— Нету твоей тайны. Тю-тю!

— Почему так?

— Михаил-то теперь уже, наверное, нашел захоронку.

— Пусть, мы это разузнаем, надо только лачужку найти, где она была спрятана. А тогда можно напрямик спросить, зачем он лодку продырявил, зачем утащить ее хотел…

— Псих ты, Пулханчик. Чем ты докажешь? Следов-то нет. Ты думаешь, он крался за нами все эти дни? А Нюська где была? Или ему помогала?

— Вот и надо бы у нее узнать это.

— Верно… Как же я сам не сообразил? Так пойдем все выведаем…

— И все испортим! Она на нас сейчас злится и ничего не скажет. Надо осторожно, с хитростью.

— Все-таки, Пулханчик, ты голова. Серафим сегодня днем на лодке уезжал захоронку искать, наверно. Пустой приехал — я в лодку заглядывал. Сердитый.

Проснулись мальчики довольно поздно. Утренней прохлады уже как не бывало. Дальняя перспектива дрожала и ломалась в потоках горячего воздуха и испарений.

Серафим Александрович был не в духе, оттого, наверное, и не разбудил их спозаранку: из четырех переметов, установленных накануне, уцелело только два. Один замыло песком, у второго не хватало двух крючков из трех… Но главное, ни одной пойманной рыбы.

— Друзья мои наконец восстали ото сна, — ворчливо приветствовал он их появление. — С рыбалкой я сегодня добра не жду. Может быть, воспользуемся приглашением и сходим в гости в Аит-Бузум?

Нюся с ними не пошла, осталась ждать дядю Мишу, сторожить лагерь.

Пулат подумал: «Все обижается…»

До правого берега из-за мелководья добраться оказалось нелегко. Метров тридцать тянули они лодку по меляку, воды было не выше колена.

К кишлаку Аит-Бузум шли тропкой, вдоль берега Курук-Келеса. Впереди виднелись выгоревшие холмы, серо-желтые и безжизненные на вид, а за ними синели далекие горы.

Горячая пыль утробно чавкала под ногами.

В доме Юлдаша-бобо Серафима Александровича встретили как родственника. Седобородый хозяин по-братски обнял гостя и повел его к топчану в глубине сада.

— Хорошие дети, — похвалил Пулата и Радика Юлдаш-бобо, пристально вглядываясь в лица ребят.

Прибежал Берген-ака и поздоровался с путешественниками, как со старыми друзьями.

— Как поживает ваш ишак? — с интересом осведомился Пулат.

— Хромает на одну ногу, но жив, в общем стаде пасется, — ответил охотник.

— Ходича! — позвал хозяин. — Угости мальчиков.

Ходича-опа[19], красивая, с толстыми длинными косами, повела ребят в дом. Просторный и легкий, с широкой балаханой[20] наверху, стоял он у дувала[21], отделяющего сад от высокого зеленого холма.

Угощали ребят на балахане.

Вскоре появились фрукты — скороспелые яблоки, урюк, черешня — на цветастом подносе. Белым громадным цветком выглядела красиво разрезанная дыня-кандаляки. На отдельном блюде лежали свежие горячие лепешки — только что из тандыра[22], — от запаха которых у ребят мгновенно пробудился аппетит.

— Кушайте, пожалуйста, пейте чай. Скоро будет плов, — сказала Ходича-опа.

И чтобы ребята быстрее освоились, стала им рассказывать:

— Много лет назад Серафима-ака привел в наш дом мой отец. Дедушка в разговоре с гостем пожаловался, что его любимая виноградная лоза третий год болеет: ни горючая сера, ни дуст[23] не помогают, и он решил вырубить ее под корень. Серафим-ака осмотрел больной виноград и дал неожиданный совет — пустить лозу за дувал, на каменистый бугор, где и колючка-то засыхала в начале мая. Дедушка не очень поверил, но все-таки послушался ученого человека. И вот на этом бугре лоза набрала силу. Уже в первый год за дувалом не было ни одной больной грозди, а по эту сторону виноградины часто сморщивались, трескались, покрывались налетом видиума[24]. Раскаленный камень и степной ветер оказались лучшими лекарствами.

