Писатель показывает, что причины несправедливости таятся в устройстве общества, и это начинает осознавать Павел Грачев. «Вихрь сомнения», так хорошо знакомый молодому Горькому, начинает складываться у него — жадного на книгу «первого озорника и драчуна во дворе» — в систему убеждений социалистического толка. У Грачева нет желания стать «хозяином», и он отвечает отказом на предложение Ильи, готового помочь ему деньгами, открыть водопроводную мастерскую.

Павел работал в типографии, близко сошелся с демократической интеллигенцией, сблизиться с которой Луневу мешало повышенное самолюбие, желание обижать человека, мстя за свое унижение.

Своей повестью Горький хотел помочь читателю из народа разобраться в путанице жизненных противоречий и сомнений, увидеть пути борьбы против социального зла. Готовя повесть для второго издания, он писал: «Читая ее, я с грустью думал, что если бы такую книгу я мог прочесть пятнадцать лет тому назад, — это избавило бы меня от многих мучений мысли, столь же тяжелых, сколько излишних». В повести писатель творчески осмысливает духовные искания и метания своей молодости, в известной мере повторяя сюжет и проблематику знаменитого романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание», дает свое идейно-художественное решение проблемы.

В мае 1898 года Горький снова — на этот раз не по своей воле — оказался в Тифлисе.

Дело в том, что у арестованного в Тифлисе рабочего-революционера Ф. Афанасьева жандармы нашли фотокарточку с надписью: «Дорогому Феде Афанасьеву на память о Максимыче». Когда выяснилось, что «Максимыч» — это Горький, писателя арестовали, привезли в Тифлис и посадили в тюрьму Метехский замок.

В разных городах по делу Ф. Афанасьева допросили и подвергли обыскам около трехсот человек. Некоторые обвиняемые были связаны с петербургским «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса».

На допросах Горький выгораживал Афанасьева, представляя его, владельца серьезной библиотеки политической литературы, человеком, который «никогда ничего не читал».

Доказать связь Горького с делом Афанасьева не удалось — арестованные дружно отрицали свое знакомство с писателем, и тот вернулся в Нижний — под надзор полиции. Около дома, где он жил, теперь постоянно дежурит по нескольку полицейских агентов, но каждый вечер дом полон нижнегородской интеллигенции.

Сохранились донесения шпиков: «11 апреля Пешков с 2 часов пополудни был у Вдового дома, на площади, с женой, навстречу чудотворной иконе, грыз орехи… Для видимости старался держать себя далеко от лиц, состоящих под надзором и наблюдением…»

Портреты Горького, найденные при обыске, жандармы прилагали к другим документам как свидетельство «неблагонадежности».

А туберкулез, обострившийся после тифлисской тюрьмы, прогрессирует, и писатель месяц живет в Крыму, где знакомится с Куприным, Буниным, Чеховым. «Один из лучших друзей России, друг умный, беспристрастный, правдивый, друг, любящий ее, сострадающий ей во всем», — так писал Горький о Чехове.

Осенью 1899 года Горький впервые приехал в Петербург.

Город ему не понравился. «Он так и остается в памяти моей городом одиноких людей, людей, загнанных жизнью в хлевушки самомнения, в темные уголки человеконенавистничества. Сколько сплетен слышал я там! Сколь много воспринял всяческой мерзости!» — писал Горький в письмах.

Эти впечатления были результатом пребывания писателя в среде народников, либералов, декадентов, легальных марксистов, следствием идейных раздоров среди петербургской интеллигенции, лицемерия, лживости, склонности к интригам многих ее представителей.

Горький осмотрел Эрмитаж, познакомился с писателем-мемуаристом А. Ф. Кони и великим русским художником И. Е. Репиным, который, по словам Горького, «быстро и все время оживленно разговаривая», написал его портрет, сразу ставший широко известным в России.

