Подходящий астероид Ант нашел сравнительно быстро, перенес его на другую орбиту, ближе к звезде. Тяжелее было раскрутить астероид под нужным углом, ускорить радиоактивный распад в его недрах. Затем осталось самое сложное — одеть астероид в атмосферу, превратив в маленькую планету. Ант действовал излучением, ускоряя образование и развитие жизни. Ему пришлось несколько раз отдыхать, пополняя запасы энергии, но вот уже по берегам морей встали густые леса, защебетали птицы, продирались сквозь чащу стаи хищников и удирали от них стада травоядных. Сигом был доволен: он хорошо изучил историю Земли, ему удавалось сейчас ее повторение. Человекоподобные обезьяны сошли с деревьев и длинными неуклюжими руками взяли сучковатые ветви, чтобы защититься от хищников…

Это было очень похоже на древние времена Земли, и улыбка не сходила с лица сигома. Он наблюдал за существами, подобными его создателям — homo sapiens'ам. Они боролись за огонь, строили первые хижины.

Он подмечал, как, подобно кострам, разгорается разум, как он начинает помогать дикарям, руководить их поступками. Впрочем, часто не разум, а инстинкты помогали им уйти от опасностей, действовать молниеносно, чтобы выжить. Сначала это казалось сигому загадкой, а затем он понял, что ничего таинственного тут нет. Инстинкт — это опыт предков. Уже проверенный и обобщенный. Подаренный потомкам, как готовый ответ. И если ситуация повторялась, инстинкт срабатывал безотказно, а если в ней было хоть что-то новое, одного инстинкта оказывалось мало. Дикари платили кровью и жизнью за крупицы опыта, но костер разума горел ярче и ярче, и их речь становилась все более разнообразной и сложной.

Ант слышал, как в ответ им в нем самом, — в гомо сапиенсе синтезированном, — словно эхо, раздаются голоса его предков и его создателей, записанные в память, в стержни наследственности. В нем жили миллионы людей, опыт человечества составлял основу его памяти. Может быть, поэтому он так хорошо понимал дикарей, которых сам вызвал к жизни. Он знал о них все, знал их характеры и привычки, их имена. Особенно полюбилась ему девочка Эхори. Наверное, потому, что она была слабее и болезненнее своих подруг. Эхори часто оказывалась отзывчивее и нежнее их. Тоненькая и гибкая, с копной густых — и, конечно, грязных — волос, она часами просиживала на опушке леса, наблюдая за цветами и насекомыми. Она была отдаленно похожа на другую девочку, Виту, дочку человека — одного из предков сигома Анта. Вита, так же, как и ее отец, теперь жила в памяти сигома, и он часто убеждался, что никогда бы не сумел быть таким отзывчивым и добрым, если бы не ее любовь и доброта. Многое в мире оставалось бы для него закрытым и непонятным, и негде было бы отыскать ключи, несмотря на все его знания…

Поэтому он так взволновался, когда однажды Эхори не вернулась из лесу. Сигом с тревогой разыскивал ее, разводя руками деревья, забыв включить локаторы. Он нашел ее на поляне. Эхори стояла, прислонясь к дереву, и плакала. Сигом осмотрел девочку, но никаких ран или повреждений не заметил.

«Почему же она плачет? — удивился он и решил: — Пусть это и будет началом задуманного опыта, первой и самой легкой задачей. Я знаю об Эхори, о ее родителях все, ведь можно сказать, что они созданы мной. И теперь я должен, не спрашивая ее, узнать причину слез. Обусловлю себе время на решение». Учитывая легкость первой задачи, он отвел себе одну миллионную долю секунды и начал размышлять:

«Ветер такой, что добирается даже в лесную чащу…»

«Кожа у Эхори менее груба, чем у ее соплеменников…»

«Девочке холодно».

Он прикрыл ее от ветра.

Эхори продолжала плакать.

Прошла одна миллиардная секунды.

«Я ошибся. Она не знает дорогу домой», — подумал сигом и передал ей в мозг знание пути.

Эхори продолжала плакать.

«У нее может болеть что-то внутри организма…»

Он включил гамма-зрение, но никаких неполадок не обнаружил.

Миллионная доля секунды подходила к концу.

