— На Луне! Вместе с Кириллом Мальшетом?

— Вы знаете космонавта Мальшета?

— Его семью. Ведь Кирилл родом из нашего Рождественского.

— Ах да! Значит, вы землячка Кирилла Мальшета? Смотрите, вот эти кедры… — все, чего я добилась за столько лет… Ускорение роста процентов пять, не больше. Правда, хороши? Но в Сибири они лучше.

Они долго смотрели в молчании на кедры.

Еще молодой кедровый бор. Сероватые стволы, как колонны, поднимались к небу. Мощная темно-зеленая крона медленно колыхалась на ветру — там был ветер в высоте, в вершинах кедров, внизу — совсем тихо. Сильные крепкие ветви как бронзовые канделябры. У подножия, на опавшей хвое, лежали крупные кедровые шишки.

— Ну что же, завтра можете приходить в Космический Институт, — наконец заговорила Лосева. — Спросите меня.

Рената прерывисто вздохнула:

— Если не возражаете, приду.

— По глазам вижу, как вам хочется в Космический Институт.

— Хочется, конечно, но… здесь ведь работа важнее. И для вас главное — здесь, на Земле, а не там. Надо сначала прибрать у себя на планете. Буду работать где важнее…

— Спасибо. Мне радостно это слышать. Идемте, теперь я вам покажу наши сосны, и попробуйте угадать, сколько им лет. А знаете, с чего я начала тогда — пятьдесят лет назад? С изучения стадийных изменений древесных пород. Мне почему-то казалось, что именно на этом пути можно найти способ управления ростом деревьев. Кстати, работаем мы очень много, вас это не смущает?

В этот день — День Всепланетного Объединения — мы провели в обсерватории лишь самые неотложные наблюдения. Земля торжественно и шумно отмечала большой праздник Мира, и мы на Луне встретили его, как могли.

С утра стали поступать поздравительные радиограммы со всех лунных станций и с Земли. Автоматическое устройство, принимающее их, чуть не вышло из строя.

Робот Вакула приготовил праздничный обед. Вика с утра облачилась в фартук и сама приготовила несколько блюд (ей помогал Яша), которые нам особенно понравились — жаркое из кролика и яблочный пудинг, за который Уилки Уолт торжественно расцеловал Вику в обе щеки.

Шампанское в такой день не жалели. По безмолвному уговору никаких волнующих тем не поднимали.

После обеда Вакула нажал кнопку, и стол со всей сервировкой и остатками яств плавно провалился вниз на кухню, ни дать ни взять в преисподнюю. И я вдруг обнаружил, что Вакула похож не на доброго кузнеца, а на черта, даже рожки есть — антенны.

Пол снова сомкнулся, а мы уселись в кресла. Все были приятно взволнованы. Предстоял сеанс видеосвязи с родными. Сначала дали связь с Сан-Франциско, и мы впервые увидели жену и двух девочек-близнецов Уилки. Они нам понравились: светлые, нежные и красивые, в акварельных тонах. Платье миссис Джен Уолт было отделано кружевами, и кружева удивительно шли ей. Она похожа на женщин с портретов прошлого, будто вышла из романов Диккенса. Такой я представлял, например, Дору Копперфильд. Близнецы были похожи и на нее и на Уилки — славные, живые и шустрые девчонки.

Уилки, радостно взбудораженный, сидел на круглом табурете так, чтобы быть в фокусе. Аппаратурой ведал Яша.

У нас была и отдельная кабина для встреч с родными на телеэкране, но в праздники мы предпочитали встречаться все вместе. В кабинете экран был всего около метра, а в кают-компании чуть не во всю стену, так что люди проецировались в натуральную величину.

Наговорившись и насмотревшись на мужа, миссис Джен пожелала видеть его русских коллег, и мы представились ей поочередно и все вместе, группой.

— Папа, приезжай скорее домой, — сказали девочки по-английски. Экран погас, и улыбающийся Уилки уступил место Харитону.

Отец Харитона уже умер, свидание было с матерью, известным ученым Таисией Константиновной Лосевой (Лосева она по второму мужу, летчику). В результате многолетней работы профессор Лосева добилась ускорения роста деревьев. Открытие века!

