— Цену себе набиваешь!?

Но Курилов промолчал, сейчас он был в прошлом.

— Понимаешь, Максим, грамматёшки у меня маловато. Четыре класса с коридором!

— Так уж и четыре! А редактор говорил десять!

— Это я потом, экстерном сдавал. Когда признали во мне писателя.

— Экстерном, не экстерном, это не суть важно.

— Важно, Максим, ещё как важно. Какое там дерево увесистое есть?

— Клюква! — подсказал Кучаев.

— Нет!

— Липа!?

— Вот, вот! Развесистая липа — моя десятилетка!

И снова Максим Кучаев поразился сходству жизненных обстоятельств, — примерно по такому же пути, жизнь протащила Кучаева мордой по асфальту! Но об этой схожести судьбы, он поделиться с Семёном в другой раз.

Максим Кучаев, подначивая, покачал головою:

— Да, для журналиста у тебя, грамоты маловато, а для всемирно известного писателя, в самый раз!

Семён Курилов расхохотался.

— Если б произошло чудо, и я получил высшее образование, то подался бы в науку. Или лингвистикой бы занялся. А то бы космонавтом стал. Первым юкагирским космонавтом.

— Так уж и космонавтом! — снова подначил Семёна Максим, — думаешь, космонавту легче напечататься?

— Ты, Максим, не улыбайся и не подначивай, — но я человек страшно завистливый. Завидовал своим сверстникам с которыми когда-то пастушил — они дотянули до среднего образования и стали заметными фигурами районного и наслежного масштаба. И я хотел стать выше их на целый портфель из шкуры крокодила…

Засветлело за окном. Семен наклонился над столом, отодвинул пепельницу полную ядовитых окурков и склонился над газетной полосой — завтрашнего номера "Колымки".

— Ты, Максим, писал? — он ткнул в корреспонденцию, правленную и переправленную редактором — не любил Перевеслов, как он сам говорил, архитектурных излишеств и лирических соплей!

— Я… Но тебе читать не стоит…

— И не буду, я и свои-то не могу перечитывать после редакторской правки… Надо хоть пару часиков поспать, Максим…Ко мне пойдёшь или?..

— Я лучше «или», Семён. А разговоры — продолжим в следующий раз…Лады?..

Карабин непривычно давит плечо и жарко в полушубке. Да тут еще электрический рефлектор излучает тепло всей своей тысячеваттной мощью и в маленькой сторожевой будке тяжело дышать — электричество выжигает из воздуха столь необходимый на Крайнем Севере кислород.

Из маленького оконца охранной вышки видна промерзшая река Колыма, а по ней то и дело проезжают сани, запряженные собаками, снуют по льду мотоциклы. До сих пор Сергей Гаранин как-то не причислял мотоцикл к зимним видам транспорта… Пароходы вмерзли в лед — это зимний отстойник для плавучих посудин. Рядом попыхивает плавучая электростанция с поэтическим названием "Северное сияние" и на ее борту — порядковый первый номер.

Сергей Гаранин скашивает глаза и перед ним открывается тундра. Растительности поблизости нет: те худосочные деревца, которые имели нахальство, вырасти в близости к охраняемому объекту, вырублены, чтобы обзорность была и не случился пожар возле мазутных цистерн, черные обомшелые пеньки прокалывают белизну снежного одеяла. Но вдали, ближе к недосягаемому горизонту, видны и большие деревья, издалека напоминающие крымские и израильские туи и можжевельники. И лет им, пожалуй, столько же, сколько и теплолюбивым реликтам, любящим жаркое солнце.

Наступила быстрая ночь. Даже не наступила, а просто та серенькая прослойка, именуемая официально " световыми сутками", растворилась в черной краске.

Надо ж было Сергею Гаранину сразу же в первый день угодить на две смены подряд! На шестнадцать часов! Хорошо, что Гаранин по совету опытных охранников, запасся термосом с горячим чаем и захватил пару бутербродов.

К ночи ближе, спиртовая нитка термометра поднялась, — правильнее было бы сказать: опустилась! — к отметке минус 45! В лучах прожектора поблескивали снежные искринки контрольно- следовой полосы. Полоса не отличалась девственностью: на ней множество следов — собачьих, песцовых, горностаевых и еще каких-то неведомых зверушек…Гаранину сказали: «мышиных». Но он не поверил: разве мышь выживет при таком морозе! И напрасно не поверил, для мыши все нипочем: ни холод Колымы, ни жара Израиля! Но никто не мог припомнить, что на конторольно-следовой полосе он встречал следы человека! Человек сюда, — даже по-пьянке, не забредал никогда.

