В появлении революционеров-крестьян Горький видит важнейшее явление в развитии страны. «Лето» полно оптимизма и этим противостоит многим произведениям 1910-х годов, рисовавшим русскую деревню в мрачном свете, видевшим в мужиках дикарей, варваров и насильников. Перед нами богатство народной жизни, талантливость масс, товарищеская сплоченность мужиков (писатель даже идеализирует деревню).

Непримиримую вражду угнетенных и угнетателей, духовный разброд и оскудение в мире «хозяев жизни», возросшее классовое сознание рабочих и сплоченность, глубокую человечность рабочего люда рисует писатель в пьесе «Враги» (1906). Героям пьесы дана ясная классовая характеристика, в их словах четко выражены социальные интересы, которые они защищают, но это меньше всего «рупоры идей», нет, это живые, неповторимые индивидуальности.

Враги рабочего класса неодинаковы, среди них есть и «добрые» и «злые» люди, но логика исторического развития, логика классовой борьбы сплачивает их в один лагерь — и это главное. «И строгий — хозяин, и добрый — хозяин. Болезнь людей не разбирает», — говорит рабочий Ягодин.

Рабочие в пьесе показаны не как серая, безликая масса, а как коллектив, состоящий из ярких индивидуальностей, но сплоченный единством цели, сознанием великой исторической роли пролетариата. В противоположность хищнической и эгоистической морали «хозяев жизни» рабочим свойствен подлинный гуманизм, чувство товарищества и внутреннего достоинства. «Сцены эти, — писал цензор о «Врагах», — являются сплошной проповедью против имущих классов, вследствие чего не могут быть дозволены к представлению».

Против общественных порядков, основанных на бесправии и эксплуатации, направлен написанный с умной иронией сатирический цикл «Мои интервью». Горький излагает воображаемые беседы с русским царем, немецким императором, американским промышленным воротилой.

В произведениях об Америке — «Город Желтого Дьявола», «Жрец морали», «В Америке» — Горький, продолжая традиции Герцена и Салтыкова-Щедрина, показывает истинное лицо буржуазной демократии и свободы как демократии и свободы для тех, кто богат. Город «Желтого Дьявола» — Нью-Йорк сосредоточие социальных контрастов. Желтый Дьявол — золото — уродует, калечит людей, превращает их жизнь в кошмар:

«Я очень много видел нищеты, мне хорошо знакомо ее зеленое, бескровное, костлявое лицо. Ее глаза, тупые от голода и горящие жадностью, хитрые и мстительные или рабски покорные и всегда нечеловеческие, я всюду видел, но ужас нищеты Ист-Сайда — мрачнее всего, что я знаю».

В капиталистической Америке Горький видит страшную духовную нищету, убогие развлечения, заменяющие подлинную культуру, растлевающие душу и ум масс.

В сентябре 1906 года из США Горький едет в Италию. И здесь рабочие и передовая интеллигенция чествуют писателя. Горький отвечал: «Когда говорят о моей революционной деятельности, я чувствую себя взволнованным и смущенным, потому что в большой революционной русской армии — я только рядовой. Принимая ваше приветствие, как адресованное революционной России, я благодарю вас за себя, за мою Родину и от имени всего мирового пролетариата».

Писатель поселяется на Капри — небольшом (10 кв. км) островке в Неаполитанском заливе.

До Капри от материка ходит пароходик с рядами потемневших от солнца, влаги и времени скамеек, над которыми в плохую погоду натягивают брезент. Через три часа хода он пристает к высоким обрывистым горам, в ложбине между которыми приютился небольшой поселок.

На узенькой улочке маленькие магазины, в которых продают разноцветные бусы, соломенные шляпы, овощи, лимоны, апельсины. Редких покупателей зазывают из каждой двери.

Круглый год цветут розы. Каждый маленький клочок камня, где есть немного земли и песка, покрыт вечнозеленой растительностью… Лимонные рощи, кипарисы, пальмы… Особенно много самых разнообразных цветов.

Вдали дымится Везувий, с моря доносится запах рыбы и водорослей, слышатся песни рыбаков…

Поздней осенью и зимой часто бывают штормы и пароход из Неаполя не приходит по нескольку дней.

