— Как хочешь. А лучше давай посчитаемся. — И зачастила скороговоркой:

Пулат снисходительно улыбнулся: девчонкам бы только считаться да в классики прыгать! Но все же согласился пересесть в Нюсину лодку, тем более что там весь улов.

С кормы Нюся ловко направляла суденышко: то подгребала веслом, то отталкивалась им. Нос лодки послушно следовал изгибам берега.

Пулат тоже благополучно миновал коварный мыс, хотя был момент, когда он с трудом пересилил стремнину.

За мысом течение ослабело, и метр за метром они продвигались к цели.

Только лодки уткнулись носами в песок Птичьего острова, как из-за кустов выскочил Радька.

— Ага, попалась, змея!

Нюся мгновенно приготовилась к бою.

— Драться хочешь, репей несчастный?

— Не тронь ее, Радька, я с ней уже поговорил.

— О чем с ней говорить!

Неизвестно, чем кончилась бы эта встреча, если бы не появился Серафим Александрович.

— Ну, как улов, рыбаки?.. О, молодцы! Радий, готовься к отплытию, — обратился он к Радику, как бы не замечая его петушиного вида.

Тот нехотя направился к лодке.

— Радька, редька, редиска, — негромко сказала ему вслед неугомонная Нюська.

Река работала днем и ночью.

Коренастые буксирные катера тянули вниз по течению широкие тяжелые баржи, груженные цементом и щебнем, лесом и оборудованием для строящейся большой гидроэлектростанции — Чардаринской ГЭС, а вверх — порожние, за новыми грузами.

Задолго до появления каравана по тугаям разносится натужный стук мотора.

Издали кажется, караван еле движется, потому что маленькому катеру не по силам такая тяжесть. Но вот суда приближаются, и ребята с удивлением видят, как громоздкая баржа послушно следует за своим миниатюрным поводырем, хотя и цепляется на поворотах бортами о высокий берег.

Трудная работа у капитана на Сырдарье. Здесь мало знать фарватер — нужно здесь родиться, чтобы чувствовать эту коварную реку. Вчера еще груженый караван прошел широкой протокой мимо какого-нибудь безымянного острова, облюбованного горластой колонией черноголовых крачек, а сегодня… гляди, капитан, в оба: появилась подозрительная рябь. Опытный глаз определит: это обозначился меляк. Надо идти узкой протокой, хотя и трудно одолеть бешеную скорость воды.

Нелегко ходить по Дарье: бакенщики не успевают обозначать изменения в фарватере, особенно в большую воду, когда дожди и таяние ледников в горах в несколько раз увеличивают количество воды в реке.

Но день и ночь работает река, несет грузы к Чардаре, снабжает строительство электростанции. Не спят речники: нужно успеть за стройкой, не нарушить ее напряженного ритма, доставить грузы в срок.

Недалек тот день, когда мощная плотина ГЭС намертво перекроет путь бурной желтой воде Сырдарьи, остановит ее вольный бег. И тогда закружится она, хлынет на берега, станет синеть, очищаясь от ила, и широко разливаться по ложу, приготовленному ей человеком.

И образуется прозрачное рукотворное море.

Дикая река, веками пугавшая людей своим коварством и своенравием, послушно станет вращать машины гидроэлектростанции, напоит сотни тысяч гектаров безводных и потому безжизненных земель, превратит их в плодородные сады и виноградники, в зеленые поля хлопчатника.

Пришло время, когда человек одолевает стихию, становится умным и заботливым другом природы.

Первые дни пребывания на острове ребята выбегали смотреть на проходящие мимо караваны и махали руками в ответ на приветственные гудки катеров. Потом привыкли и уже не мчались на каменистый бугор, откуда раньше всего можно было увидеть приближающиеся суда. Научились издали, по звуку различать, большой или малый катер ведет караван.

Солнце потеряло уже свою палящую силу и клонилось к ослепительно блещущей воде, когда Радик услыхал далекий шум мотора.

— Малый идет, — авторитетно заявил он.

— А может, и большой, еще плохо слышно, — усомнился Пулат.

— Буду спорить на что хочешь — малый. Я его уже давно слышу, а ты еще и ухом не шевельнул.

— Задавака и хвастун, — усмехнулся Серафим Александрович, не поднимая взгляда от поплавков.

Примчалась Нюся. На голове у нее красовалась капитанская фуражка, настоящая, с крабом.

— Баюмок[28] идет, и на нем батя с дядей Михаилом!

Радик задохнулся от зависти. Если ему сейчас чего и не хватает, так это капитанской фуражки.

— Эх, мне бы такую! — вздохнул он.

— Она большая, ты в ней утонешь, — сказал Пулат.

— Ничего, — пошутил Радик, — я по берегу ходил бы.

Серафим Александрович, кряхтя, поднялся на затекшие от неудобного сидения ноги, и весь гарнизон отправился на каменистый бугор, откуда лучше всего просматривалось главное русло реки.

Из-за прибрежной зелени показался высокий нос катера, и капитан дал протяжный гудок, а Серафим Александрович поднял над головой руки, соединенные в рукопожатии.

На корме второй баржи стояли Михаил Никитич и дядя Степан, Нюськин отец.

— Серафиму Александровичу привет! — крикнул он зычно, перекрыв шум мотора.

— Здравствуйте, здравствуйте! — отвечал Серафим Александрович, но его интеллигентный голос был едва слышен.

Миновав протоку, катер сбавил ход, и братья спустились в лодку, привязанную к корме баржи.

Эхо многократно повторило прощальный гудок, и катер прибавил скорость.

— Принимайте пополнение, — басил Степан Никитич. — Михаил погостюет у вас, а я ночью уеду, мой караван подойдет.

Выглядел он значительно моложе старшего брата и мало походил на него. Вот только те же лучики-морщинки у глаз на темно-коричневом от загара лице — профессиональные черты дарьинских речников.

Михаил Никитич по-прежнему казался мрачным и неразговорчивым. Может быть, он всегда такой? Пулат исподтишка наблюдал за ним: каждое его движение, жест казались мальчику подозрительными.

После ужина Пулат отвел Радика к каменному бугру и шепнул:

— Ну, теперь будем глядеть в оба.

Радик замялся.

— Если не хочешь, — насторожился Пулат, — я без тебя справлюсь.

— А что делать-то?

— Надо послушать, что Михаил Никитич говорить будет, а там по обстановке посмотрим.

Мужчины сидели у костра, не дальше десяти метров от накомарника мальчиков. Разговор был слышен хорошо, значит, надо притвориться спящими.

Радька излишне старательно сопел носом и даже всхрапывал время от времени.

Тихо говорили о строительстве Чардаринской электростанции, о рыбалке, о домашних делах, об урожае — в общем, о чем угодно, только не о тайнах.

Пулата клонило в сон. Голоса как бы становились тише, будто кто-то уменьшал громкость. Мальчик дергал себя за ухо, прикладывал к виску прохладный корпус фонаря, чтобы не заснуть.

— Радька, — шепотом позвал он друга.

Радик не шевельнулся. «Вот притвора!» Пулат потряс его за плечо. Тот промычал что-то и повернулся на другой бок.

— Ну и ну! — рассердился Пулат, но зато ему самому стало легче от сознания выполненного долга.

Разговор между тем коснулся их путешествия. Мальчик насторожился.

Тихо шелестели листья на деревьях, мирно плескалась вода под берегом. Временами долетали издали ночные звуки тугая: то затявкает шакал, то разнесется леденящий сердце вопль — так и не узнали, кто это стонет! — то пронзительно прокричит ночной охотник сыч: «кувит-кувит!»