обратной дорогой.

- А ну верни! - закричал шофер. - Верни, отвечать будешь! Ответишь! - Он пробежал недолго и стал.

Артур развернулся. На коне, с винтовкой поперек седла, плечистый и

неулыбчивый, гляделся он серьезно. Председательский шофер, сплюнув,

сказал:

- Сам пригонишь... Сам! - И пошел той же тропою к хутору, матерясь

на ходу.

Николай заметил быков и внука издали.

- Либо убегли? - встревожился он и пошел навстречу. - Убегли

быки?! - крикнул он. - Ты где их перенял?

- Тебя надо спросить, - подъезжая, ответил Артур. - Ты караульщик.

Убегли они или их украли?

- Кто их крал? Человек их погнал, на хутор. Липатыч приезжал,

председатель, попросил... Говорит...

Артур, не слезая с коня, выслушал и решил:

- Ты лопух, дед. Сам говорил: привес пошел, кормить и кормить,

потом - дробленка, жмых. Чтоб как на ярмарку, чтоб блестели. Сам говорил,

а теперь? Мало что твой председатель напоет. Только слушай. В два счета

растянут. Останемся на бобах. Ты без коровы, я без "Явы". У нас договор есть?

Он подписан?

- Подписан.

- Ну и пошли они!! - заорал Артур, так что быки шарахнулись в

сторону. - Сволочье! Сегодня - председатель, завтра - заместитель! Тут на

велосипед не останется! С таким лопухом, как ты!

Артур спрыгнул с лошади и встал перед Николаем, напружиненный,

злой:

- С тобой уговор был, что работаем вместе и деньги пополам?

- Был.

- Я работал? Сачка не давил?

- Работал.

- Я ночами не спал! - снова закричал Артур. - И день напролет от них

не отходил! Варил да кормил. У одного - дристун, у другого - запор. Я все

делал, а теперь... - Он шумно выдохнул, раз и другой, словно спускал лишний

пар, а потом сказал спокойно: - Теперь я ни на шаг от гурта. Не чеченов, а

тебя да твоих начальников надо бояться. От вас сохранять.

К сену Николай нынче не поехал, чтобы внука одного не оставлять. На

базу, где гурт ночевал и дневал, под навесом устроил он сиденье ли, лежанку, чтобы ночью быков стеречь; потом щи варил и ждал председателя.

Липатыч приехал к обеду. Сам за рулем. Из машины вышел, разулыбался, словно готовился доброе сказать. Николай встал из-за стола навстречу. Артур сидел, дохлебывая из миски.

- Ты думаешь, я удивился? - спросил Николая Липатыч. - Нет. Я

привыкаю. Говорил же я тебе, не председатель в колхозе хозяин, а - люди.

Ты, внук твой, - показал он на Артура. - С тобой договорился о бычках, а

молодому хозяину не доложил. Он - в обиду и все поломал. Так и живем. Называется - демократия.

Улыбка на лице председателя гасла. Голубые глаза притухали, темнея.

- Да, - продолжал он. - Демократия. Что народ решит. Не один, не

два человека, не ты, да я, да твой внук, а девятьсот восемьдесят семь членов колхоза. Понятно? А вот они говорят, что я неправильно тебе гурт отдал,

с нарушением колхозных законов. И те пять бычков... Они же не сдохли. А

числятся - падеж. Тоже грубейшее нарушение. И чем ты кормил бычков?

Люди говорят: воровал. Да-да... Месяц - на хуторе, на ферме, а по документам они лишь дышали. Ни соломы для них ты не брал, ни силоса...

- Все знают, чем я кормил, - сказал Николай. - Тут нет секретного.

Сено я...

- Погоди, - остановил его председатель. - Я не разбираться приехал.

А сообщить, что народ требует собрать правление и переиграть все это дело.

И вот мой сказ, - закончил он жестко, выпрямляясь и строжея. Стоял уже

перед Николаем не Липатыч по прозвищу Медовучий, а председатель в

темном костюме, при галстуке, в седине. - Сказ такой: сейчас твой

внук, - указал он пальцем на Артура, - отгонит на хутор и сдаст управляющему пять быков. Повторяю: пять. Иначе сегодня же соберем правление.

Он повернулся, сел в машину и уехал.

Солнце стояло в полудне. Мягок был зной его.

В огородах, в садах нынче все спеет и зреет. И если бы он, Николай, не

пошел по весне к быкам, не связал себя, то теперь самая пора: живи и живи.

На мгновение Николай словно забыл, где он и что с ним: грело солнце,

слепила глаза сияющая склянь реки - доброе лето, о каком мечтал он зимою

в больничной палате.

Он очнулся. Надо было возвращаться к обеденному столу и к внуку. Два

шага всего...

Спасение было, он знал его. Пойти в землянку и выпить залпом стакан

водки. Сразу полегчает. Потом еще выпить. И все станет к месту: жалость к

себе, гордость и бесшабашная удаль. А потом все утонет в беспамятстве и само собой поплывет и покатится, как бог велит; и чем горше, тем, может, и

лучше. Будет о чем плакать во хмелю. Так было всегда. И нынче манило

выпить. Но глядел исподлобья, глазами жег, словно связывал, внук молодой.

- Ну что, дед? - не выдержав, спросил он издали. - Давай отбирать каких получше. Да не пять, а десять бычков отгоним, порадуем начальство. А то и всех... Тебе похвальную грамоту дадут. Еще одну к стенке на кухне прилепишь.

Николай молча прошел к столу, уселся остатнее доедать. А внук корил

и корил его:

- Вы как овечки. Бригадира, председателя, участкового - всех боитесь.

А вот чечены никого не боятся и потому живут. Армяне на станции тоже

никого не боятся. Ларьков наоткрывали, торгуют внаглую. Не боятся - и

правильно делают. А вы, как кролы, день и ночь труситесь.

Николай поднял голову, кротко спросил:

- Чего ты запенился?

- Но ты же гнать собрался быков. Я вижу... Начальник приказал. А что

договор подписан, там все указано, на это наплевать. Знают, что ты

слухменный.

- Охолонь... - остановил его Николай. - Волчок дремет, и ты подреми.

Скоро скотину подымать.

Артур поглядел на деда недоверчиво, но послушал его: лег, кинув на землю телогрейку. Сквозь смеженные веки глядел он, как дед взбодряет огонь,

ставит чайник. А потом ресницы тяжко сомкнулись, пришел долгий сон.

Полуденная жара спадала. Николай отворил ворота база, пуская скотину

на пастьбу. Понемногу, за шагом шаг, уходили от становья и крепко спящего внука.

Артур проснулся, когда вербовая тень давно ушла в сторону, по-вечернему

удлиняясь. Он вскочил в испуге. Показалось ему, что проспал он все на свете:

скотину и деда, который недаром не разбудил его.