Полосы отчуждения перед немецкими объектами были наголо очищены от леса, и подобраться незаметно практически исключалось. А близко часовые не подпускали никого ни под каким предлогом.

И вот бредет откуда-то маленький плачущий мальчишка, кутаясь от холода в большой не по росту ватник. Завидев часового, он жалобно просил: "Брот, камарад, брот!.." и показывал золотые карманные часы -отдает, значит, за кусок хлеба. Часовому делалось жалко замерзшего голодного ребенка... и, похоже, часы были дорогие. Он оглядывался, чтоб не было начальства, подпускал мальчика подойти, и брал часы рассмотреть. Мальчик, качаясь от слабости, на миг прислонялся к нему и через карман ватника стрелял в упор из маленького дамского браунинга.

Приглушенный одеждой хлопок был почти неслышен. Пистолетик был маломощной игрушкой. Крохотную никелированную пульку требовалось загнать точно в центр солнечного сплетения. Поднимать руку до сердца -- долго и мешкотно, немец мог успеть среагировать.

Часовой оседал, убитый наповал. Надо было придержать его каску и автомат, чтоб не брякнул металл при падении.

И этот десятилетний (через год войны -- уже одиннадцатилетний) мальчик снял таким образом д в а д ц а т ь в о с е м ь часовых. Не у всякого орденоносца-снайпера на передовой был такой счет.

Лишь раз рука его дрогнула. Немец был немолодой, очкастый, из тыловых охранных частей. Не снимая правой руки с ремня карабина за плечом, левой он отвел часы и вытащил из кармана шинели завернутый в вощаную бумажку кусок шоколада. На левой руке не было мизинца. Мальчик невольно задержал взгляд на этой беспалой руке с шоколадом, и выстрел, кажется, пришелся не совсем точно. Глаза немца, вместо того, чтобы сделаться неживыми, закрылись, он сложился и упал. Но лежал без движения, а партизаны из укрытия уже подбегали беззвучно, и сознаться в своем сомнении, п р а в и т ь контрольным выстрелом мальчишке было стыдно, мешало бойцовское самолюбие профессионала: нечистая работа.

В сорок четвертом -- Десять Сталинских Ударов! -- Советская Армия освободила Белоруссию; при расформировании отряда командир представил его к ордену Красного Знамени. Но наверху сочли, что это -- жирно пацану будет, и ограничились медалью "За Боевые Заслуги".

С этой медалью он пришел в детский дом, чтобы после трехлетнего перерыва пойти в школу, в третий класс.

3. КУРСАНТ

Он навсегда привык чувствовать себя совершенно раскованно в любой аудитории -- равный среди первых, партизан, а не тыловая крыса. Учиться хуже кого бы то ни было не позволяла гордость, детский мозг наверстывал упущенное: после семилетки он окончил десять классов.

Военрук же в нем просто души не чаял и прочил в отличники военного училища: прямая дорога!

Он ступил на прямую дорогу -- пробыл в военном училище неделю, нюхнул казармы, побегал в кирзачах на зарядку, собрал свой чемоданчик и известил начальство, что эта бодяга -- не для него. Воевать -- это да, с радостью, пострелять -- всегда пожалуйста. А уставы пусть зубрят и строем в сортир маршируют те, кто пороха не нюхал. Ему не нравится.

-- А что тебе нравится? -- спросил бравый полковник, с сожалением листая его личное дело.

-- Стрелять,-- откровенно сказал Тарасюк.

-- В кого же ты нацелился сейчас, в мирное время, стрелять?

-- Ну... нашлось бы. Мне вообще оружие нравится.

-- Так может, тебе надо учиться на инженера и идти работать на оружейный завод? Так, что ли?

-- Оно мне нравится не в смысле быть оружейным мастером... еще не хватало! я бойцом был, а не ремонтником. Вообще нравится... дело с ним иметь.

-- И как же ты хочешь иметь с ним дело?

-- Вы стрелять умеете?

Задетый фронтовик-полковник повел зарвавшегося молокососа в тир, довольный случаю. И там из своего вальтера в генеральском хромированном исполнении (трофейные пистолеты у офицеров еще не изъяли) исправно выбил 29.