На другой год дедушка обрезал все побеги в саду, и за дувалом лоза оплела четверть бугра. Посмотрите на эту лозу, теперь она толщиной больше десяти сантиметров, оплела почти половину холма. Люди из других кишлаков приходят посмотреть на это чудо. В хороший год она родит семьсот — восемьсот килограммов винограда. И какой это виноград! Каждая гроздь — как живой янтарь. Хоть на выставку в Ташкент посылай. Правда! Я учусь в Ташкенте и видела на выставке красивые большие грозди, — наши не хуже. Приезжайте в августе, сами увидите. Дедушка говорит: «Серафим-ака знает душу лозы — он большой человек»[25].

С балаханы ребята хорошо видели, как Юлдаш-бобо сам готовил плов для гостей, а Берген-ака помогал ему.

Плов приготовлен был мастерски — душистый, розово-прозрачный рис, сочная, нежная баранина, от красного перца немного жгло во рту, а выпьешь пиалу кок-чая[26], и хочется съесть еще чуть-чуть.

Удобно расположившись на топчане, взрослые кушали не спеша, долго пили чай и беседовали.

Потом Юлдаш-бобо повел гостя на бугор, показать лозу. Они лазали там между камнями, вернулись усталые, пыльные, но довольные увиденным.

Прощались сердечно. Приглашали друг друга в гости, шутили, смеялись.

Берген-ака пошел проводить гостей до окраины кишлака.

Чуть задержав его, Пулат спросил по-узбекски:

— Скажите, амаке, часто по Дарье люди путешествуют?

— Нет, редко. В этом году вашу и еще одну лодку видел.

— А когда вторую видели?

— За вами следом шла, не встретились разве?

— Не разглядели, кто в лодке был? — встрепенулся мальчик.

— Далеко, глазам глядеть больно. Соломенную шляпу видел… Почему спрашиваешь?

— Так просто…

Остался за пригорком гостеприимный кишлак.

Передавая Пулату увесистый кулек с фруктами, Серафим Александрович упрекнул:

— О подруге-то небось не подумали!

Мальчики смущенно переглянулись и промолчали, а Пулат для чего-то потрогал концы оборванной резинки от шляпы.

С холмов Сырдарья особенно красива в блеске широких водных пространств, в сизых туманностях далеких зарослей.

В степи их нагнал ветерок. Раз он чуть было не сдернул шляпу с головы Пулата. В последний момент свободной рукой Пулат успел удержать ее и с видимым трудом водрузил на место. При этом из-под шляпы шлепнулось в пыль несколько урючин, а по шее мальчика заструился урюковый сок.

Пулат мучительно покраснел.

— Ходича-хон[27] на дорогу дала нам немного урюка, а карманов нет.

— Понятно, — сказал Радик и демонстративно положил выпавшие урючины в свой пустой карман. — А вы говорите — не подумали…

Серафим Александрович улыбнулся:

— В народе говорят: «Язык укажет, если ты добр». Поступки говорят о человеке не меньше, чем язык.

Запах урюкового сока, струившегося по лицу и шее Пулата, привлек нахальных мух и ос.

— Ладно, — засмеялся Радик, — я защищу товарища от ос. Это тоже достойный поступок.

Солнце медленно пригасало в серой пелене у горизонта. Издалека, с самого края земли, долетела раздольная песня.

Слева и справа, насколько хватал глаз, расстилалось море степных трав, увенчанных седыми метелками. Величественными серебристыми волнами ходили они под ветром.

От вида этих волн, от опьяняющего чувства бескрайнего степного простора Радик пришел в восторг. Пританцовывая по пыли, он размеренно декламировал: