Ропот прошел среди непьющих.

- Я хотел взять локон ее волос на память! - растерянно крикнул Банкин, чувствуя, как партбилет колеблется в его кармане.

- Локон? - ядовито спросил Петя, - я никогда не видел, чтобы при взятии локона на память женщину пинали ногами в спину на улице!

- Это мое частное дело, - угасая, ответил Банкин, ясно ощущая ледяную руку укома на своем билете. Ропот прошел по собранию.

- Это, по-вашему, частное дело? Нет-с, дорогой Банкин, это не частное! Это свинство!!

- Прошу не оскорблять! - крикнул наглый Банкин

- Вы устраиваете скандалы в публичном месте и этим бросаете тень на всю ячейку! И подаете дурной пример кандидатам и беспартийным! Значит, когда Мускат бил стекла в своей квартире и угрожал зарезать свою супругу, - и это частное дело? А когда я встретил Кружкина в пасхальном виде, то есть без правого рукава и с заплывшим глазом?! А когда Горшаненко на всю улицу крыл всех встречных по матери - это частное дело?!

- Вы подкапываетесь под нас, товарищ Петя, - неуверенно крикнул Банкин. Ропот прошел по собранию.

- Товарищи. Позвольте мне слово, - вдруг звучным голосом сказал Всемизвестный {имя его да перейдет в потомство), - я лично против того, чтобы этот вопрос ставить на обсуждение. Это отпадает, товарищи. Позвольте изложить точку зрения. Тут многие дебатируют: можно ли пить? В общем и целом пить можно, но только надо знать, как пить!

- Вот именно!! - дружно закричали на алкогольной крайней правой.

Непьющие ответили ропотом.

- Тихо надо пить, - объявил Всемизвестный.

- Именно! - закричали пьющие, получив неожиданное подкрепление.

- Купил ты, к примеру, три бутылки, - продолжал Всемизвестный, - и...

- Закуску!!

- Тиш-ше!!

- Да, и закуску...

- Огурцами хорошо закусывать...

- Тиш-ше!..

- Пришел домой, -продолжал Всемизвестный, - занавески на окнах спустил, чтобы шпионские глаза не нарушили домашнего покоя, пригласил приятеля, жена тебе селедочку очистит, сел, пиджак снял, водочку поставил под кран, чтобы она немножко озябла, а затем, значит, не спеша, на один глоток налил...

- Однако, товарищ Всемизвестный! - воскликнул пораженный Петя, - что вы такое говорите?!

- И никому ты не мешаешь, и никто тебя не трогает, - продолжал Всемизвестный. - Ну, конечно, может у тебя выйти недоразумение с женой, после второй бутылки, скажем. Так не будь же ты ослом. Не тащи ты ее за волосы на улицу! Кому это нужно? Баба любит, чтобы ее били дома. И не бей ты ее по физиономии, потому что на другой день баба ходит по всей станции с синяками - и все знают. Бей ты ее по разным сокровенным местам! Небось не очень-то пойдет хвастаться.

- Браво?! - закричали Банкин, Закускин и Кo. Аплодисменты загремели на водочной стороне. Встал Петя и сказал:

- За все свое время я не слыхал более возмутительной речи, чем ваша, товарищ Всемизвестный, и имейте в виду, что я о ней сообщу в "Гудок". Это неслыханное безобразие!!

- Очень я тебя боюсь, - ответил Всемизвестный. - Сообщай!

И конец истории потонул в выкриках собрания.

* Михаил Булгаков. Три копейки

Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.

OCR Гуцев В.Н.

Старший стрелочник станции Орехово явился получать свое жалованье.

Плательщик щелкнул на счетах и сказал ему так:

- Жалованье: вам причитается - 25 р. 80 к. (щелк!). Кредит в ТПО с вас 12 р. 50 к. (щелк!). "Гудок" - 65 коп. (щелк). Кредит Москвошвей - 12 р. 50 к. На школу - 12 коп.

Итого вам причитается на руки... (щелк! щелк!) Т-р-и к-о-п-е-й-к-и. По-лу-чи-те.

Стрелочник покачнулся, но не упал, потому что сзади него вырос хвост.

- Вам чего? - спросил стрелочник, поворачиваясь.

- Я - МОПР, - сказал первый.

- Я - друг детей, - сказал второй.

