Двадцать тысяч лет назад он вытащил из ловушки ядовитого копальщика каменного человека. И ему в самом деле казалось, что он прожил эти двадцать тысяч лет. Он видел, как разрослось Племя-всех-людей, как покорило оно пространство-время. Он познал дух жизни. Он был королем и женщина-принцесса любила его.

Они уже около минуты шли вдоль кромки прибоя, когда, без всякого удивления, он увидел, как одна из прибрежных скал превращается в кошмарную голову, поднимаясь из лунных брызг на плетеной колонне шеи. Массивное тело стремительно метнулось к стоящим на берегу людям. — У меня есть кинжал! — крикнул Матт спутникам.

— А мечом и топором каждый из вас сейчас может пользоваться лучше меня.

В любом случае предложить им бежать было бы страшным оскорблением, тем более что он знал: дракон не станет прерывать ни чьих жизнелиний.

Матт спрятал кинжал в ладони, острием вверх. Голова дракона надвинулась прямо на него. Меч и топор ударили по толстой, как ствол старого дерева, шее, но безрезультатно. Матт очень устал, и в некотором смысле ждал, когда сомкнутся огромные, как разверстая могила, челюсти, в которых, как он видел, не было клыков.

И в миг, когда они мягко и мощно сошлись, он поднял кинжал, прижав твердой рукой острие к сердцу…

— Он убил Матта… Командующий Хроносектором прошептал эти слова, не веря себе. Потом воскликнул во весь голос: — Он убил его, убил! Паутина на экранах стянулась, как петля лассо, высветив ярко-зеленую верную цель.

В глубокой пещере, называемой Вторым уровнем Сектора, металлические руки вытащили из гнезда в стеллаже ракету, в то время, как на полу замерцал серебристый круг. Щелкнув и вздрогнув, руки освободили ракету. Упав, она исчезла…

Деррон смотрел, как уничтожается хроноскважина, прекрасно понимая, какая победа одержана ими сейчас. Наслоения изменений, окружавшие на экране жизнелинию Ая, вскипели, начали распрямляться. Течение истории возвращалось в привычное русло.

Лишь одна линия, послужившая катализатором, оставалась сломленной. Но, чтобы заметить такую мелкую деталь, нужно было пристально всмотреться в экран.

Рука Деррона сама зажала на коммуникаторе вызов Третьего уровня, хоть это было и глупо. — Альф? Ты можешь мне сказать, где он и в каком состоянии… — Выслушав ответ, майор понял, что чуда ждать не приходится. — Спасибо, понял.

Невидящими глазами Деррон смотрел на экран. — Вы сделали все, что было нужно, майор, и хорошо справились с работой. Мы будем расширять Сектор, и для ключевых постов нам понадобятся толковые люди. Я думаю рекомендовать вас для нового повышения…

Номис стоял, подняв руки; седую бороду и складки черного одеяния рвал ветер.

Он продолжал свое злое дело, на которое потратил уже три дня, не покидая вершины этой тайной скалы. И не сдавался, хотя его не покидало чувство, что все надежды на гибель Ая напрасны…

Принцесса Аликс, стоя на башне замка, прикрыла ладонью глаза от лучей утреннего солнца, стараясь уловить на горизонте парус. Она ждала, с некоторой внутренней дрожью, первого знака приближения будущего мужа и господина…

Харл знал, что скалы Королевии лежат прямо по курсу, хотя до них был еще день плаванья на веслах. Он хмурился, всматриваясь в серую гладь моря, потому что ничего, кроме дальней линии шквала, видно не было. Потом, лицо его прояснилось — он вспомнил про юного Ая, уединившегося в своем пурпурном шатре посередине палубы, и готовящего, вне всякого сомнения, план битвы, которая ждала их впереди.

Босой человек в одеянии монаха достиг конца подъема и приостановился, глядя на простирающуюся перед ним местность. Мощеная дорога, по которой он шел, бежала в этом направлении почти по прямой, рассекая простирающиеся под свинцово-серым небом поля и жалкие рощицы. Плиты дороги были уложены еще во времена величия Континентальной Империи, и немногое в мире наравне с ними пережило прошедшие с той поры века.

С того места, где стоял монах, дорога казалась нацеленной прямо на стройную высокую башню, четко и одиноко выделяющуюся на фоне неба в тусклом свете дня. Монах шел в направлении этого храмового шпиля уже полдня, но цель, казалось, была еще далека.

