Роскошная, нисколько не изможденная сеньора де Де Крейф подхватила реплику и довела ее до блеска:

– Что этот тухлый окорок себе позволяет? Он хочет сказать, что мы, чилийские женщины, живем святым духом и худы, как скелеты?

Протест был сопровожден смелым опусканием кружевной отделки выреза платья, что красноречиво свидетельствовало о справедливости негодования сеньоры де Де Крейф.

– Он так говорит, чтобы заставить всех поверить в то, что его персона еще не проходила через беседку в парке твоей усадьбы, – заметила Мариана (ни для кого не было секретом, что госпожа Де Крейф использовала садовую беседку для внебрачных любовных утех). – В отличие от всех остальных, – добавила она.

– Ну вот, Лоло, опять ты кипятишься не по делу, – сказал какой-то нервный молодой человек с сединой в волосах и с лошадиной физиономией. – Бедняга просто хотел сделать тебе комплимент.

В разговор неожиданно вмешался мужчина, очень похожий на Хуана Рамона Хименеса.

– Давай, Потранко, давай, продолжай! – подбодрил он конеобразного молодого человека. – «Тыкай» женщине, и не какой-нибудь, а моей жене, как будто меня здесь и нет.

– А зато чего здесь навалом, так это твоей дури и тупости, милый, – задумчиво произнесла красавица Лоло.

– Женщина должна позволять обращаться к себе на «ты», – продекларировала Княгиня. – Я всегда принимаю в расчет то, что клиент к этому привык, и это в общем-то ничего мне не стоит.

– Дорогой, – импульсивно подхватила мысль Княгини Лоло, – если хочешь и дальше спокойно смотреть мне в глаза, немедленно встань на колени и попроси у Княгини прощения за то, как непочтительно обращался ты к ней раньше.

Спасение для Де Крейфа пришло совершенно неожиданно – в виде странной какофонии, состоявшей из свиста индейских флейт, веселых трелей велосипедных звонков и отчаянного собачьего лая. – Следует признать, что мой слух охотника по-прежнему находится в отличной форме, – заметил Монтенегро. – Лай Тритона я уже узнаю. Остального не слышно из-за стекол веранды.

Быстрым шагом он вышел на галерею; за ним последовали все гости, кроме Княгини и Бонфанти. – Да и пусть остается, с меня не убудет, – пожала плечами Княгиня. – Нужен мне этот студень, хватит, насмотрелась уже.

Тем временем глазам находившихся на галерее предстало удивительное зрелище. Влекомый двумя вороными конягами, окруженный завывающим роем велосипедистов в пончо, по аллее к дому приближался мрачный катафалк. Рискуя угодить в кювет, велосипедисты то и дело бросали руль, чтобы издать очередную серию заунывных аккордов на длинных боливийских флейтах; это занятие изрядно отвлекало их от управления двухколесными транспортными средствами. Катафалк остановился между pelouse[52] и парадной лестницей. Под изумленные взоры собравшихся из этого странного экипажа выбрался доктор Ле Фаню, поспешивший благодарственно раскланяться с аплодировавшим его появлению велоэскортом.

Как неоднократно повторял впоследствии господин Монтенегро, тайное не замедлило стать явным: велосипедисты в пончо оказались членами А. А. А. Возглавлял их вонючий толстяк, отзывавшийся на имя и фамилию Марсело Н. Фрогман. Этот кацик[53] напрямую подчинялся приказам Тулио Савастано, который и чихнуть не смел без дозволения Марио Бонфанти, секретаря доктора Ле Фаню. – Вот это trouvaille! – воскликнул Монтенегро. – В противовес некоторой высокомерности и излишней, быть может, солидности представления, этот экипаж демонстрирует занятное презрение к изрядно уже опостылевшим всем entraves[54] времени и пространства. Лас-Бегониас, представленная d'ailleurs[55] этими дамами, приветствует в вашем лице аргентинца, promesso sposo[56]… Но не будем предвосхищать обильные удовольствия и маленькие радости, уготованные нам за праздничным столом. Аперитив весь охвачен нетерпением внутри хрустальных бокалов, consommé,[57] неизбежный отправной пункт любого банкета, едва сдерживается, словно безмолвный clubman, сгорая от благородных порывов и страсти к эмоциональному общению.