- Я - касса взаимопомощи, - третий.

- Я - профсоюз, - четвертый.

- Я - Доброхим, - пятый.

- Я - Доброфлот, - шестой.

- Тэк-с, - сказал стрелочник. - Вот, братцы, три копейки, берите и делите, как хотите. И тут он увидал еще одного.

- Чего? - спросил стрелочник коротко.

- На знамя, - ответил коротко спрошенный. Стрелочник снял одежу и сказал:

- Только сами сшейте, а сапоги - жене.

И еще один был.

- На бюст! - сказал еще один.

Голый стрелочник немного подумал, потом сказал:

- Берите, братцы, вместо бюста меня. Поставите на подоконник.

- Нельзя, - ответили ему, - вы - непохожий...

- Ну, тогда как хотите, - ответил стрелочник и вышел.

- Куда ты идешь голый? - спросили его.

- К скорому поезду, - ответил стрелочник.

- Куды ж поедешь в таком виде?

- Никуды я не поеду, - ответил стрелочник, - посижу до следующего месяца. Авось начнут вычитать по-человечески. Как указано в законе.

* Михаил Булгаков. Сорок сороков

Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.

OCR Гуцев В.Н.

Решительно скажу: едва

Другая сыщется столица как Москва.

Панорама первая. Голые времена

Панорама первая была в густой тьме, потому что въехал я в Москву ночью. Это было в конце сентября 1921-го года. По гроб моей жизни не забуду ослепительного фонаря на Брянском вокзале и двух фонарей на Дорогомиловском мосту, указывающих путь в родную столицу. Ибо, что бы ни происходило, что бы вы ни говорили, Москва - мать, Москва - родной город. Итак, первая панорама: глыба мрака и три огня.

Затем Москва показалась при дневном освещении, сперва в слезливом осеннем тумане, в последующие дни в жгучем морозе. Белые дни и драповое пальто. Драп, драп. О, чертова дерюга! Я не могу описать, насколько я мерз. Мерз и бегал. Бегал и мерз.

Теперь, когда все откормились жирами и фосфором, поэты начинают писать о том, что это были героические времена. Категорически заявляю, что я не герой. У меня нет этого в натуре. Я человек обыкновенный - рожденный ползать, - и, ползая по Москве, я чуть не умер с голоду. Никто кормить меня не желал. Все буржуи заперлись на дверные цепочки и через щель высовывали липовые мандаты и удостоверения. Закутавшись в мандаты, как в простыни, они великолепно пережили голод, холод, нашествие "чижиков", трудгужналог и т. под. напасти. Сердца их стали черствы, как булки, продававшиеся тогда под часами на углу Садовой и Тверской.

К героям нечего было и идти. Герои были сами голы, как соколы, и питались какими-то инструкциями и желтой крупой, в которой попадались небольшие красивые камушки вроде аметистов.

Я оказался как раз посредине обеих групп, и совершенно ясно и просто предо мною лег лотерейный билет с надписью - смерть. Увидев его, я словно проснулся. Я развил энергию, неслыханную, чудовищную. Я не погиб, несмотря на то что удары сыпались на меня градом, и при этом с двух сторон. Буржуи гнали меня, при первом же взгляде на мой костюм, в стан пролетариев. Пролетарии выселяли меня с квартиры на том основании, что если я и не чистой воды буржуй, то, во всяком случае, его суррогат. И не выселили. И не выселят. Смею вас заверить. Я перенял защитные приемы в обоих лагерях. Я оброс мандатами, как собака шерстью, и научился питаться мелкокоротной разноцветной кашей. Тело мое стало худым и жилистым, сердце железным, глаза зоркими. Я - закален.

Закаленный, с удостоверениями в кармане, в драповой дерюге, я шел по Москве и видел панораму. Окна были в пыли. Они были заколочены. Но кое-где уже торговали пирожками. На углах обязательно помещалась вывеска "Распределитель N...". Убейте меня, и до сих пор не знаю, что в них распределяли. Внутри не было ничего, кроме паутины и сморщенной бабы в шерстяном платке с дырой на темени. Баба, как сейчас помню, взмахивала руками и сипло бормотала:

- Заперто, заперто, и никого, товарищ, нетути!

И после этого провалилась в какой-то люк.

--------

Возможно, что это были героические времена, но это были голые времена.

Панорама вторая. Сверху вниз