— На постельном режиме?

— Да, как долго?

— У меня не было постельного режима.

— Не было? — судья удивлённо уткнулся в бумаги и перелистал их. — Вам же был выдан больничный лист?

— Это нельзя назвать постельным режимом. С постельным режимом там ошиблись.

Судья оторвался от бумаг, хотя врачебное заключение, которое искал, ещё не нашёл, посмотрел на Коцурку и спросил:

— Звучит, будто вы хотите нам представить дело так, что вашему здоровью тогда не было причинено совершенно никакого вреда?

— Что? — переспросил Коцурка, так как ничего не понял. Чтобы он что-то понимал, нужно выражаться проще. Это понял и председатель.

— Звучит так, — повторил он, — будто ваши повреждения были незначительными.

— Правильно, — кивнул Коцурка.

— Правильно? — воскликнул судья, не ожидавший такого ответа. — Вы же были, как написано где-то в акте, еле живой?

— Забавно.

В этот момент прокурор, увидев, что дело разваливается, вмешался и спросил:

— Господин Коцурка, вы сейчас представляете действия этого жестокого человека так, что он может легко отделаться. Но речь вообще не об этом, а о том, что суд хочет выяснить преступное деяние обвиняемого, и поэтому необходимо, чтобы вы рассказали нам без преувеличения, но и без приукрашивания, о вреде, который он вам причинил. Вы меня понимаете?

— Да, — ответил Коцурка. — Моя ошибка заключается в том, что я его недооценил.

Прокурор на это заметил:

— По-видимому, вы меня не поняли. У вас не было такого же намерения, как у обвиняемого — тоже ударить?

— Было.

После этого «было» заседание приняло другой оборот. Прокурор, конечно, надеялся, что это ошибка его важнейшего свидетеля, но свою надежду он похоронил, так как Коцурка не менял своих показаний, и усилил их тем, что объяснил:

— Мои два друга вам это подтвердят, в крайнем случае, под присягой. Но это не имеет смысла, так как я ничего не оспариваю.

В это время оживился защитник. Он спросил у Коцурки, должен ли он интерпретировать его слова так, что обвиняемый действительно только опередил его.

— Конечно, — кивнул с готовностью Коцурка.

Не мешкая, доктор Бернин «ковал железо, пока оно горячо».

— Позвольте мне, — продолжил он, — описать ситуацию так, как я её представляю. Господин Тюрнагель подошёл к вам, дама, которую он сопровождал, была оскорблена, и она показала это ему своим видом. Что вы подумали в этот момент?

— Я должен отвечать?

— Можете не отвечать, но… — продолжение доктора Бернина повисло в воздухе.

— Только подойди, чёртов иностранец.

В зале засмеялись.

Доктор Бернин не изменился в лице.

— Вы именно так и подумали?

— Да.

— Из этого выходит, что вы уже решили ударить?

— А как иначе!

— Несмотря на то, что вы не знали, что ваш противник намерен предпринять?

— Что он намеревался делать, не имело значения.

— Что бы вы сделали, если бы ваши ожидания не оправдались? Например, господин Тюрнагель вполне миролюбиво спросил бы у вас ваше имя?

— Моё имя?

— Ваше имя, чтобы подать на вас заявление об оскорблении. Сказали бы вы ему?

Большей глупости Коцурка никогда не слышал. Он несколько секунд сдерживался, чтобы не рассмеяться.

— Нет, — ответил он.

— Чтобы вы тогда сделали?

— Я должен отвечать?

— Можете не отвечать, но…

— Пнул бы по заднице.

После того, как присутствующие закончили громко смеяться, доктор Бернин подвел итог:

— Таким образом, дело обстоит так, что господин Тюрнагель только опередил вас. Если бы ему это не удалось, вы бы не тянули.

— Точно.

— И ни при каких обстоятельствах он бы этого не избежал.

— Нет.

— Не является ли это классическим случаем необходимой самозащиты?

Этот вопрос доктор Бернин адресовал не Коцурке, а судье, а вслед за ним и прокурору, и, так как дело было спасено, сказал:

— Вам хорошо известен классический случай другого вида, а именно, когда виновен убитый, а не убийца, господин прокурор?

Ирония успеха не имела.

Уже побеждённый, прокурор спросил своего главного свидетеля, который так нагло бросил его:

— Зачем вы тогда подали заявление? Вы можете это объяснить?

Сначала Коцурка пожал плечами, потом перевалил ответственность на больничную кассу, которая, как он сказал, загнала его в угол против воли.

Заседание практически подошло к концу. Решение суда не вызывало сомнений. В заслушивании остальных свидетелей было отказано. Когда председатель объявил оправдательный приговор, это вызвало возмущение лишь у Ванды Крупинской, которая еще раз нашла подтверждение своему убеждению, что в мире нет справедливости.

Сразу после заседания Вильгельм направился к телефонной будке и позвонил Марианне. По счастливой случайности трубку взяла она сама. Смятение в её душе ещё не улеглось.

— Марианна, — начал Вильгельм, — заседание закончилось, а я, несмотря на это, не понял, о чём ты говорила. Так что ты имела в виду?

На это Марианна ответила:

— Каков приговор?

— Никакого. Я оправдан.

Марианна не поверила.

— Почему ты не говоришь мне правду? — спросила она.

— Но это правда. Признаюсь, я и сам удивлён. Решающими стали показания Коцурки. Он был главным свидетелем. Это тот, кого я ударил. Он вообще отказался от обвинений в мой адрес.