Роста он был невысокого, но жилистый. Внешность его мало говорила о возрасте, который мог быть между двадцатью и сорока годами. Лицо, покрытое редкой бородой, было усталым, а серое одеяние испачкано грязью.

Этой грязью были покрыты поля по обочинам дороги, и никаких признаков того, что их обрабатывали этой или прошлой весной, не было.

— О, Святейший, благодарю тебя за то, что теперь я могу путешествовать по мощеной дороге, — пробормотал монах и снова устремился в путь. Босые ноги его походили на старые крепкие ботинки — такие же твердые и исцарапанные.

Не считая далекого шпиля, единственным признаком человеческого присутствия в этой ничего хорошего не предвещающей местности были развалины каких-то стен неподалеку от обочины прямо впереди. Руины были относительно свежие. Сами же стены, древние и могучие, могли служить когда-то частью караван-сарая или военным постом во времена расцвета Империи. Но в прошлом месяце здесь прошла новая война, превратив их в груду камня. Казалось, все, что осталось от них, вот-вот погрузится без следа в грязевое море, и даже весенняя трава не успеет прорасти меж камней.

Монах присел на остатки стен, отдыхая после долгого путешествия, печально оглядывая свидетельство разрушения и упадка. Немного спустя он подался вперед, поднял один из камней и ловко пристроил его в выбоину в стене — очевидно, человек этот был опытным каменщиком, Он откинулся назад, оценивая работу.

Далекий возглас заставил его поднять голову и посмотреть назад, в ту строну, откуда он пришел. Еще одна одинокая фигура, облаченная в такой же, как у него, монашеский плащ, спешила в его направлении, размахивая руками, чтобы привлечь внимание.

Лицо первого монаха немного повеселело. Он помахал в ответ и, забыв об отвлекшей его игре в каменщика, поднялся навстречу идущему.

Человек этот был среднего роста, плотный, едва ли не грузный Совсем недавно он гладко выбрился.

— Слава Святейшему, почтенный брат! — пропыхтел новоприбывший.

— Слава имени Его! — отозвался бородатый.

Полный монах, которому было около тридцати лет, присел на низкую стенку, отер лицо, шумно вздохнул и с тревогой поинтересовался:

— Не ошибаюсь ли я? Ведь ты — брат Иованн Эрнардский?

— Да, это мое имя.

— О, будь славен, Святейший! — Толстяк клином сложил пальцы и закатил глаза к небу. — Меня зовут Саил, брат. И будь славен Святейший, говорю я…

— Да будет так.

— …потому что таинственным образом он позволил мне встретиться с тобой, брат Иованн, люди будут стремиться к тебе со всех концов света, ибо слава твоих героических добродетелей разошлась далеко, до самого Моснара, как мне говорили, и даже в земле Неверного. И здесь, в нашей собственной земле… даже в самых заброшенных деревнях самые забитые крестьяне знают о твоем путешествии…

— Боюсь, что и многие мои недостатки хорошо известны здесь, потому что я родился неподалеку отсюда.

— О, брат Иованн, ты чересчур скромен! Встретиться с тобой стоило мне немалых трудов, во время которых я был наслышан о святых твоих деяниях.

— Так зачем ты стремился встретиться со мной?

— О, скольких это стоило трудов! Пламя непоколебимого стремления загорелось во мне несколько месяцев назад, когда из достоверных источников я узнал, что ты, находясь в армии Вернейшего, смело покинул его, пересек нейтральную полосу и направился прямо в зубы неверных. Что ты, войдя прямо в палатку Архиневерного, проповедовал ему истину Святого Храма!

— Но обратить его мне так и не удалось, — печально покачал головой Иованн. — Ты правильно поступил, напомнив мне об этой неудаче. Я склонен к греху гордыни.

— О! — На мгновение Саил потерял нить повествования, но только на мгновение, потому что тут же продолжил: — И вот, как я уже говорил, моим смиренным желанием и святым стремлением стало найти тебя, чтобы первым примкнуть к рядам будущих твоих последователей, брат Иованн. Но верно ли, что ты направляешься в Имперский Город, чтобы обратиться к нашему святому Викарию Набуру с петицией о разрешении основания нового религиозного ордена?