«Придется поискать ответ в ее мозге. Девочку могли обидеть родители или кто-то из друзей…»

Ни одного лица обидчика в активной памяти Эхори не было. Сигом увидел там птиц и кору дерева. Он поискал еще, ловя сигналы, бегущие по нервам, копируя их код и переводя, его в своем мозгу в зримые картины. Птицы и кора дерева… Птицы — кора. Кора дерева и птицы… Почему они вызывают у девочки слезы?

Прошла секунда, началась вторая…

«Что это со мной? Откуда такая медлительность? Возможно, заболел? Но сигналов нет…»

«У нее не может быть очень сложных переживаний. Она все же только дитя».

«Надо искать среди самых простых чувств, ощущений…»

Он направил всю мощь разума в одно русло: «Почему птицы и кора дерева заставляют плакать Эхори? Что значит для ребенка такое сочетание? Птицы склевали кору — и девочка думает: дереву больно? Птица не может продолбить кору и найти пищу?..»

Он проверял и отбрасывал одно за другим свои предположения. Секунды сложились в минуту, и Анту не оставалось ничего другого, как признать себя побежденным. Он спросил:

«Почему ты плачешь?»

Эхори обернулась — увидела его ноги, подняла голову выше, еще выше, волосы упали ей на плечи, — и вместо вечернего неба увидела его лицо.

— Кто ты? — испуганно спросила она, закрываясь руками.

— Не бойся. Ответь, почему ты плачешь? — как можно ласковее сказал Ант.

— Видишь это? — она показала сигому острый камешек, зажатый в ладони.

Ант молниеносно сопоставил новые сведения с тем, что уже знал, и все равно ничего не понял. А Эхори продолжала:

— Пробовала несколько раз. Но они не получаются… А уже вечер, и меня будут бить дома…

— Кто не получается? — спросил сигом.

— Птицы.

И она указала рукой на кору дерева, где пыталась изобразить птиц. А затем решилась спросить:

— Ты такой огромный… Наверное, бог, которым меня пугают?

Сигом улыбнулся, хоть ему было невесело.

— Я не бог, которым тебя пугают, — сказал он. — Я думал, будто могу все, что приписывали ему…

— А чего ты не можешь? — обрадованно спросила девочка: значит, и он — такой большущий — чего-то не умеет…

— Я не овладел самым большим волшебством, — ответил сигом.

Он вынес девочку из леса, осторожно поставил ее у входа в хижину и взлетел, прощаясь с планетой, которую создал и успел полюбить. Он думал: «Что же нужно, чтобы понять другое существо, если, даже создав его, не всегда понимаешь? В чем я ошибся? Или чего не додумал? Где секрет понимания?» Ант перебирал свою огромную память, пока не наткнулся на обрывок старой, очень старой пословицы: «…съесть пуд соли…» Он быстро поискал еще и вспомнил грубоватое изречение: «Чтобы понять другого, надо влезть в его шкуру».

«Влезть в его шкуру, стать им, прожить его жизнь — и только тогда? Неужели только тогда?»

Мохнатая дождевая туча проплыла под ногами, и Ант представил, как она прольется миллиардами дождинок, отдаст их почве, а потом прорастет деревьями, цветами и травами. И если бы потом весь их опыт, все, что они пережили, опять собрать в такой вот туче…

Он понял, что ухватился за нить важного вывода и, не отпуская ее, думал:

«Мне надо стать таким же. Обрести способность делиться и собираться воедино. Тогда я смогу во много раз быстрее собирать опыт… Но как уподобиться туче? В каком виде воссоздать себя, из какого материала?»

«Вещество, из которого я создан, — далеко не идеальная форма для разумного существа. Она не позволяет менять облик, структуру…»

«А что лучше? Во всяком случае, не вещество, а энергия, способная переходить в то или иное вещество и опять возвращаться в прежний вид, делиться и собираться воедино — в зависимости от цели…»

И все же Ант не был уверен, что, даже создав себя в идеальной форме, научится понимать других. Он вспомнил, как его предки и создатели часто не понимали сами себя. Он вызвал в памяти вереницы людей, услышал их голоса, их вопросы, оставшиеся без ответов, их призывы, не получившие откликов, почувствовал их боль, испытал чувство одиночества в толпе и в семье. И еще он подумал: «Как же я пойму существ из иных миров, у которых совершенно иное строение и другой опыт? Неужели понимание — это не самое трудное, а невозможное, и каждый разум остается в конце концов сам с собой в пустоте, еще более холодной и безразличной, чем пустота космоса?»