Только сейчас Марианна заметила, что Вильгельм прекрасно говорит по-немецки. В здании суда от волнения она не обратила на это внимания. Как бы она этому обрадовалась! Хотя нет, теперь это не играет никакой роли.

— А что с показаниями твоей бывшей квартирной хозяйки? — спросила она.

— Их не было. В них отказано. Я сам себя спрашиваю, что вообще делала эта женщина в суде. Что она могла бы рассказать? Я даже не знаю.

— Как?

Это короткое слово пронзило Вильгельма, как молния. Внезапно перед его взором предстала картина, где Марианна и Ванда стояли вдвоём на лестнице, и как быстро Ванда скрылась. «Великий Боже, — пронеслось у него в голове, — я об этом даже не подумал».

— Марианна, ты слушаешь?

Прошло некоторое время, прежде чем Вильгельм овладел собой.

— Да, — ответила она.

— Что она тебе рассказала?

— Всё.

— Что всё?

— Что ты её изнасиловал.

— Изна… — слово застряло у него в горле. Он онемел. Неописуемая злость вспыхнула в нём. Злость на Ванду Крупинскую. Будь она сейчас рядом, его бы ничто не удержало от того, чтобы сломать ей шею, но злость рассеялась также быстро, как и появилась, и её место в душе Вильгельма заняла глубокая печаль. Он знал, что какие бы слова он сейчас ни говорил, они ничего не будут значить.

Голосом, который ему самому показался чужим, он сказал в трубку:

— И ты поверила? — и сразу же, не мешкая, повесил трубку.

Между Вильгельмом Тюрнагелем и Марианной Бергер раз и навсегда всё было кончено.

В дальнейшем события развивались стремительно. Вильгельм решил уехать из Гельзенкирхена. Своими мыслями он поделился с шефом, который, конечно, заинтересовался мотивом такого решения.

— Здесь живёт один человек, — ответил откровенно Вильгельм, — с которым я не хотел бы больше никогда встретиться. Я не нахожу себе покоя.

— Это девушка?

— Да.

— Может всё пройдёт?

— Нет, никогда.

Петер Шторм чувствовал, что сделать ничего не может. Вильгельм и футбольная команда фирмы — эта мечта неосуществима. Чтобы совсем не потерять Вильгельма, он спросил:

— Я могу предложить вам работу в каком-нибудь нашем филиале в другом городе. Куда бы вы хотели?

— Куда-нибудь подальше.

— Есть место в Кёльне.

— Хорошо.

— Когда? Я полагаю, как можно скорее?

— Да.

— Прекрасно! Но вам надо будет некоторое время поработать здесь, пока я не найду вам замену.

— Разумеется.

***

Штуммель находился у Пита Шмитца и мрачнее тучи стоял у стойки не проронив ни слова. Пит некоторое время смотрел на него, и, наконец, спросил:

— Парень, что с тобой? Таким тебя ещё не видели. Не повезло в любви?

— Чёрт с ней, с любовью! — ответил Штуммель сердито. — Вильгельм уезжает.

— Вильгельм Тюрнагель?

— Да.

— Почему?

Штуммель рассказал то немногое, что ему было известно. Без подробностей. На фирме ходят слухи, сказал он. Поговаривают о какой-то женщине. С самим Вильгельмом никто не осмеливается говорить об этом. Известно лишь, куда он уезжает.

— Куда же?

— В Кёльн.

Пит не стал комментировать это сообщение. Когда это необходимо, он мог себя контролировать.

Штуммель допил пиво, нерешительно посмотрел на пустую кружку и отодвинул её от себя.

— Ещё одну? — спросил Пит.

— Нет, — отказался Штуммель. — Счёт.

— Счёт? Точно не хочешь вторую?

— Сегодня не хочется. — Штуммель уже достал кошелёк. — Сколько с меня?

Пит махнул рукой.

— Оставь, сегодня за мой счёт.

— С чего бы?

— Чтобы зашёл ещё раз, — ответил Пит, а про себя подумал: «За твою информацию».

Примерно через пять минут после ухода Штуммеля в дверях показался официант Генрих с распухшей щекой. Он попросил водки, чтобы успокоить зубную боль, из-за которой, как он сказал, даже не пошёл на работу в «Подсолнух».

— Сегодня у всех проблемы, — сказал Пит Шмитц.

— У кого ещё? — спросил Генрих.

— У Штуммеля.

— У Штуммеля?

— Ты его знаешь. Это невысокий мужчина, с которым ты недавно стоял здесь, у стойки. Он ушёл несколько минут назад.

— Ах, этот. Что с ним произошло?

— У него не зубная боль, а горе. Ты об этом, возможно, уже знаешь: твой знакомый Вильгельм Тюрнагель уезжает.

— Я ничего не знаю, — воскликнул Генрих. — Уезжает? Куда?

— В Кёльн, — сказал Пит и многозначительно улыбнулся.

— Всё идёт по твоему плану, — произнёс Генрих без улыбки. — Он уже подписал что-нибудь с ними?

Пит пожал плечами.

— Я этого не знаю. Если нет, то это получится само собой. Штуммель говорил, что в этом будто бы замешана какая-то женщина. — Пит уже начал строить теорию, от которой не мог отказаться. — Это вполне возможно. Может, он познакомился с какой-нибудь пухленькой девушкой из Кёльна, с которой не хочет расстаться. Девушки в Кёльне, — он поцеловал кончики пальцев, — сладкие, как сахар.

Генрих молчал. У него была своя теория, и он думал, какая из двух, его или Пита, верная? Видимо его!