Здесь, на Капри, вдали от России, благодаря письмам, газетам, книгам Горький чувствует себя «примерно, как бы в уездном русском городке», живо следит за русской жизнью, литературой, «ежедневно окунается в шестнадцать получаемых нами русских газет и волнуется всеми бедами и злобами текущего дня», — писала Андреева в Россию в 1911 году.

На Капри у Горького побывало много русских людей — революционеров Ленин, Плеханов, Красин, Луначарский, Дзержинский, Герман Лопатин, лично знавший Маркса, Фроленко, более 20 лет проведший в царских тюрьмах, писателей — Бунин, Л. Андреев, Коцюбинский, Новиков-Прибой, Амфитеатров, художников, деятелей театра — Репин, Бродский, Станиславский, Шаляпин.

Приезжали на Капри рабочие, русские и украинские учителя. С интересом слушал Горький гостей из России. Так, М. Коцюбинский рассказывал об убийстве премьера Столыпина агентом охранки, о встрече Николая II в Чернигове с «народом» — специально подобранными верными трону людьми… Но особенно интересовала Горького жизнь простых людей страны — в первую очередь пролетариата.

По просьбе Горького Шаляпин пел «Блоху», «Дубинушку», волжские песни… Когда он кончил, на дороге и на тропинках возле виллы раздались аплодисменты и крики: Viva Gorki! Viva la musica russa! Ablasso lo zar! (Долой царя!)

Долгое время на Капри у Горького жил Зиновий Пешков (брат Я. М. Свердлова), оказавший ряд услуг большевистской партии. Он еще в 1902 году, переходя в православие (Зиновий хотел поступить на драматические курсы, а туда лиц иудейского вероисповедания не принимали), сменил фамилию Свердлов на Пешков и принял отчество Горького. В первую мировую войну Зиновий вступил добровольцем во французскую армию, потерял правую руку. Принявший французское подданство, в годы второй мировой войны генерал Пешков был участником движения Сопротивления и одним из ближайших соратников де Голля. Умер он в 1966 году. Согласно его завещанию, письма Горького к нему и другие горьковские материалы (в их числе — черновики романа «Мать») переданы Советскому правительству.

«Дом его для всех был открыт, — вспоминает одна из посетительниц Горького. — Кто хотел, кто приезжал на Капри, шел к Алексею Максимовичу и был там принят. Ни одного завтрака, а тем более обеда в семь часов вечера не проходило без пяти-шести посторонних человек, и по праздникам и по обыкновенным дням на большой террасе толпились человек по двадцати разного люда.

Помню один ясный весенний день…

Компания пестрая, шумная, сидит в плетеных креслах, на перилах у маленьких столиков, едят мороженое, фрукты. Среди этих людей резко выделяется высокая фигура Алексея Максимовича. Он мягко, я бы сказала по-тигриному, ступает, меряет террасу из угла в угол и приятным голосом говорит что-то очень интересное, кажется о цыганке, с которой он писал старуху Изергиль. Вдруг среди публики на террасе движение. Смотрю в сторону, куда обращены его взоры, и вижу, по горной дорожке, ведущей к вилле, двигается белая фигура какого-то поджарого англичанина. Он спокойно пересек сад, взошел на террасу. Ни с кем не здороваясь, окинул взглядом столики и, заметив в тени свободное место, сел, снял шляпу, отер лоб. Нас всех, конечно, поразила такая бесцеремонность незнакомого гостя. Алексей Максимович, опершись о колонну, с любопытством наблюдал пришельца, Мария Федоровна, владеющая всеми языками, подошла и любезно спросила, что ему угодно.

Англичанин небрежно взглянул на нее и повелительно сказал:

— Стакан холодной содовой, яичницу с ветчиной, сыру…

Мария Федоровна улыбнулась, переводя Алексею Максимовичу требование англичанина, она высказала предположение, что он, видимо, ошибся, приняв их виллу за ресторан. Но Алексей Максимович не смутился этим и попросил сейчас же подать англичанину просимое. Мария Федоровна отдала распоряжение прислуге и отошла в сторону.