— Нет, идиот, — рявкнул Томас. — Этим утром она не собиралась выходить за пределы Жироны.

Ромео, а это был он, поклонился и остался стоять.

— Мы ждем ее час после восхода солнца, — сказал Бельмонте, — даем отдых лошадям и стараемся не привлекать к себе внимания. Затем возвращаемся в Барселону.

— Без нее? — потрясенно сказал Ромео.

— Без нее. — Челюсть Бельмонте упрямо напряглась.

— Но ее величество, безусловно, захочет…

Бельмонте смотрел вдаль на рощи за городом, как будто надеясь прочитать решение задачи в темных кронах деревьев. Ее величество, безусловно, захочет узнать, почему он оставил донью Санксию в Жироне и уехал, даже не попытавшись поискать ее. Но возможно, она будет в еще большем гневе, если он поставит под угрозу тайну их предприятия, пытаясь отыскать даму, не пришедшую на условленную встречу? Он повернулся, чтобы посмотреть на восход солнца. По-видимому, Ромео был прав. Он обычно бывал прав.

— Ладно, отправляйся в город, если уж ты так хочешь, — сказал ему Бельмонте, — и оглядись там, но, ради бога, будь осторожен. И не задерживайся. Я останусь здесь с лошадьми.

Солнечный свет, бивший прямо в глаза, заставил Большого Йохана немного прийти в себя. Одновременно с сознанием вернулись ощущения; а вместе с чувствами пришло страдание. Голова Йохана пульсировала и готова была лопнуть, а во рту было сухо, как в Аравийской пустыне.

Затем из хаоса выплыли воспоминания. Вчера вечером, когда он вышел из дому, в его кошельке было полно денег. И вчера вечером он выпил невероятно много дешевого молодого вина. Он с ужасом пощупал кошелек, висевший внутри его просторного одеяния.

Кошелек был на месте и по-прежнему полон. Это было непонятно. Он помнил, правда, нечетко, господина, покупавшего ему вино, но наверняка трактирщик не держал свое заведение открытым всю ночь напролет. В голове бились бессвязные воспоминания о неистовой толпе, мечущейся по городу и тащившей его за собой. Последнее, что он помнил — это как он свалился, вытянувшись во весь рост, на углу у бань. Как же он оказался в собственной постели? И почему солнце бьет ему в глаза?

— Святая Дева, — завопил он. — Бани!

Арабские бани были жизнью Большого Йохана с того самого дня, когда он впервые вошел в них двадцать лет назад, в год Великого Голода. Его родители умерли или бросили его на улице, и Старый Педро, хранитель бань, подобрал того в канун Святого Йохана, плачущего от голода. Назвал Йоханом в честь святого, дал ему хлеба и сыра, уложил на толстую соломенную подстилку и взял с собой работать в банях. Йохан был таким маленьким, что ему приходилось забираться на табурет, чтобы посмотреть через край ванны. Постоянные клиенты посмеивались над ним и называли его Большой Йохан. Они давали ему несколько медяков, которые он мог потратить или отложить. Впервые в жизни у него была приличная одежда и достаточно еды, чтобы как следует набить живот. Десять лет спустя Большой Йохан уже полностью оправдывал свое прозвище, теперь уже он возвышался над своим учителем. Когда Старый Педро умер, уважаемый медик, управляющий банями, дал молодому Йохану лачугу и должность хранителя. И целых десять лет он всегда приступал к работе еще до того, как монастырские колокола звонили к заутрене. Отпирал здание, подметал полы и чистил ванны, а затем следил за ними до вечерни — а иногда, по особой договоренности, и позже, — после чего закрывал здание на ночь. Это была очень важная и ответственная должность. Двадцать лет назад, в трудный час, Господь вложил ее ему в руки; теперь же Йохан сам бросил ее, как старый капустный лист! Он застонал.

Йохан сполз с постели. Отчаяние охватило его душу, а боль скрутила живот. Он вышел наружу и изверг остатки вчерашних излишеств. Теперь живот болел значительно меньше, да и отчаяние немного отступило. Если он поспешит, то, возможно, никто и не заметит опоздания. В конце концов, вчера большая часть города до полуночи наливалась вином.