-- Хорошие у немцев машинки,-- заметил воспитуемый курсант.-- Но для дела я предпочитал чешскую "Шкоду" -- в руке удобнее, и скорость у него выше: через пряжку ремня навылет бил! Пуля стекло проходит -- даже трещинок нет, ровная такая дырочка.-- Он принял поданный рукоятью вперед, по правилам хорошего тона, вальтер, и оставшиеся в обойме пять пуль посадит одна в другую.

-- Ну ты бля ничо,-- сказал полковник.

-- У американского кольта-32 скорость самая высокая,-- продолжал Тарасюк.-- Что входное отверстие, что выходное. Через бумагу стреляешь - лист не шелохнется, кружочек как вырезан. Хотя король точности и боя, конечно, маузер, но стволина такая, и магазин,-- громоздок слишком.

-- Подкованный курсант,-- признал полковник.Н-- Все, или еще что имеешь доложить?

Поощренный Тарасюк вольно расстегнул воротничок гимнастерки.

-- Вот это, к примеру, не нож,-- охотно вел он лекцию, ткнув пальцем в штык-нож, болтающийся на поясе сержанта-дежурного.

-- Разрешите обратиться, товарищ полковник? -- сказал сержант.-Дайте мне молодого для уборки помещения -- к подъему верну как шелкового! умный...

-- Сталь у штыка отпущенная, мягкая -- чтоб в теле не сломался; поэтому лезвие жала не держит, резать им невозможно,-- убыстрил речь Тарасюк.-- Рукоятка неудобная и в руке скользкая, а в работе кровь попадет -- будто вообще как намыленная. И не уравновешен нисколько, кидать его вообще без толку.

-- В советники Генштаба аттестовать тебя не уполномочен,-- сказал полковник.-- Ты б им, конечно, объяснил, каким должен быть нож.

-- Чего объяснять -- такой, как у финнов. Клинок треугольного сечения, закаленный, согнется -- не сломается: закал только поверху, а внутри мягкое. Ручка деревянная, с насечкой -- легкая, и в полете как стабилизатор. Лезвие -- шесть пальцев, а больше никому и не надо.

-- А штык? -- презрительно опустился до вопроса сержант.

-- Штык старый был хорошо -- четырехгранник: входит легко, в тебе не ломается, рана от него не закрывается, и доставать в фехтовании длинным легче.

-- Тебя прям в университет надо,-- съязвил сержант.

-- А что, есть такой университет, где по оружию учат? -простодушно спросил Тарасюк.

Мысль о возможности отсутствия такого университета полковника возмутила.

-- Главное в государстве -- что? -- наставительно сказал он: -армия! Главное для военного -- что? -- оружие. Как же в нашей стране может не быть такого университета?!

4. АБИТУРИЕНТ

И первого сентября 1952 года Тарасюк приехал на исторический факультет Ленинградского университета.

В руке у него был тот же маленький "футбольный" чемоданчик. В чемоданчике лежали: чистая рубашка, бутылка коньяка, медаль "За Боевые Заслуги", парабеллум и книга В. Бейдера "Средневековое холодное оружие". Полный джентльменский набор.

Он проследовал в деканат, где задал сакраментальный вопрос:

-- Это правда, что у вас по оружию учат?

-- В университете многому учат,-- с туманным достоинством ответили ему.-- Но приемные экзамены давно окончены.

-- А может, мне к вам еще не надо поступать,-- успокоил посетитель.-- Так учат? Или нет?

-- А вас что, собственно, интересует?

-- Меня, собственно, оружие,-- терпеливо повторил он.

-- И какое же именно оружие? -- вежливо поинтересовался замдекана по студентам.

-- Именно -- всякое. Огнестрельное, холодное... легкое, тяжелое, осадное, современное, средневековое, античное тоже, в общем.

-- М-угу. Так современное, или античное? Есть, знаете, разница... особенно в применении. У вас, позвольте полюбопытствовать, чисто научный интерес к оружию, или есть и иной? -- с корректностью петербургского интеллигента уточнил замдекана.

-- Научно-практический,-- сказал Тарасюк.-- А разницы иногда никакой нет. Фракийский меч начала нашей эра, скажем, ничем не отличается от артиллерийского тесака восемнадцатого века. А средневековый рыцарский кинжал для панцирных поединков -- от современного испанского стилета.

-- М-угу,-- невозмутимо сказал замдекана.-- У нас при кафедре медиевистики действительно есть семинар истории холодного оружия. Приходите через год, первого августа, и сдавайте экзамены.