Горький живет в Нижнем, но часто ездит в Москву и бывает на спектаклях Московского Художественного театра (МХТ). В Москве в январе 1900 года он познакомился с Львом Толстым, уже раньше обратившим внимание на писателя. «Был Горький. Очень хорошо говорили. И он мне понравился. Настоящий человек из народа», — записал Толстой в дневнике.

В марте 1900 года Горький снова едет лечиться в Крым. Здесь он встречается с Чеховым, много беседует с ним.

Летом Горький опять в Мануйловке, читает мужикам Чехова, Короленко, Шевченко, руководит любительским театром.

«Хорошо в этой Мануйловке, очень хорошо, — писал он Чехову. — Тихо, мирно, немножко грустно… По праздникам я с компанией мужиков отправляюсь с утра в лес на Псел[12] и там провожу с ними целый день. Поем песни, варим кашу, выпиваем понемногу и разговариваем о всяких разностях. Мужики здесь хорошие, грамотные, с чувством собственного достоинства…»

В сентябре он возвращается в Нижний.

Здесь на новый, 1901 год Горький устраивает для полутора тысяч детей нижегородской бедноты елку — с цветными электрическими лампочками (тогда это казалось почти чудом) и подарками: мешком с фунтом гостинцев, сапогами, рубахой. С грустью смотрел он на недетскую печаль в глазах маленьких гостей, на их старческую серьезность, негодуя на тех, кто лишил детей детства.

Горький не переоценивал своей помощи бедноте: «Из пятисот вчерашних мальцов, быть может, один будет читать. Да, не больше. Ибо остальные издохнут преждевременно от кори, тифа, скарлатины, дифтерии, холеры, поноса — от голода, холода, грязи…»

Устраивает Горький для нижегородских босяков чайную «Столбы». В «Столбах» работала бесплатная амбулатория, за четыре года было устроено более ста концертов. Надпись у входа гласила: «Спирт есть яд, так же как мышьяк, как белена, как опий и как множество других веществ, убивающих человека…»

19 февраля 1901 года писатель приехал в Петербург. Он был на заседании Петербургского Союза писателей, на котором — по полицейским донесениям произносились речи «крайне противоправительственного содержания», вообще «нижегородский мещанин» Пешков, как сообщали полицейские чиновники, «вращался исключительно в среде неблагонадежных в политическом отношении».

В это время особенно усилились репрессии против революционного студенчества. Они вызывают гневный протест Горького, ставшего свидетелем студенческой демонстрации у Казанского собора. Среди подписей в протесте против кровавой расправы со студентами была подпись Горького. «Я вовеки не забуду этой битвы!» — писал он Чехову.

На «Казанское побоище» писатель откликнулся рассказом «Весенние мелодии». Цензура запретила его, разрешив, однако, по недосмотру опубликовать «Песню о Буревестнике» — самую революционную часть произведения, сразу же высоко оцененную передовыми читателями и быстро завоевавшую огромную популярность.

«Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный.

То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и тучи слышат радость в смелом крике птицы.

В этом крике — жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике…

Ветер воет, гром грохочет.

Синим пламенем пылают стаи туч над бездной моря. Море ловит стрелы молний и в своей пучине гасит. Точно огненные змеи, вьются в море, исчезая, отраженья этих молний.

— Буря! Скоро грянет буря!

Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем, то кричит пророк победы:

— Пусть сильнее грянет буря!..»

Этот призыв «Пусть сильнее грянет буря!» был развитием революционной традиции русской поэзии XIX века — лермонтовского «А он, мятежный, просит бури», некрасовского «Буря бы грянула, что ли»…

«Песню о Буревестнике», как и «Песню о Соколе», печатали в нелегальных типографиях, переписывали от руки, читали на вечеринках и маевках, их знала наизусть вся революционная молодежь. Горьковский призыв «Пусть сильнее грянет буря!» стал крылатым. Им заключил Ленин свою статью «Перед бурей» (1906).