Йохан бросился вниз по тропинке, виляющей между деревьями и кустарниками, цепляясь ногами за корни. Во рту было сухо, живот все еще болел. Он потянулся за ключом, который целых десять лет висел на кольце у него на поясе.

Ключа на кольце не было.

Он сел перед дверью, пристально уставившись на кольцо. Ключ не появлялся. Возможно, он потерял ключ вчера вечером. Йохан упал на колени и начал искать. Ничего! Возможно, ключ был внутри. Он открыл дверь и начал искать там. В том жалком состоянии, в котором пребывал Йохан, потребовалось некоторое время, чтобы понять, что без ключа в бани попасть не представляется возможным.

Йохан тяжело осел на деревянную скамью, стоявшую около нижней ступеньки лестницы, ведущей от двери вниз. Он изумленно огляделся. Мягкий зеленоватый свет проникал через проемы окон, пробитых высоко вверху в куполообразном потолке, отражался от бело-синих плиток и мерцал на белых столбах, окружающих главную ванну и поднимающихся до самого купола. Как и в тот день, двадцать лет назад, когда он впервые увидел это, свет вымыл беспокойство из его измученной души и влил в нее мир и покой. Здесь, в окружении этой красоты, он был в безопасности. Машинально он встал и подобрал метлу, после чего направился к дальней стене комнаты и начал добросовестно мести в сторону двери. Когда Йохан дошел до ванны, расположенной в центре комнаты, то наступил на ее край, ухватившись за прохладную колонну, и наклонился. Ощущение камня под рукой и вид чистой воды над блестящими плитками казались ему более красивыми, чем высокие арки, дорогой гобелен и яркие, разноцветные окна собора.

Но что это? Йохан вытаращил глаза и дважды моргнул. Прохладная, чистая вода ванны была темной и больше не казалась прозрачной.

В ней на дне, лицом вниз, лежала, немного всплывая к поверхности, бенедиктинская монахиня. Тело ее в ореоле черных одежд напоминало грозовую тучу.

Большой Йохан погрузил мускулистые руки в воду, обхватил монахиню и потянул. Когда он вытащил ее из воды, из его груди вырвался крик невыразимой радости. Он перебросил ее через край ванны, снова сунул руки в воду и выловил со дна ключ. Его кошмар закончился. Ключ от бань вернулся к нему.

С другой стороны, вода в ванне имела зловещий розоватый оттенок. Он отстранился и осмотрел монахиню, свисающую с бортика ванны. На ее голове и плечах уже появились трупные пятна, а тело уже начало коченеть. Это определенно был труп, душа из которого отлетела уже некоторое время назад. Он подхватил тело и положил его на спину на пол. Ее одеяние, покрытое ужасными пятнами, было порвано и откинулось, открывая зияющую рану на горле. Большой Йохан встряхнул головой. Он накрыл горло влажной тканью, уложил ее и расправил одежду так, чтобы она выглядела пристойно, и, подумав некоторое время, решил спросить у епископа, что ему теперь делать.

Последние часы этой долгой ночи Исаак провел в доме раввина Самуила. Сразу же после прихода он отослал домой свою зевающую жену и, с помощью служанки, сделал для ребенка все, что было возможно.

Но этого оказалось недостаточно. Дыхание младенца становилось все слабее и слабее. Обезумевшая мать хватала Исаака за руку, умоляя его возложить руки на ее дитя и помолиться, чтобы вернуть его к жизни.

— Госпожа моя, — огорченно произнес Исаак. — Я не знаю таких молитв, которые могли бы спасти душу от смерти.

— Мы заплатим, — сказала она в отчаянии. — Золотом. Всем, что у нас есть. Все, что угодно.

— Если бы я имел такую власть, то с удовольствием использовал бы ее, и не принимал бы блюдо чечевицы в оплату. Но у меня нет такой власти.

— Это неправда, — прошептала она. — Каждый знает, что вы — преемник, новое воплощение Исаака, великого мастера каббалы, и в вас его сила. Именно в обмен на нее у вас отняли зрение. Как знак. Пожалуйста, попытайтесь.

Исаак тревожно отодвинулся. Подобный шепот и прежде достигал его ушей, когда это говорили некоторые легковерные люди, но услышать такое от жены раввина — совсем другое дело.