Кох попрощался, сел в машину и уехал назад в горящий город. В ставку фюрера он отправил сообщение: «Прошу сообщить фюреру и рейхсляйтеру Борману, что Янтарная комната цела».

Само собой разумеется, что Вахтер после переезда Янтарной комнаты под своды северного флигеля тоже перебрался туда. Его прежняя квартира была разрушена до основания, он не нашёл там ничего, кроме маленькой, трехстворчатой латунной иконы для поездок, которую царь Пётр I в 1720 году подарил своему тайному другу Фридриху Теодору Вахтеру.

С тех пор она передавалась из поколения поколению по наследству и устанавливалась в красном углу на деревянную полочку, где также висело распятие. Юлиус Вахтер, сын Фридриха, врач и хранитель Янтарной комнаты во время правления трёх цариц — Анны, Елизаветы и Екатерины II, выгравировал на обратной стороне иконы: «Пусть благословение освещает и хранит всех нас, пока на этой земле день будет сменяться ночью. 20 мая 1766 года, во время правления великой Екатерины».

Благословение осталось… Вахтер нашёл икону под обломками шкафа, закрытую лоскутами одежды, как будто её туда положила рука Бога.

Комната в подвале была надёжным укрытием от бомб, но холодной. Толстые стены пахли затхлостью столетий. Вахтер притащил три нагревателя, широкую кровать с толстым пуховым одеялом, стол, четыре стула, умывальник, шкаф, зеркало, печку на углях, для которой четыре дня делал отверстие в стене, чтобы установить вытяжную трубу, несколько кастрюль, посуду и столовые приборы, несколько стаканов, ковёр из кокосового волокна, подвесную лампу и две настольные. Всё это ему выдали со склада снабжения, но только потому, что он предъявлял записку гауляйтера: «Михаилу Вахтеру предоставлять всяческую помощь».

Когда польские рабочие привезли на тележке диван, это стало настоящим праздником. Как и диваны в миллионах немецких комнат, она была обита зелёным плюшем и имела резную спинку. Это был подарок от Бруно Велленшлага, друга Коха, который не только возглавлял администрацию района, но и отвечал за распределение мебели среди пострадавшего от бомбёжки населения. Вместе с диваном Велленшлаг прислал также две картины для украшения комнаты. Одну — известный портрет Гитлера, где фюрер, в форме и плаще с поднятым воротником, уверенным взглядом смотрит в будущее, а вторую — репродукция картины Менцеля: концерт для флейты с оркестром в Сан-Суси.

Sans souci… — беззаботность. Какая горькая ирония!

«Куда же её повесить? — спрашивал себя Вахтер, стоя перед большим портретом фюрера. — Туда, на стену? Он тогда всегда будет перед глазами, день и ночь, при каждом движении, во время любой работы? Он завладеет всей комнатой. Куда же его?»

Манцеля он повесил над диваном. Фюрера прибил снаружи на дверь. Когда доктор Финдлинг первый раз посетил его в подвале и с сарказмом спросил: «Здесь главная ставка фюрера?», Вахтер ответил:

— Мне доставляет удовольствие смотреть на него снаружи. Остальные должны думать, что я его последователь. Каждому своё…

В этот день, 10 января 1945 года, Вахтера навестила Яна.

Счастливая, радостная, ликуя до небес и готовая обнять весь мир, она вбежала в подвал, бросилась Вахтеру на шею, поцеловала и закружилась с ним по комнате. Целый день она работала в больнице, писала списки и отчёты, заполняла формуляры и вместе со старшей сестрой Фридой Вильгельми делала обход отделения. Пишущей машинкой она овладела в совершенстве, печатала быстро, даже не глядя на клавиши. Когда она набирала письма или сообщения, то строчила, как из пулемёта.

Фрида, эта гора мяса с человеческим лицом, так привыкла к своей материнской роли, что полюбила Яну, как родную дочь. Вся ее материнская любовь, которую она никому не могла передать, излилась на Яну. После того как шустрый доктор Ганс Филлип прижал Яну в чулане и порвал на ней платье, Фрида бушевала, как гром, и позаботилась о том, чтобы из Кёнигсберга его перевели в Эльбинг. После угрозы всё бросить и уехать с «доченькой» в Берлин руководству больницы ничего другого не оставалось. Это произошло в 1943 году, и с тех пор больше никто к Яне не приставал. Даже начальник отдела кадров молчал, что она единственная медсестра без документов. По сути, она была фантомом, которого учитывали в платёжной ведомости.

