Пичуев мысленно посочувствовал радисту и, обойдя самолет, вдруг остановился. Словно из-под земли вырос гигантский блестящий гриб. До этого за самолетами и фургонами Пичуев его не видел.

Непонятное сооружение действительно походило на приземистый гриб. На толстом цилиндрическом основании покоилось металлическое чечевицеобразное тело.

Вначале Пичуеву показалось, что перед ним сверхоригинальная конструкция ангара. Под грибом уместились бы, пожалуй, все транспортные самолеты, стоявшие рядом. Но инженер сразу же отбросил эту мысль. Форма крыши явно противоречила прямому назначению ангара. В самом деле, зачем строить ее такой толстой, если крыша из обыкновенных ребристых листов надежно защищает самолеты от непогоды и отвечает всем требованиям подобных сооружений? Присмотревшись, Пичуев заметил, что поверхность гриба тоже ребристая, но ребра были странными, расположенными концентрически, примерно так же, как на коробке барометра. Да и вся конструкция чем-то ее напоминала, - возможно, формой, ярким блеском.

Солнечные лучи ударяли по ребрам, чуть выше пересекались, ломались, дробились, похожие на горящую солому или скорее на полыхание тысяч крохотных прожекторов.

Пичуев оглянулся. Борис Захарович отстал. Его задержал стриженый белоголовый паренек, видимо техник метеоинститута. Опустив глаза, он мял в руках кепку и, как подумал Вячеслав Акимович, вероятно, выслушивал очередную нотацию придирчивого старика.

Блестящий гриб заинтересовал Пичуева. «Даже если это новый ангар, все равно следовало бы приехать поглядеть. Не каждый день встречаются чудеса. В общем, не зря потеряно время, - согласился инженер, рассматривая незнакомую конструкцию. - Это тебе не «машина чистоты».

На самом верху, или, если так можно сказать - на маковке гриба, ребра были черными. По окружности, ближе к краям, торчали короткие трубки, похожие на телескопы, еще ниже, по самой кромке диска, на равных расстояниях друг от друга темнели глубокие отверстия, вроде рачьих нор в обмелевшей реке.

Под шляпкой гриба Пичуев сразу определил знакомые конструкции из металлических трубок. Это были антенны. То, что они находились не наверху, а внизу, под крышей, по мнению Пичуева, свидетельствовало либо о крайней неграмотности местных радиоспециалистов, либо у них были особые задачи, недоступные его пониманию.

Многого не понимал Пичуев. Казалось невероятным, что такая огромная чечевица, пусть даже пустотелая, держится на сравнительно тонком цилиндре. Подойдя ближе, он разглядел еле заметные металлические подпорки. Даже мало знакомому с механикой и строительными конструкциями радисту было ясно, что такие тонкие стойки, пусть из самого наипрочнейшего металла, не могут поддерживать столь огромную крышу.

И вдруг она начала расти. Именно так определил это явление изумленный Пичуев. Гигантская чечевица медленно разбухала, будто на кадрах научного фильма, где методом особой съемки терпеливый оператор запечатлел для потомства набухание зерна.

Но вот появился и корешок. В нижней стенке металлической чечевицы проклюнулось отверстие. Оттуда опустился толстый кабель и закачался над землей.

- Бабкин! - кто-то крикнул сверху. - Тащи его, черта!

Белоголовый парень, которого распекал Дерябин, бросился на зов.

Лева Усиков чувствовал себя невыспавшимся и злым. Во рту даже после зубной пасты оставалась противная горечь с каким-то металлическим привкусом, будто лежит на языке позеленевший медный пятачок и его никак не выплюнешь.

Он все еще щеголял в малиновых брюках. Митяй отчаялся ему помочь и всячески ругал товаропроводящую сеть: не заботится она о нуждах покупателя, не умеют торговать, равнодушные люди. На маленьких пристанях хоть бы палатки построили, нельзя же за самыми простыми брюками бежать в поселок. Нельзя потому, что отстанешь, теплоход стоит недолго.

Ежечасно, выполняя обязанности дежурного вместо больного Жени, которого ребята решили не беспокоить. Лева включал телевизор.

Прибегая с пристани, Митяй сразу же заваливался спать. Ему не очень нравился такой сон «по частям», или, как он говорил, «в рассрочку». Но что делать? Прошлую ночь дежурил, а днем хотел выручить Левку - нельзя же выпускать его на берег в цирковой униформе.