Таисия Константиновна мне очень понравилась (раньше я ее никогда не видел), непонятно, как у такой талантливой, веселой, симпатичной женщины мог родиться такой неприятный догматик, как наш Харитон. А мать свою он любит, хотя и не все в ней одобряет. Строгий сын!

После него вызвали меня. Не успел я сесть, как с экрана заулыбались мне дедушка, мать и братишка Юрка. Конечно, мама произнесла приличествующую случаю довольно длинную речь, во время которой дед изнывал от нетерпения (он терпеть не может речей, тем более длинных). Дедушка, когда пришла его очередь, сказал, что в Рождественском все в порядке, но, когда я вернусь домой, меня ждет «очень странная история». Юрка тоже намекал на какую-то историю. Маме это весьма не понравилось, я ничего не понял и попросил объяснить яснее, но дед и внук замахали руками и заявили, что это «не телевизионный разговор», после чего их сразу отключили.

На экране возник дорогой мой отец Андрей Филиппович Мальшет (транслировали прямо со строительства города на океане). Я не видел отца с прошлого года, он все такой же: худой, смущающийся, сдержанный и мечтательный.

Он всегда чувствует себя виноватым передо мной и Юркой, что ушел от нашей матери, хотя мы никогда не осуждали его за это. Отнюдь.

Мы поговорили минуты две — трудно говорить на людях. Я заверил его, что чувствую себя отлично, скоро вернусь на Землю и мы с Юркой приедем к нему на строительство.

— Спасибо, сынок! — только и сказал он. Ох этот комплекс вины, которой на самом деле нет! Хоть бы он женился на какой-нибудь хорошей женщине, которая бы любила его, не третировала и дала бы немного счастья под старость.

С Викой говорили ее отец, академик Александр Андреевич Дружников, большой, красивый, громогласный (друзья его зовут просто веселый Санди), и ее слепая мать Ата Станиславовна. У нее решительное, настойчивое лицо и уверенные движения.

Океанолог Дружников, как видно, любит свою ослепшую жену, но больше всего на свете он любит дочь — это бросается в глаза. Вика рассказывала, что лишь благодаря отцу да еще его матери — бабушки Виктории — она имела счастливое детство. Мать почти не замечала ее, вся уйдя в свой внутренний мир.

Сегодня Вика казалась особенно женственной и красивой в своем праздничном, длинном шелковом платье зеленого тона, под цвет ее зеленоватых глаз. Волосы лились блестящими волнами.

Удивительно крепкая, сильная (иначе она бы и не попала в Лунную обсерваторию), Вика производит впечатление ранимой и хрупкой. Я бы от всей души хотел, чтоб она полюбила Яшку!

Я взглянул на своего друга. Яша не мог отвести от нее глаз, пока на экране не появилась его семья и он сам не занял место на табурете.

Я подошел ближе. Я всех их хорошо знал, словно родных. С экрана радостно улыбались хорошие люди. Бабушка Елизавета Николаевна (Лизонька, как ее зовут дома), его дед, капитан дальнего плавания Фома Шалый, дядя Яша (известный писатель-фантаст) и тетя Марфенька. А для меня — Марфа Евгеньевна Ефремова, кибернетик и бионик, директор Космического Института в Москве. Все четверо с любовью смотрели на Яшку. Он нетерпеливо тряхнул кудлатой, как у цыгана головой.

— Что нового, как дома?

— Все в порядке, Яшенька, — чуть наклонясь вперед, сказала Елизавета Николаевна. Несмотря на возраст, во всем ее облике сохранилось что-то девичье, такая она была ясная, чистая, спокойная, словно излучающая внутренний свет. Лицо счастливой женщины.

— Янька, у нас очень большая радость, — сказала она внуку, — сбылась давняя мечта Филиппа…

— Начинается строительство на Каспии?

— Да! Начались работы по регулированию уровня Каспийского моря… по проекту Филиппа Мальшета.

Глаза ее сияли. Дело Мальшета всегда было ее кровным делом — оба они океанографы, — его мечта — ее мечтой. Своего мужа, капитана дальнего плавания Фому Шалого, она не любила так сильно никогда. Кажется, Яша сделал усилие, чтобы порадоваться вместе с ними.