Передовые читатели видели здесь призыв к революционной борьбе с царизмом, и недаром «Песню о Соколе» декламировали на студенческих вечеринках, собраниях революционных кружков.

«Безумство храбрых — вот мудрость жизни! О смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью… Но будет время — и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!

Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!

Безумству храбрых поем мы песню!..»

Важно отметить, что романтический герой молодого Горького не обособлен от общества, не противопоставлен ему — а такое противопоставление было характерно и для романтизма начала XIX века и для антидемократической философии Фридриха Ницше, очень популярной в конце прошлого века.

Героическая романтика Горького будила в человеке те сильные, смелые, свободолюбивые чувства, которые предшествуют, сопутствуют и содействуют революции.

Писатель широко обращается к миру народного творчества, вводит в свои произведения легенды, сказки, предания народов, населяющих нашу страну.

Романтические произведения Горького связаны не только с фольклорной, но и с русской литературной традицией — в частности, с романтизмом раннего Гоголя: вспомним его «Вия», «Тараса Бульбу», «Вечера на хуторе близ Диканьки». И «романтические» и «реалистические произведения Горького образуют органическое внутреннее единство, являясь выражением целостности художественного мировосприятия. Романтизм не был кратковременным увлечением начинающего писателя, а вошел органической частью и в его зрелое творчество.

Рассказы молодого писателя поражали художественным совершенством, мастерством диалогов, глубиной характеров, своеобразием в описаниях природы, остротой и необычностью ситуаций. Они производили впечатление огромной жизненной достоверности, усиленной подзаголовком «Очерк», который был во многих рассказах. «Никто не выдумывает меньше меня», — признавался Горький, имея в виду фактическую основу своих рассказов. Но уже первые его произведения проникнуты большими идеями, далеки от натурализма поверхностного и неглубокого описательства фактов, описания, лишенного глубокого проникновения в существо жизни. Горьковские рассказы заключали в себе огромные обобщения (конкретные факты были лишь своеобразным «трамплином»), ставили большие вопросы. Ярко сказалось это в языке героев, их емких словах и глубоких мыслях. «Все мужики говорят у вас очень умно, замечал Лев Толстой, — …в каждом рассказе какой-то вселенский собор умников».

В ответ на упреки в том, что его персонажи говорят умнее и ярче, чем в жизни, Горький замечал: «Люди в моем изображении должны казаться умнее только потому, что я сжимаю их слова, отчего мысли становятся рельефнее».

Уже в ранних рассказах определилась одна из характернейших черт дарования писателя — любовь к афоризмам — изречениям, выражающим в сжатой форме значительную мысль, близким к пословицам.

Афоризмы Горький считал «характерной особенностью подлинной русской речи». Эта черта авторского стиля Горького нередко передается и героям писателя (в частности в пьесах). Отсюда отнюдь не следует, что герои Горького всегда выражают авторские мысли; нет, со многими из них писатель спорит, не соглашается (начиная с Бессеменова в «Мещанах» и кончая Климом Самгиным). Об этом надо всегда помнить, читая Горького, и не поддаваться красивым и ярким мыслям горьковских персонажей, а относиться к ним критически.

Ясно выраженная писательская позиция Горького казалась Чехову, художнику иного творческого склада, недостатком: «Вы как зритель в театре, который выражает свои восторги так несдержанно, что мешает слушать себе и другим». Но Горький «мешал» не «слушать» — его рассказами зачитывалась вся Россия, — а жить, жить по-старому, по-привычному, по-звериному.

С первых шагов Горького в литературе ему сопутствовали любовь и интерес читателей из народных глубин и брань, раздражение сторонников существующего общественного порядка, сразу почувствовавших в нем своего непримиримого врага. Революционное значение произведений Горького становилось очевидным, и недаром монархическая печать называла его «вредным писателем» и «босяцким атаманом». Что же, для строя рабства и угнетения Горький действительно был вреден. Только не вожаком голытьбы был писатель, а все более и более становился выразителем дум и чаяний передового, сознательного пролетариата.

До Льва Толстого не было в литературе, по выражению Ленина, подлинного мужика. Так же и до Максима Горького не было в ней настоящего рабочего. Но к пониманию исторической миссии пролетариата Горький пришел не сразу. В начале творческого пути он еще не выделял пролетариата из общей массы угнетенных, и у его героев тех лет взгляды и настроения мастеровых, ремесленников, а не промышленного пролетариата. Он прямо писал в «Одесских новостях» (31 августа 1896 года), что земледелие «вопреки уверениям марксистов» еще долго будет основой хозяйства России.

За выступлениями Горького в печати внимательно следила царская цензура, безжалостно вытравлявшая все казавшееся подозрительным.

Так, уже в рассказе 1893 года «О чиже, который лгал, и о дятле любителе истины» цензор вычеркнул выделенные ниже слова (приводим только несколько примеров): «птицы, испуганные и угнетенные внезапно наступившей серенькой и хмурой погодой»; «вдруг зазвучали свободные, смелые песни (чижа)»; «там, мы, великие, свободные, все победившие птицы, насладимся созерцанием нашей силы».

В начале писательской деятельности Горький писал немало стихов. Они интересны в биографическом плане — как отражение духовной жизни писателя в те годы, но художественно многие из них явно несовершенны: в них много прозаизмов, книжных выражений, натянутых сравнений, избитых эпитетов.

Однако наряду со слабыми стихами у Горького есть и талантливые стихотворные произведения — «Девушка и Смерть», «Легенда о Марко», «Баллада о графине Эллен де Курси». Мастерски сочинял он стихи для своих литературных героев (таких стихов насчитывается больше 100). Нельзя также не упомянуть, говоря о Горьком-поэте, написанных ритмической прозой «Песни о Соколе» и «Песни о Буревестнике», поэмы «Человек». Это шедевры не только русской, но и мировой поэзии.

К своим поэтическим опытам Горький относился сурово, считал свои стихи «дубоватыми», но все же сочинял стихи вплоть до последних лет жизни.

Самара в те годы, когда в ней жил Горький, была крупнейшим промышленным центром Поволжья, и ее недаром называли русским Чикаго.

Активной была в городе общественная жизнь. В «Самарской газете» сотрудничали такие видные литераторы тех лет, как Короленко, Гарин-Михайловский, Мамин-Сибиряк.

Горький сблизился со многими «неблагонадежными» людьми города. Он постоянный участник «ассамблей» в доме Якова Львовича Тейтеля — «одного из самых популярных в то время в Самаре людей».

«По вечерам, — вспоминает товарищ Горького по «Самарской газете», — к Тейтелям всегда кто-нибудь приходил, не стесняясь ни отсутствием приглашения, ни костюмом, ни даже временем приглашения: хоть в 12 часов ночи… И кто только не перебывал там… Студенты, военные, актеры, врачи, педагоги, ссыльные, литераторы, городские и земские деятели, курсистки, профессора, журналисты, либералы, народники, марксисты, поэты, статистики, адвокаты, толстовцы, гипнотизеры, путешественники, инженеры, певцы и прочие. Квартира Тейтелей была каким-то демократическим клубом…»

Здесь собиралось по 100–200 человек. В числе других бывал и Ленин, живя в Самаре в 1889–1893 годах; можно было встретить будущих наркомов М. Г. Елизарова и А. Г. Шлихтера.

С Тейтелем был дружен Г. Успенский, его знали лидер народников Михайловский, писатели Златовратский, Чириков, Гарин-Михайловский, путешественник Потанин, еврейский писатель Шолом-Алейхем. Выступали в доме Тейтеля и сторонники марксистских взглядов.