Когда Сергея Гаранина ставили на этот пост, предупредили: "Не вздумай стрелять, если что померещится! Никто за нашим мазутом не станет охотиться!" Так что, контрольно-следовая полоса без надобности, — дань всемогущему Уставу.

Гаранин посмотрел в огромный сколок зеркала, прибитый к стенке какой-то стрельчихой. Оттуда, с щербатого стекла, смотрел на него совершенно незнакомый человек в полушубке с зелеными петлицами.

Сергей усмехнулся: "Неужели этот мужчина с карабином и есть я? Сергей Ефимович Гаранин!"

Вообще-то Серега Гаранин — мужчина видный. Молодящийся мужчинка. Хотя к его еврейским кудрям уже слегка прикоснулся художник Время и на края завитушек плеснул малость белой краски.

Улыбка у Гаранина красивая, очень уж она нравится женщинам, хотя мужскую половину это обстоятельство часто раздражает: "Чего это наш Мойша разлыбился?!" Втихаря, конечно, говорят, а то и по роже схлопотать недолго!

А, когда Сергей хохочет, открывается частокол крепких белых зубов, еще не тронутых бормашиной. Глядя на эту эмалированную плотину, можно с уверенностью сказать: при желании ими можно перекусить доску-сороковку.

Гаранин приехал в Арктику не для того, чтобы сторожить объекты, будь они хоть трижды нужные! Но мест в автобазе не оказалось, — "наведайтесь через месячишко, авось, небось и как-нибудь, как что, так сразу!"

Если бы Сергею сказали, что ему в жизни придется быть и охранником, точнее, стрелком военизированной охраны, он бы не поверил. За свою двадцатилетнюю деятельность "Трудовая книжка" Гаранина распухла от перемены мест, и в ней появился вкладыш. Но в графе «специальность» запись была одна — шофер.

Когда Гаранин предстал перед представительным мужчиной — начальником автобазы "Зеленый Мыс" Иваном Ивановичем Грудиным, тот только вздохнул:

— Шоферня будто взбесилась на материке, едут и едут! А работы у меня на всех нет. Штаты полные и прочные.

— Я подожду, — сказал Гаранин, — может в ближайшее время что проклюнется?

— Вряд ли, — вздохнул Грудин.

— Но у вас же все вербованные! Временно работают!

— Это ты точно подметил, — заглянул в "Трудовую книжку", — товарищ Серега Ефимович. Год работают — временно! Два — временно! Двадцать лет работают и тоже считают временно. Вот только на том свете спохватываются и начинают понимать, что от Колымы не убежишь! И у нас в автобазе тоже работают вре-ме-н-но… Наведывайтесь, через месячишко обещали подкинуть новые «Уралы», — буду тебя иметь в виду. А пока… Советую куда-нибудь пристроиться. Временно! Чтобы стаж не прерывать…

Гаранин подался в охрану. Охрана — единственное место в Черском и на Зеленом мысу, куда люди требовались постоянно. Не охрана, а перевалочный пункт…

Рот в щербатом не льстящем зеркале повторил изгиб губ, Гаранин показал язык анти-Гаранину и анти-Гаранин проделал тоже самое. Сергей расхохотался, нахлобучил шапку и вышел из будки.

Доски сторожевой будки «выстрелили» под ним: деревянный настил, поднятый над землей чуть ли не на десяток метров, перила, — двойные лестницы! — за долгую и суровую зиму промерзают так, что покряхтывают, как старики прокуренными насквозь легкими, и, отдавая морозные заряды, стреляют время от времени, и звуки, напоминающие одиночные винтовочные выстрелы, раздаются над застывшей рекой Колымой.

Сергей Гаранин в общем — то без осложнений вписался в охранную службу. И спать ночами ему не хотелось. Он даже не пытался "на минуточку" прикрыть глаза. И вовсе не от осознания момента, просто за полмесяца, что он торчит на этой вышке, он еще не акклиматизировался — все-таки между Крымом и этой частью Арктики восьмичасовая разница во времени!