Усиков ничего не видел на экране, кроме пустынной палубы. Никто из пассажиров не показывался, даже унылый Багрецов исчез.

С самого раннего утра Лева стоял на носу теплохода и, зевая, бесцельно смотрел вдаль. Не такое у него было настроение, чтобы восторгаться волжскими красотами.

А зря! Даль казалась огромной перламутровой раковиной, н в нее, как в прозрачный голубоватый туннель, направлялся теплоход. Солнце еще не всходило, только розовый отсвет дрожал на воде и облаках.

Вода была неподвижна. Трудно сравнивать ее с зеркалом, вода представлялась невесомой, как облако, опустившееся на землю. И по этому облаку, чуть касаясь его поверхности, скользил корабль, шумя воздушными винтами.

Как и на той палубе, которая надоела Леве в телевизоре, здесь тоже никого не было. Пассажиры еще спали. Вышел рыжебородый матрос с ведром и шваброй. Долго с видимым удовольствием мыл он белый крашеный пол.

Хлопнула, как выстрел, тяжелая дверь. На палубе показалась высокая женщина, упрямыми шагами подошла к борту. Лева видел ее издали. Темно-синий строгий костюм, русые волосы, стянутые на затылке в тугой пучок, туфли на толстой подошве и низком каблуке. Все в ее облике говорило о твердом и, пожалуй, мужском характере.

Но вот она повернулась к Леве. Нежный, мягкий подбородок, золотистый пушок на щеках, глаза, прикрытые темными ресницами… Вероятно, ей было немногим больше двадцати, и Лева вдруг почувствовал - отчего и разозлился на себя, что девушка эта не только остановила его внимание, но и заставила чуть быстрее забиться сердце. Глаза ее были ясными, глубокими. Она смотрела на него как друг, но друг настойчивый и любопытный.

- Что такое с вами случилось? - спросила она повелительным, низким, грудным голосом.

Лева жалобно сморщился, силясь улыбнуться.

- Пустяки. Скоро пройдет.

Пассажирка отошла к скамье и указала на место рядом с собой. Лева покорно сел несколько поодаль, но та придвинулась, чтобы поближе рассмотреть его лицо.

Поднимая воротник и закрывая щеки. Лева виновато рассказал о своих злоключениях, подчинился ее настойчивости, причем, как потом убедился, это было очень приятно. По сердцу растекалась ласковая теплота, будто кто-то нежно гладил его.

- Бедненький! - Девушка сочувственно вздохнула.

Не так-то уж плохо чувствовать себя несчастным, когда тебя жалеют. Лева томно закрыл глаза и тоже вздохнул. Ему захотелось, чтобы девушка опять сказала какое-нибудь ласковое? слово или, еще лучше, погладила по крашеной щеке. Но кто познает до конца тайну женского сердца! Восемнадцатилетний Левка особенно плохо разбирался в этом, а потому был крайне удивлен, когда после сочувственного вздоха «бедненький» пассажирка вдруг набросилась на него:

- Не притворяйтесь! Подумаешь, несчастье! Но краска, видимо, стойкая…

Усиков был совершенно обескуражен. Что это? Злая шутка? Или просто издевательство? Он старался вести себя по-мужски солидно, как Митяй, и спокойно заявил, что ему не нравится испытывать стойкость краски на своей физиономии.

- Дело вкуса. - Девушка поддерживала этот серьезно-шутливый тон. - Видела, как вы пускали пузыри в малиновом сиропе.

- Неправда! На палубе никого не было.

- Я смотрела из окна каюты на ваш благородный поступок.

Сквозь пудру на лице у Левы проступили мелкие капельки пота. Сложная история! Главное все еще оставалось неизвестным: как пассажирка к нему относится? По-дружески? Или смеется? Поступок называет благородным. Но разве поймешь по тону, ставится это слово в кавычки или нет? А она уже забыла о поводе, послужившем началом ее знакомства с Левой, и разговорилась. Выяснилось, что работает она в лесной авиации, следит за охраной лесов в одном из районов Северного Казахстана. Дело это очень любит, хотя ей и приходится трудновато. Дожди, ветры, туманы, необозримые лесные пространства, где в плохую погоду, даже пользуясь приборами, можно заблудиться…