз своей женой.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

На Хазратгандже, главной улице Лакхнау, находится ювелирный магазин — один из целой сети, принадлежавшей Ахтару Навазу. Здесь можно было купить все — от брачного ожерелья мангаль-сутра, которое заменяет индийской женщине обручальное кольцо, до отбрасывающих разноцветные лучи бриллиантовых украшений. Кроваво-красные рубины рдели на черном бархате, изумруды напоминали своим цветом молодую весеннюю траву, пронзительно синели цейлонские сапфиры, жемчужные нити ждали той минуты, когда обовьют точеную шею красавицы.

Фейруз вошла в зеркальные двери магазина. У нее было много украшений, перешедших ей от предков. Старинной работы браслеты и кольца, сделанные искусными мастерами, могли украсить витрины музея, но ей хотелось приобрести к празднику что-нибудь новое, необычное.

— Продавец! — окликнула она мужчину, который перекладывал золотые украшения на вертикальном стенде.

Ахтар Наваз удивленно обернулся — неужели его можно принять за продавца? И куда подевался старший служащий, который должен был встречать посетителей и провожать их к прилавкам, где ими занимались опытные работники. Но как только он увидел юную красавицу, нетерпеливо ожидающую возле резной колонны, как тут же почувствовал, что готов стать младшим служащим, лишь бы эта девушка не исчезла из его жизни.

— Простите, я отвлекся, — проговорил он, рассматривая посетительницу с нескрываемым восхищением. — Добрый день, госпожа, — он подошел ближе, вдыхая аромат ее благовоний, — меня зовут… Чауткарти, — назвал он имя старшего продавца. — Что вы желаете приобрести?

— Покажите этот браслет.

Фейруз указала тонким пальчиком на прекрасное украшение из зеленоватых огромных сапфиров.

— Минуточку, — он открыл витрину и бережно взял браслет. — Позвольте, я надену…

— Нет, нет, — возразила девушка, — я сама.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: