— Давно на острове? — спросил Степан Никитич.
— В тот же день пришли, что и Михаил; мы вечером, а он ночью.
— Неужто пять дней колупались? — удивился Михаил Никитич. — Мы с Нюсеной за полтора управились, и не так чтоб шибко шли.
— День, считай, ветер нас задержал…
— Да, ветряга здоровый был, у Галины почти смётанный стог распотрошил, — вставил Степан.
— Полдня лодку латали, потекла вдруг, как решето.
— Как так? — Степан повернулся к брату. — Что за лодку ты им дал? Детей потопить?!
— Быть не может, — прохрипел Михаил Никитич. — О камень ударились или на галечном перекате елозили?
— Это еще до переката случилось, на второе утро. Смотрю, воды по самые борта.
— Непорядок это, Михаил, — укорил брат.
— Черт знает что! Нонешний год смолил. Обшива хорошая, менять даже не пришлось…
«Полтора дня добирались Михаил Никитич с Нюськой до острова, — рассуждал Пулат. — А где он был три с половиной дня перед этим?»
— Захоронку Макарову не искали?
— Искали, — ответил Серафим Александрович. — Ездили мы с Радиком. Все облазали, и следа лачуги нет. Если и было что, так давно быльем поросло…
Надолго замолчали.
Со стороны Нюськиного шалаша послышался звонкий лай Малыша. Потявкал и замолк.
— Что это он, на шакала? — спросил Серафим Александрович.
— На острове шакалов нет, — ответил Михаил. — Спросонья, должно.
Потрескивали в костре сучья, булькал чайник. Серафим Александрович поднялся, походил вокруг, разминая ноги.
— Поглядите, какая ночь! Ради нее одной стоило проделать все путешествие.
Вдоль реки дул прохладный упорный ветерок, разогнавший комаров. За шелестом листвы и тихим перезвоном волн пригасли, отодвинулись на второй план голоса тугая. На юго-востоке ширился и разгорался серебристый холодный свет восходящей луны.
— Да, — глухо откликнулся Степан, думая о чем-то своем, — представить себе не могу… чтоб Макар своими руками такое сделал! Лучше хлеб черный жрать на своей земле, чем булку на чужбине.
Он сплюнул.
— Какую булку? — спросил Михаил Никитич. — Его поманили булкой, а жрал-то он мякину горькую… И до конца жрать ее будет.
— Расскажи, Михаил Никитич, как дело было, — попросил Серафим Александрович.
— Что рассказывать?.. За золотые погоны продал он нас, братьев своих… Когда ЧК раскрыла белоофицерский заговор и поарестовала ихнюю верхушку, Макарка с дружками-офицериками прибежал в тугай прятаться…
— Помню я, — вставил Степан Никитич, — как они прискакали на лошадях. Трое их было, один как будто раненый.
— Да, — проговорил Михаил раздумчиво, — не раненый, пьяный. Старшой ихний Макарке строго наказывал глаз с него не спускать и пристрелить в случае чего… Какой-то приказ тот потерял, и за это судить его должны были…
— Ну а еще что-нибудь говорили? — нетерпеливо спросил Серафим Александрович.
— Может, и говорили, да только слушать их мне было ни к чему… И пристрелить могли, между прочим. Наутро того пьяного нашли на берегу Дарьи с простреленной головой.
— Не припомню я, чтобы привезли они с собой что-нибудь такое для захоронки — ящики там или свертки, — почесал в затылке Степан.
— Ничего не было, кроме полевых сумок, а у пьяного и сумки не оказалось, — подтвердил Михаил.
— В сумке вполне могли быть важные документы, — горячо сказал Серафим Александрович. — Нет, неспроста Макар хочет, чтобы отыскалась эта захоронка.
— Далась она вам… Главное — Макар сбежал, и точка… Помнится, по норам схоронились, как шакалы. Не знаю уж, как он, а офицерье заодно с басмачами люд губили, пока их Советская власть не повытравила. Недобитые за границу убегли. Вот и вся Макарова биография. Жалеть о нем нечего. Прощения ему нет. В народе верно говорят: собаке собачья смерть.
— Не о прощении речь, — проговорил Степан с нажимом, — и не нам его прощать. Но ты будь человеком, помоги выяснить правду.
