— Это мой сын, и он мне дороже всякой справедливости!

— Ты так не думаешь. Маша, — тихо, но твердо сказал папа и ушел в свой кабинет.

Мама плакала. Мне было ее очень жаль, но ведь она все-таки остается тут с папой, а Маленький принц где-то среди чужих безжалостных людей совсем один. И потом, если каждый будет всегда держаться за юбку матери, то кто же, черт побери, отстоит в этом мире Справедливость?.. Я стал собираться в дорогу.

Почти до утра я не мог уснуть и слышал, как из папиного кабинета раздавались взволнованные голоса.

Утром папа сказал:

— Мама согласна. Иди. Мне тоже тревожно, но пойти с тобой я не могу. Сам знаешь, мы сейчас бьемся над тем, как дым из заводских труб сделать безвредным. Это очень важно. Но и одному тебе идти не стоит. Подумай, кого можешь взять с собой?

После папиных слов я вдруг почувствовал себя маленьким и беззащитным. Наверное, я все-таки надеялся, что меня не отпустят. Я бы, конечно, сердился, обижался, но совесть была бы спокойна — не пустили, что поделаешь? И вот все зависит только от меня самого. И отказаться невозможно, и уходить из дома страшно!

— Я возьму с собой Научного Мальчика, — стараясь выглядеть спокойным, сказал я.

— Правильно! Трезвость и расчетливость в дороге не повредят. Кого еще?

— Может, Задиру? Он ничего не боится, и бабушка его отпустит.

— Да, в драке ему цены нет. Но не слишком ли много у вас окажется драк?

— Я за ним пригляжу. Ну, и Карла, конечно. Без него нам дорогу не найти. Он не тяжелый. Я его в рюкзак посажу.

Мама слушала наш разговор молча. Наверное, боялась расплакаться. У меня у самого, если честно, глаза были не очень надежные, но я держался.

Задиру долго уговаривать не потребовалось.

— Принца в клетку посадили? Какого это принца? А, это который баобабы пропалывал? Помню, помню. Ну, обормоты! Да за такие штуки надо у каждого по глазу вышибать! — жизнерадостно откликнулся он. — Выручить? О чем речь! Вот только камней для пращи поднаберу полный боекомплект да томагавк наточу поострее. Значит, так. Ты будешь как бы странствующий рыцарь, знаменитый освободитель из зверинцев всяких там баронесс и принцев, а я, так и быть, стану как бы твоим оруженосцем. Только, чур, мою пращу и томагавк ты понесешь! Научный ваш профессор за Росинанта сойдет — на него мешки с продовольствием и запасы боевых камней погрузим. Ого-го, по дороге мы столько смешного учудим, что наш шестой «Б» от ужаса позеленеет!

— Ты же с бабушкой не поговорил.

— С какой еще бабушкой? Ах, да! С моей. Ничего, спокуха, бабушка у меня ого-го, вся в меня! Это мы мигом провернем.

У Задириной бабушки был маленький чистенький домик и огромный, весь в буйной растительности огород. От ворон и воробьев его охранял целый взвод живописных чучел. Возле калитки Задира застыл на секунду и вдруг ринулся во двор с пронзительным криком:

— Ты зачем взяла? Ты зачем взяла? Сколько надо говорить, чтобы не трогала!

Задирина бабушка, стоя посреди двора, смущенно прятала что-то в фартуке. Но когда внук подбежал, она послушно протянула ему рогатку.

— Не сердись, Вадюшенька, опять коршун-разбойник за нашими цыплятами гонялся. Еле отстрелялась!

— Ты же в бутылку с пяти шагов попасть не можешь, а туда же, по движущейся мишени… Только пращу портишь, оружие ведь к одной руке привыкает.

— А вот и не к одной! Посмотри-ка, — бабушка гордо указала на три маленьких пестрых перышка, валявшихся посреди двора. — Чей это хвост, а? То-то же! Боком улетел отсюда разбойник. Небось не захочется ему больше на наших пеструшек зариться!

Задира придирчиво исследовал перышки.

— А не из чучела надергала?

— Из чучела?! Ах, ты… Ну-ка, встань к сараю с консервной банкой на макушке. С трех раз не попаду — рупь на мороженое из пенсии выкладываю. Собью — три дня цыплят пасти будешь.

— Ладно, ладно, бабуля, — пошел на попятный Задира. — Нам сейчас в цирк играть некогда. В поход надо отправляться. Введи-ка ее, Леха, в ситуацию.

Я ввел.

— Как? Живое дитё в клетку сажать? Живое дитё за деньги представлять? Да мы такого нелюдя… Живо, Вадюша, увязывай боеприпас и продукты. А я тоже кое-чего соберу на дорогу. Мы его мигом в сознательность приведем.

— Погоди, погоди, бабуля, — замялся Задира. — Мы… это… пока… одни сходим… Без тебя… Да и сама посуди: женское ли это занятие — война?.. Ты уж покухарничай тут, пожалуйста, цыплят постереги, огурцы пополивай, а я мигом слетаю с Алексеем, поучу уму-разуму кого надо и обратно.

Сникла сразу бабушка — расстроилась.

— Мне же тоже хочется, — говорит. — И глаз у меня в стрельбе верный… А про войну… Защищать, когда маленьких обижают, — это самое женское дело и есть. Что огурцы посохнут — бог с ними; цыплят, правда, жалко. Поклюет их коршун.

— Вот видишь, бабуля, — обрадовался Задира. — Да ты не сомневайся, мы и без тебя управимся. Чья у меня выучка-то боевая? Бабулина. Только ты веди себя тут хорошо. Вернусь — соседей расспрошу, как ты тут и что.

— Да ладно уж, — обиделась старушка, — не до баловства мне в мои-то годы. Ишь чего надумал — бабушку учить. Бабушка сама кого хочешь чему хочешь обучит.

Дорога весело петляла мимо рощиц, сел, полей, а мне было грустно. Последнюю ночь перед походом мама не спала, и глаза у нее при прощании были совсем измученные.

— Иди, — говорила мама. — Что ж, раз надо… Только, когда будешь рисковать, помни: если с тобой что случится, я умру. Ты знаешь, Олешек, я не обманываю… Я всегда мечтала, чтобы ты вырос рыцарем, мужчиной, но я не знала, что это так тяжело. И все-таки будь рыцарем, будь мужчиной — защищай слабых, только не стесняйся, пожалуйста, когда очень трудно, попросить помощи у других. И совета. Что справедливо, что несправедливо — иногда сразу и не поймешь. Ты давно мечтал о дедушкиной сабле — возьми ее. Это честная сабля, дедушка ни разу не вынимал ее из ножен ради неправого дела. Пусть будет защитой, но лучше если бы она тебе не понадобилась!..

Папа шутил что-то насчет юного Дон Кихота, но и у него глаза были печальные, даже растерянные.

Научный Мальчик вышагивал по дороге молча — наверное, обдумывал какую-нибудь теоретическую проблему. Карла внимательно озирал окрестности из моего рюкзака. Лишь Задира радовался и шумел за четверых. Он то бесшумно подкрадывался к кому-то, спрятавшемуся за бугром, то с боевым кличем устремлялся в гущу придорожных кустов, направо и налево нанося смертельные удары боевым томагавком (честно говоря, это был простой туристский топорик, но действительно хорошо наточенный).

— С кем это ты сражаешься? — без особого интереса спросил я.

— Учителя, — лаконично пояснил Задира. — За каждым кустом по учителю. Пятеро уже отправились отращивать себе новые скальпы. Остались самые опасные: математик, физрук и врачиха со шприцем. Но живым они меня не возьмут, будьте покойненьки.

— Видимо, на уроках математики у нас бывали отдельные неприятности? — иронично улыбнулся Научный Мальчик.

Задира не обратил на него ни малейшего внимания.

Сражаться сразу с таким количеством учителей — занятие утомительное. Прошло не очень много времени, и Задира заскучал. Он перестал выискивать в кустах замаскировавшихся врагов и пошел спокойно — сначала впереди отряда, потом вместе с ним, потом начал потихоньку отставать.

— Устал? — спросил я.

— Кто? Я?! Попрошу без оскорблений! Да будет тебе известно: когда мой отряд продирался сквозь непроходимые заросли Амазонки, я нес на одной руке раненую белокурую женщину, на другой — двух обессилевших детей младшего школьного возраста. Мы шли так две тысячи миль, беспрерывно отражая атаки людоедского племени мамбо-вамбо. И когда вышли наконец к чудесным пляжам Азорских островов, я, едва успев принять ванну и побриться, включился в соревнования по гольфу и забил решающий гол в ворота считавшейся до этого непобедимой футбольной команды «Черная львица».