Подошел Серафим Александрович.

— Отплываем через пятнадцать минут. У вас все готово? Ты чего хмурый Пулат-джан[4], не заболел?

Серафим Александрович обнял мальчика за плечи, заглянул в глаза.

— Голова болит, не выспался. — Пулат потупился.

— Это мы, наверное, тебе спать не давали, шумели под окном?

Он спросил так просто и весело, что мальчику его ночные страхи вдруг показались пустяковыми.

От сердца отлегло, и Пулат улыбнулся…

Узкой старицей Чирчика, заросшей жирными водорослями, вышли в Сырдарью. Миновали ажурный железнодорожный мост. Сразу за мостом глазам мальчиков открылся широкий простор.

Река мощно несла свои желтые воды между рыхлых лёссовых берегов. Попадалось много островков, больших и маленьких, порою голых песчаных, порою густо поросших высокими кустами гребенщика с пышными бледно-розовыми соцветиями да неприхотливым баттауком с седыми ковыльными метелками. На песчаных островках у самой воды — станицы чаек и черноголовых крачек. По берегам сначала отдельными кустами и деревцами, а затем сплошной лентой потянулась голубовато-седая полоса зарослей тугая.

Лодку несло течением. Это была добротная плоскодонная лодка-«дарьинка» с двумя парами весел и рулем.

Серафим Александрович вытащил из уключины одно весло и с кормы направлял им лодку. Мальчики перебрались в носовую часть, с интересом глядели по сторонам и живо переговаривались.

А вокруг все жило своей особой жизнью. В чаще тугая звонко куковала кукушка, и эхо многократно повторяло ее голос. И лишь она умолкала, начинала отвечать ей другая, с противоположного берега. А вот просвистела свою мелодичную песню иволга, желтым пламенем мелькнула между кустов и исчезла, а песня звучала еще долго. Играя, высоко выпрыгнул и снова плюхнулся в воду крупный сазан, сердито проскрипела чайка — этот слишком велик для нее. С грохотом обвалился участок подмытого водой берега с кустами и деревьями.

— Буйная река, — сказал Серафим Александрович. Счастливыми и добрыми глазами поглядывал он вокруг. — Что ни год, меняет свой облик: старицу превращает в русло, смывает старые и образует новые острова. Бакенщикам работа каждый день — промерить фарватер, обозначить новые мели… Да разве успеешь! Видели, как берег подмывает? Обратите, между прочим, внимание: люди здесь редко селятся по берегам реки, потому что никогда не знают, как она поведет себя в будущем.

— А Чиназ! Он же на самом берегу Сырдарьи! — возразил Пулат.

— Верно, — обрадовался Серафим Александрович. — Меткое замечание. Но разве ты не видел, как укреплены берега по обе стороны шоссейного моста гравийной отсыпкой и бетонными сваями? И потом — это уже новый Чиназ, он возник на укрепленных берегах Сырдарьи уже после окончания строительства моста, а старый Чиназ находится в трех километрах от берега реки. Мы проезжали его. И это при том, что все живое в Средней Азии жмется к воде, — без воды тут не проживут ни животные, ни люди. Но среднеазиатские реки — Сырдарья, Амударья и другие — обладают диким нравом.

— Отчего это? — снова спросил Пулат.

— Причин, по крайней мере, две: многоводье рек — они питаются стоками с гигантских ледников Памира — и лёссовый характер почвы. Лёссовые берега очень рыхлые, пористые, легко размываются водой. Вот мы с вами в Сырдарью выходили по старице Чирчика, я еще помню, когда Чирчик нес свои воды в Сырдарью в этом месте, а теперь он проложил себе новое русло, метров на пятьсот левее. А старица медленно зарастает водорослями и камышом.

— Вот здорово! Ну и силища у реки!

— Вы послушайте! — Радик поднял кверху указательный палец, призывая всех к тишине. — Послушайте, как поют птицы и воркует вода, — это же музыка!

И все замолчали, наслаждаясь чу́дными звуками дикой природы.

Трудно сказать, кто был более счастлив в эту минуту — ребята, впервые вступившие в широкий, солнечный, пестрый и звонкоголосый мир тугая, или Серафим Александрович, влюбленный в эту суровую красоту человек.

Левый берег за солнечными бликами на воде отодвинулся к самому горизонту: река здесь была широкой. Правый медленно наплывал, вырастал ввысь, поражал своей дикостью, буйным нетоптаным разноцветьем. Ленивый ветерок доносил из тугайных зарослей густые запахи трав и цветов, томленных на горячем солнце.

Переполненный чувствами радости и свободы, Радик взглянул на Пулата и, широко раскинув руки в стороны, продекламировал:

— …Нам очень приятно и радостно это, — с кормы закончил Серафим Александрович.

И все трое рассмеялись.

— Проведем, джентльмены, небольшое совещание-летучку, — сказал Серафим Александрович. — Цивилизованный мир, как известно, остался в Чиназе. Здесь вводится походный распорядок. Запомните четыре заповеди:

превыше всего — товарищеская взаимопомощь и взаимовыручка;

уходишь — предупреди товарища;

хорошее настроение, здоровый аппетит, правдивость, дружелюбие — наши верные друзья; утренняя зарядка, купание, выполнение лагерных обязанностей — постоянная норма;

береги себя и товарища — даже маленькая рана может помешать большому походу…

Вопросы есть?

— Есть предложение спеть песню «Солнышко светит ясное, здравствуй, страна прекрасная», — крикнул Радик.

— Предложение принимается! — улыбнулся Серафим Александрович.

Около семи вечера решили остановиться на ночлег.

Зашли в небольшой залив. Тугай обступил путешественников, предстал во всем своеобразии. Ну где еще можно встретить такое дерево, как разнолистный тополь — туранга! Высокий, гибкий, с листиками разной формы — сердцевидными и ромбическими. А вот джида — вся блестит на солнце необычными голубоватыми листьями с серебристой опушкой, яркие желтые цветы ее расточают изумительный аромат, но одно неосторожное движение — и хорошо замаскированные иглы вонзаются в руку.

Местами просто невозможно пройти: колючие ветви джиды и куян-союка, перевитые стеблями клематисов, охраняют неприступность тугая.

Расчистили площадку под ночлег. Мальчики приволокли свернутые в рулон куски кошмы и все вместе дружно натянули между деревьями марлевые накомарники.

Затем Серафим Александрович срубил несколько удилищ и нетерпеливо забросил в затон удочки.

Клев был отличный. Для вида он ворчал, когда попадались небольшие красноперки и подлещики, зато не мог скрыть горделивой радости и удовольствия, вытаскивая судака, сазана или жереха.

Пулат увлеченно перебирал рыбу: вот красивая красноперка с бордовыми плавниками и ярко-красным хвостом, вот коренастые желтобрюхие сазанчики, а это чехонь сердито растопырила свои колючие перья — Серафим Александрович ее называет «рыбья теща».

Радик полулежал на травке и благодушно поглядывал на пляшущие поплавки.

— Друзья, пора позаботиться о хлебе насущном, — сказал Серафим Александрович, не поднимая взгляда от поплавков. — Радий, сложи-ка, дружище, очаг, пока Пулат почистит рыбу.

— А как складывать? — лениво поднялся Радик.

— Я умею, — откликнулся Пулат.

Радик с облегчением опять повалился на траву…

Незаметно наступили сумерки.

Весело пылал костер. В ведерке аппетитно булькала уха. Чайник сердито плевал в огонь и никак не мог притушить его.

Все вместе полезли купаться в теплой, как парное молоко, воде залива. Вот когда почувствовали они настоящий голод!