В 1943 году у Яны появилась подруга по имени Сильвия Ааренлунд, родом из Швеции. Она изучала в Уппсале истории искусства, прежде всего её интересовало восточноазиатское. В 1943 году она, гражданка нейтральной страны, прибыла в Кёнигсберг, чтобы продолжить обучение в университете как вольнослушательница.

Первый раз Яна и Сильвия встретились в замке, в картинной галерее, а потом в Янтарной комнате, которую доктор Финдлинг тогда открыл для свободного посещения. Яна обратила внимание на то, что эта блондинка осматривает Янтарную комнату не как все посетители, двигаясь вдоль стен. Она часто останавливалась, внимательно рассматривала отдельные мозаики и даже садилась на стул. Вахтер, сопровождавший группу школьников с учителем, рассказывал им историю Янтарной комнаты и не обратил на неё внимания. Он лишь удивился, заметив боковым зрением, что Яна разговаривает с какой-то молодой посетительницей.

— Вас заинтересовала комната? — спросила Яна девушку.

На хорошем немецком Сильвия ответила:

— Она мной завладела. Вы понимаете, о чем я? Я не просто очарована этим неповторимым произведением искусства… это слишком слабо сказано. Она… она проникла мне в сердце.

— Со мной происходит то же самое. Иногда эта красота меня ошеломляет.

— Вы медсестра, судя по вашей одежде?

— Да. Я работаю в местной больнице.

— Вы родом из Прибалтики? Ваш немецкий резковат.

— Я родилась в Мазурии. — Старая ложь была надёжной защитой. — В небольшой деревушке под Лыком.

Так началась их дружба. Сильвия и Яна сразу понравились друг другу, стали ходить в кино, и Яна, как положено, однажды привела новую подругу в больницу и представила её Фриде Вильгельми.

— Приятная девушка, — сказала Фрида вечером, когда они, как всегда, ужинали. — Я рада, что у тебя наконец появилась подруга и ты не будешь гулять одна или сидеть здесь. Но это не значит, — Фрида подняла указательный палец, — что вы теперь будете везде ходить вдвоем и кружить мужчинам головы. Я буду присматривать за тобой, дочка.

Это были прекрасные недели. Летом они ездили на косу, купались в Балтийском море, брали напрокат лодку и ходили под парусом по заливу. Как оказалось, Сильвия была опытной яхтсменкой и справлялась с любым ветром. Зимой они катались на коньках по стадиону, по замёрзшему заливу или по берегу реки Преголи, пили суррогат глинтвейна, делились друг с другом бутербродами, причём у Сильвии нарезка была всегда лучше уложена, потому что она получала пакеты с едой из Швеции. Они были как выросшие вместе сестры, казалось, что у них нет тайн друг от друга.

Всё изменилось летом 1944 года.

Яна, у которой был ключ от маленькой квартиры Сильвии, расположенной в пригороде Кёнигсберга, как-то вечером неожиданно пришла к ней в гости. Когда Фрида отпустила её, она села на трамвай, доехала до дома, тихо открыла ключом дверь, чтобы поразить Сильвию, и вошла. Несколько секунд Яна, окаменев, стояла в двери. Сильвия сидела в кресле, склонившись над небольшим ящичком, лежащим у неё на коленях. От чёрного ящика с несколькими кнопками и выключателями кабель тянулся к наушникам на ее голове. Она внимательно прислушивалась, потом переключилась и средним пальцем нажала на клавишу. Раздались тихие сигналы — короткий, длинный, короткий, короткий, и кто-то принимал эти сигналы.

— Добрый вечер, Сильвия… — громко произнесла Яна.

Сильвия вздрогнула от ужаса, выключила прибор, сорвала с головы наушники, схватила что-то сбоку и быстро вытянула руку вперёд. В руке у неё был пистолет, направленный Яне в грудь.

— Яна, Боже мой, Яна, ты не должна была приходить, — хрипло прошептала она. — Яна… теперь… теперь мне придется тебя застрелить… Не двигайся! Яна, почему ты не постучала?

— Я хотела тебя поразить.