Обед в зале, декорированном самим Пактолусом, не обманул ожиданий Монтенегро. Сеньора де Англада, распустив шелковистые волосы, устало опустив глаза, подрагивая ноздрями, осаждала вопросами молодого археолога, с которым властно разделила еду, вино и даже стул. Он же, истинный воин, плотно укутывался в пончо, избрав для такого случая мудрую стратегию черепахи. Доводя женщину до отчаяния, он отказывался признаться в том, что его зовут Марсело Н. Фрогман, и время от времени пытался отвлечь ее внимание и сбить с толку, намекая на то, что является не кем иным, как Ратоном Перутцем де Ачала.[58] «Не теряйте времени попусту, сеньора, – время от времени вскрикивал Потранко Баррейро, отрываясь на миг от роскошных коленок мадам Де Крейф. – Поверьте, Юноша-Грубая-Сила – это не он, а я!» По правую руку от баронессы Пуффендорф-Дювернуа доктор Куно Фингерманн, он же – Бубе Фингерманн, он же – Жамбонно,[59] импровизировал со сверкающими фруктами, marrons glacés,[60] окурками импортных сигарет, сахарным песком и заветным талисманом в виде номера «Билликена», временно предоставленным ему в пользование Монсеньором Де Губернатисом, пытаясь изобразить на плоскости столешницы machietta[61] некоего убежища, которому предстояло быть воздвигнутым на тех участочках земли, где поднимутся кожевенные заводы. Счастливо поглощенный величием темы, он был не в состоянии оценить во всей полноте женскую составляющую своей раздраженной собеседницы; эта дама (почетная учредительница и председательница Общества Первых Холодов) куда меньше интересовалась аморфным телосложением полненького фантазера, чем диалогом, происходившим между Княгиней, Монсеньором и Савастано.

– Не по мне весь этот конструктивизм, – гортанным голосом говорила Княгиня, неотрывно глядя сквозь суровые очки на макет, возведенный Жамбонно. – Не радуют меня новомодные штучки. Я, как женщина, уже много чего повидавшая, настаиваю на круглом здании, которое для меня является последним словом в архитектуре и позволяет разглядеть с башенки, где торчит этот соня Котоне со своим биноклем, каждое движение специалисток в древнейшем искусстве, que vous m'en direz des nouvelles.[62]

– Гип-гип-ура! – пробормотал Монсеньор де Губернатис. – Вы, Ваше Высочество, зрите в корень и открываете просто непаханое поле благодарной деятельности и альтруистических поступков нашему любопытствующему Котоне. The right man in the right place,[63] несомненно… Тем не менее я отдал бы свой голос за более строгую архитектуру, с целью выступить против этих засевших в засаде евреев, которым удалось привлечь на свою сторону некоторых столпов нашей церкви благодаря звучному, но утопическому лозунгу: «Каждому Человеку – Отдельную Синагогу!».

В разговор вступил воодушевленный Савастано:

– Не ломайте все, Монсеньор, а то потом даже уборщице будет не под силу собрать воедино элементы этого сооружения. Госпожа Княгиня абсолютно права, и вам никоим образом не удастся опровергнуть ее. Сегодня даже ребенку, еще не получившему в свой гардероб «взрослые» длинные шаровары, уже знаком силуэт этого здания с башенкой в Авельянеде, принадлежащего Котоне. Вам же не остается ничего иного, как согласиться с тем, что архитектура временного жилища, гостиницы – это совсем другое дело, потому что «зал миллионеров» выходит окнами в первый двор, а на кабинет сеньора Реновалеса вы наталкиваетесь сразу, как входите.