Когда нудный визит наконец закончился, я, крепко сжав руль своего «линкольн-зефира», не без удовольствия догнал, а затем и обогнал машину этой парочки. Да, вот так сюрприз преподнесла мне кузина! В газетах тут же замелькали заголовки: «Помолвка Гортензии Монтенегро расстроена». Естественно, первым моим желанием было провалиться сквозь землю. А вы наверняка уже взвешиваете все неприятные последствия, которые будут иметь место при таком повороте дел. Гортензия – моя кузина. По этой формуле я математически точно выверяю благородство происхождения и аристократизм возможного претендента на ее руку. Баулито – лучшая партия среди людей этого круга и этого возраста; по линии матери он происходит из рода Бенгочеа. А это означает, что ему предстоит унаследовать сахарные заводы старого Токмана. Помолвка была уже fait accompli,[35] обговоренным, законспектированным и сфотографированным представителями четвертой власти. Она стала одним из тех редких событий, в отношении которых мнение всей публики совпадает. Я лично заручился поддержкой Княгини в том, чтобы убедить самого Монсеньора де Губернатиса благословить молодых на церемонии помолвки. И вот – ни с того ни с сего, у всех на виду, в самый разгар Праздника моря, Гортензия так «кидает» Баулито! Впрочем, признаемся: это так типично для нас, Монтенегро!

Мое положение как chef de famille[36] было весьма непростым. Баулито – парень нервный, вспыльчивый, да и вообще – последний из могикан,[37] назвал бы я его. Кроме всего прочего, он мой старый знакомый, habitué[38] гостиной моего особняка в Авельянеде, товарищ, потеря которого была бы нелегким для меня испытанием. Вы меня знаете, меня и мой характер. Меня не пришлось долго упрашивать ввязаться в драку. Прямо из fumoir[39] Жокей-клуба я направил Баулито пространное письмо, копия которого у меня сохранилась. В этом послании я тщательно умываю руки, доказывая свою непричастность к случившемуся, а кроме того, даю волю сарказму а l'égard de ce pauvre monsieur Tonio.[40] Ko всеобщему удовлетворению, буря обернулась короткой летней грозой. Вечер принес с собой еще одно чудо, прояснившее imbroglio:[41] сначала слух, подтвержденный вскоре самим Токманом, что получена телеграмма от Ширли Темпл, в которой она строжайше запрещала своей аргентинской подруге выходить замуж. Поступила и уточняющая информация о том, что в компании этой самой подруги она – не далее как вчера – посетила Национальный парк Сан-Ремо.[42] Rien а faire[43] перед ультиматумом маленькой актрисы. Из надежного источника мне сообщили, что и сам Баулито выбросил белый флаг. Быть может, втайне он все же надеялся, что очередная телеграмма еще от кого-нибудь наложит вето на свадьбу Ле Фаню с беглянкой. Отдадим должное нашему светскому обществу: несмотря на то, что разрыв помолвки представлял собой отличную мишень для любого рода острот, скандалов и осуждений, эта история встретила всеобщее, практически единогласное понимание и прощение. Уловив эти настроения, я решил сдержать слово и предоставить свою виллу для торжественного ужина, на котором, в присутствии всего Северного района, предстояло объявить о помолвке Пампы и Тонио. Необходимость такой party[44] была для меня просто очевидна. В сегодняшнем фиглярском Буэнос-Айресе его жителям некуда податься, негде встретиться. Если дело пойдет так и дальше, то осмелюсь напророчить всем нам, что настанет день, когда мы перестанем узнавать друг друга в лицо. Удобные чисто по-английски кресла клуба не должны отдалять от нас великолепную традицию общего сбора у большого костра: нам нужно собираться, создавать атмосферу и дышать ею…

По зрелом размышлении я выбрал для торжественного ужина вечер тридцать первого декабря.

Вечер 31 декабря в усадьбе Лас-Бегониас, резиденции доктора Ле Фаню, удостоился не одного художественного описания.

– Похоже, твой суженый просто сгорает от желания поскорее заполучить тебя, и еще неизвестно, с какой выходки он начнет церемонию, чтобы сбить всех с толку, – с мечтательным видом заметила Мариана Руис Вильяльба де Англада.

– Уж лучше, чем ты, никто не мог придумать: явиться на собственную свадьбу без корсета! – возразила сеньорита Монтенегро. – И вообще, в твои годы я бы куда меньше психовала по всяким пустякам. Вот учись у меня: как видишь, я довольна по уши, хотя и не питаю иллюзий насчет того, чтобы Тонио застрелился по дороге, что было бы уже просто дешевой выходкой назло.

– Я готова проявлять терпимость в течение четверти часа, – высказалась важная дама – с благородно-бледной кожей, с подкрашенными губами и волосами, с необыкновенно изящными руками. – По распорядку, уже скопированному в Сан-Фернандо, после пятнадцати минут ожидания по счетчику вам полагается оплачивать простой такси в течение целой ночи, как если бы вы все это время отплясывали фокстрот «Маргарита».

Почтительное молчание было ответом на слова Княгини. Наконец сеньора де Англада пробормотала:

– Какая же я глупая! Ну куда уж нам раскрывать рот, когда перед нами – сама Княгиня, знающая больше, чем телефонный справочник.

– Не касаясь личного изящества, утонченности и возвышенности слога, – возразил Бонфанти, – я полагаю, что ее слова выражают чувства, испытываемые всеми собравшимися здесь. Гласом невежества и неразумности будет названа речь того, кто не признает, что в словах Княгини прочно соединились здравый смысл и величайшая информированность, включая знание последних новостей.

– Да кто вы такой, чтобы болтать о новостях? – одернула его Княгиня. – Вспомните свои именины: помните, как сеньора Пасман застала вас в укромном месте за чтением «Билликена», да еще и старого номера?

– The elephant never forgets,[45] – порадовалась сеньорита Монтенегро.

– Бедный Бонфанти, – вздохнула Мариана. – Видно, как он опустился без той, что была ему soutien.[46]

– Ordern е progresso, mesdames,[47] – вмешался Монтенегро. – Cessez d'être terribles et devenez charmantes.[48] И пусть сидящий во мне задира-фехтовальщик следует всем поворотам дискуссии, но я не обязан оставлять без внимания многообещающие призывы к согласию. Пожалуй, я даже рискну предположить, не без некоторой pointe[49] иронии, что отсутствие нашего последнего soupirant[50] не сможет ослабить присутствия во мне духа эпикурейства и скептицизма.

– Бифштекс! Я требую, чтобы мне дали бифштекс, вот такой – побольше! – раздался деспотический голос с чилийским акцентом, – это заявила о себе Лоло Викунья де Де Крейф – восхитительная загорелая блондинка.

– Вашими устами глаголет самое неподдельное, самое замечательное жизнелюбие, – подхватил Бонфанти. – Не ставя ни на миг под сомнение первенство местных женщин, я все же сочту возможным отметить: в том, что касается силы духа, любой из них придется изрядно попотеть, рискнув бросить вызов тем, кто родился по ту сторону хребта.[51]

Высказала и Княгиня свое мнение по этому поводу:

– Вечно вы со своим духом, Бонфанти! И когда вы наконец поймете, что клиент платит за мясо, за живую, здоровую плоть.