Почти ежедневно, иногда и по нескольку раз на день, на нашей огневой позиции раздавался набатный звон. И начиналась стрельба. А после каждой стрельбы артиллеристы приступали к уходу за орудиями. Все правила на этот счет соблюдались неукоснительно — война не делала на это скидок. Наоборот, нас не оставляла забота о том, чтобы пушки наши как можно дольше исправно служили свою службу. Одним словом, батарейцы не сидели без дела.

Противник был теперь совсем рядом. В самом узком месте Бьёрке-зунд имел ширину всего-навсего полтора километра. Цели, по которым нам приходилось вести огонь, располагались близко. На северо-восточном берегу острова мы соорудили вышку корректировочного поста, где находился постоянный расчет в составе командира отделения и двух бойцов. Наиболее ответственные стрельбы корректировали оттуда либо Клементьев, либо я. Такие же посты имели и другие батареи, и командование боевого участка. Капитан Крючков начал отрабатывать централизованное управление огнем всех батарей острова.

Наша связь с Большой землей была нерегулярной. Главным источником информации о военных событиях стало радио; газеты поступали редко и с большим опозданием. А вести, как правило, были неутешительные. То вдруг передавалось сообщение, что партизанские отряды в Ленинградской области развернули интенсивные боевые операции. И сразу тоскливое чувство сжимало сердце. Значит, Ленинградская область — уже немецкий тыл, значит, враг у самого города. Бои на подступах к Одессе... Ожесточенные бои под Киевом... Налет немецких самолетов на Ленинград... Оставление Киева.., Нет, не радовал нас сентябрь!

Но зато каким праздником было для нас услышать такое: «13 сентября противник предпринял операцию по высадке десанта на побережье острова Эзель[7]. Действиями наших кораблей, авиации и огнем береговых батарей десантный отряд немцев разгромлен. Потоплено четыре транспорта и один эсминец противника. Оставшиеся транспорты и несколько немецких миноносцев получили серьезные повреждения». А на следующий день уточнение: потоплен не один эсминец, а два, подавляющая часть десанта уничтожена, а остатки сброшены в море.

Значит, Эзель, Моонзундские острова воюют, да еще как! А ведь они в тылу не то что мы — сколько сотен километров до Рижского залива! Перед моими глазами, как живые, вставали друзья по училищу, попавшие после выпуска на батареи Моонзундского архипелага.

Стоять до конца! Эта мысль все прочнее овладевала сознанием каждого бойца батареи.

Ревун. Тугая воздушная волна ударяет по барабанным перепонкам. Содрогается дворик. Лязгает замок, звенит извлеченная из казенника гильза, струится кисловатый пороховой дым. Но тут в уши врывается противный ноющий звук. Громкий хлопок, и неподалеку от дворика поднимается черный куст разрыва неприятельской мины. Над головами свистят и шуршат осколки.

Они куда слабее мощного голоса наших орудий, эти звуки. Но они чужие, посторонние, еще малопривычные. И они несут с собой смертельную опасность. Потому и покрывают они грохот, который мы уже давно не замечаем, потому остро бьют по нервам.

Подносчик снарядов Кузьмин вздрогнул, обернулся на треск разрыва. Крик сержанта: «Кузьмин!» Укоризненные взгляды товарищей. Ревун! А выстрела нет. Несколько секунд потеряно. Невелика задержка, а темп стрельбы сбит, нарушен.

Расчет продолжает молча работать у орудия. Сейчас не до попреков, не до укоров. Рвутся рядом мины, но бойцы словно бы и не замечают этого. Главное чтобы в стрельбе не было больше ни одной заминки.

Но вот командир орудия командует: «Дробь!» Краснофлотцы разгибают натруженные спины. Тут уж Кузьмину приходится жарче, чем во время боевой работы..

— Ты що, комарыного укуса забоялся? — обрушивается на него замковый Зеленко, обычно добродушный и немногословный краснофлотец. — Даже не от укуса, от пыска комарыного дергаешься весь. А кто за тебя снаряд подавать будет?

Краснофлотец Белоусов добавляет:

— Пора кончать с этим, а то больно нервными стали некоторые, как барышни. Минам, понимаешь, снарядам кланяются.

— Больно много чести фашистам, если кланяться будем, — поддерживает его краснофлотец Горин.

От такого разговора кто хочешь возьмет под контроль собственные нервы.

А тут снова команда: «К бою!»...

Артиллерийские и минометные обстрелы — это то новое, что принес нам октябрь с холодными, промозглыми ветрами и черными ночами. Противник все-таки сумел установить на материке батареи на дальности действенного огня, Правда, нашу батарею в первые дни не обстреливали, а вот соседней попадало. Очевидно, фашисты считали, что в этом районе у нас одна батарея. Но это продолжалось очень недолго. Вражеская воздушная разведка вскоре разобралась что к чему, и мы стали подвергаться систематическим ударам.

Мы по-прежнему продолжали вести ежедневные стрельбы. Вся система обороны островов была приведена в боевое состояние — угроза высадки десанта увеличилась. С наступлением сумерек бойцы занимали огневые точки, резерв находился в готовности к контратакам. Орудийные расчеты не покидали боевых постов, готовые в любую минуту немедленно открыть огонь. Занимали свои места секреты, побережье острова патрулировала усиленные дозоры. Сдать людям приходилось только днем, в хорошую видимость.

На батарее появились первые раненые. От осколков вражеского снаряда пострадали телефонисты Большов и Вахнин. На стенах нашей «скворешни» зияли черные дыры, пробитые осколками. Но осколки достигали командного пункта, находясь уже на излете, поэтому никому из тех, кто там находился, вреда они не причиняли.

К этому времени управление всей артиллерией Выборгского сектора было централизовано. Оно осуществлялось из бетонной башни, где размещался командный пункт нашего дивизиона. Вошли в жизнь и другие усовершенствования. Появилась у нас специальная артиллерийская разведка, по данным которой составлялись подробные таблицы многочисленных целей с указанием их координат, огневых средств и других характеристик. За вражескими батареями велось сопряженное наблюдение с нескольких пунктов, что позволяло быстро засекать и точно определять их место. Это значительно повышало эффективность наших ударов, которые мы начинали с пристрелки и наносили одновременно силами нескольких батарей.

Все эти новшества были отнюдь не местным изобретением. Командование сектора внедряло в нашу практику методы, издавна существовавшие в полевой артиллерии. Происходило это не без труда и медленнее, чем хотелось бы, потому что вся наша боевая организация и вся наша предшествующая подготовка вытекали из задач, решаемых совсем иными приемами.

Темные осенние ночи заставили нас подумать об освещении участков моря, на которых могли появиться корабли с десантом. На батареях, разумеется, имелись осветительные средства для ночной стрельбы — мощные полутораметровые прожекторы. Но их было явно недостаточно. Опасных участков насчитывалось куда больше, чем боевых прожекторов. Решили использовать и полуметровые сигнальные прожекторы. Это облегчило положение, но и их оказалось мало. Кто-то предложил снять прожекторы из клуба. Предложение приняли. Наконец попробовали испытать фары от автомашин. Оказалось, что они прилично освещают водный плес на расстояние до двухсот метров. Взяли и их на вооружение. Источниками питания для этих кустарных прожекторных установок служили аккумуляторы и двигатели от кинопередвижек.

Так, хотя и по-самодеятельному, но достаточно надежно, был решен вопрос со световой техникой.

Хронику тех трудных октябрьских дней я сохранил в своем блокноте.