— Ладно. Пусть будет по-вашему. Поищу. Только прав Серафим: вряд ли что сохранилось, — многонько годков-то утекло…
Пулат так и уснул с беспокойством на сердце, и сон его был неглубок и тревожен всю ночь напролет. И только когда предутренний ветерок стал играть стенками полога, прохватился он ото сна, поглядел сквозь марлю на поблекшие в предрассветных белесых сумерках знакомые, родные созвездия и крепко уснул. Так и не услышал он, как подошел ночью караван и забрал Степана Никитича.
Глава пятнадцатая
НИТОЧКА К ТАЙНЕ
Если хочешь быть уважаемым, сам умей уважать.
Узбекская пословица
Опять началось: у Нюси пропала капитанка.
…Она по секрету рассказала мне про заколдованную хижину. Я смотрю схему острова, и сердце захолонула радостная тревога.
…Дядя Михаил сильно ругал нас, что мы с сомом фотографировались. Он его по носу тихо ударил, и сом так сильно бился, даже на мокром песке колея стала, как от грузовика.
Нюсю прямо распирало от гордости. Как же, Серафим Александрович назначил ее старшей!
Была даже записка:
«Нюся, остаешься за старшую. Позавтракайте. Не ссорьтесь. Мы с дядей М. будем к ужину. С. А.».
Завтрак проходил в молчании. Нюся прыскала со смеху, поглядывая на постные лица ребят.
— Не горюйте, лунатики, — говорила она с издевкой, — дядя Сима приедет, вам гостинцев привезет.
— Вот зуда, ну как с ней жить мирно? — возмутился Радик.
— Не надо было задаваться, а то приехали пижоны — на хромой козе не подъедешь. Ладно, будем мириться. — И она протянула Радьке мизинец, приговаривая: — Мирись, мирись, до свадьбы не дерись!
Радик хмыкнул:
— Как в детском саду.
Но все же помирился.
— Слушай, — продолжала Нюся, — надо бы добыть свежей рыбки к обеду. Кто из вас поедет со мной?
— Я останусь дежурить, — ответил Радик.
Не успел Пулат уложить в лодку рыболовные снасти, как примчалась Нюська, ужасно злая.
— Мирились, да? Все зря?!
— Чего ты орешь? — удивился Пулат.
— Скажи своему Радьке, пусть отдаст капитанку по-хорошему, сейчас, пока я добрая, потом поздно будет.
Радька возмутился:
— Не брал я твоей капитанки, нужна она мне!
— Куда же она делась?
— Не мог Радька взять твою фуражку, — заступился Пулат за товарища, — все время вместе были, да и Малыш залаял бы.
— Малыш не дурак на своих лаять.
— Слушай, ночью он лаял на кого-то…
— Довольно травить, Пулханчик. Знать ничего не знаю! Чтобы к нашему возвращению капитанка была на месте!
Плыли в молчании. Настроение у Нюси испортилось. Пулат раздумывал: «Нет, не Радька сделал это, по глазам видно… Опять началось».
— Не мог дядя Миша взять? — спросил Пулат как можно дружелюбнее.
— Он подарил мне ее… Да разве он наденет капитанку? Сам над батей подшучивает.
Нюся чуть не плакала.
— Найдется твоя фуражка, вот увидишь… Я слышал, вы всего полтора дня сюда добирались?
— Ага, — нехотя кивнула девочка.
— А мы пять дней… Надо было сразу с нами плыть, веселее было бы.
— Дядя Миша вверх плавал, до Хаджи Кургана…
«Знаем мы, какой Хаджи Курган», — подумал Пулат.
Закинув удочки, ребята долго купались, брызгались, плавали наперегонки, а потом улеглись на горячий песок.
Через некоторое время Нюся подняла голову:
— Слушай, Пулат… Где-то плещется крупная рыба… Не тут. Дальше. По-моему, за мыском.
Пулат не ответил, ему дремалось после беспокойной ночи.
— Ну, ладно, ты помечтай, а я пойду посмотрю.
Сколько прошло времени, как ушла Нюся, Пулат не смог бы сказать. С ощущением непонятного беспокойства очнулся он от дремы.
Встал, протирая глаза, огляделся. Нюси не было.
Где-то неподалеку опять тяжело плеснуло. Пулат пошел на звук и сквозь камыши увидел Нюсю. Она как-то странно бултыхалась в воде, всего метрах в пяти от камышей.