-- Каюта на второй палубе.

-- По правому борту?

-- По правому, -- удивленно ответила Маша. -- Так ты видел?

-- Ничего я не видел!.. А номер каюты помнишь?

-- Откуда?!. Там это... пятый и шестой иллюминаторы от трапа, от верха трапа... если считать...

-- Определи номер! -- потребовал Санька.

-- А зачем? -- растерялась она.

-- Не можешь?.. Ну, где эта каюта находится в коридоре? Ближе к корме или посередине?

-- Посередине... Точно -- посередине...

-- Ну и сволочь! -- с криком бросился к калитке Санька.

Он распахнул ее так быстро, что она даже не пискнула. В проулке стоял светло-бежевый "Опель-Вектра", как минимум, десятилетней выдержки, но в довольно приличном состоянии. На капоте даже блеснула молния фирменного значка. Обычно шустрые мальчишки отвинчивали их на второй день после пригона иномарки в родной двор.

-- Дай телефон! -- потребовал Санька от плотного мужичка, цепко держащегося обеими руками за руль.

-- За отдельную плату, -- спокойно ответил он и руки не отцепил.

При таком сервисе через год мужичок будет раскатывать уже на "Мерседесе", а не на "Опеле". Если, конечно, этот "Опель" не угонят.

-- Хватит? -- протянул Санька полста тыщ одной бумажкой.

-- Смотря сколько разговаривать будешь, -- все-таки забрал он купюру. -- Плата абонентская...

"Эрикссон", -- прочел Санька на бережно врученном ему черном брикете. Последний раз он держал телефон этой марки в зале Дворца культуры. Было прохладно и страшно. Во втором ряду спал вечным сном человек Букахи, а рядом с Санькой пыталась доказать Буйносу прописные истины Нина.

-- Это ты? -- спросил он ожившую трубку.

-- Кто звонит? -- сухо поинтересовалась Нина.

-- Это я, Санька. Дай мне телефон Буйноса.

-- Он до сих пор в палате реанимации. Его нельзя тревожить.

-- Мне срочно нужно. Дай. Дело касается его лично.

Носком ботинка Санька пнул камешек, лежавший у дороги, и пыль тут же с яростью набросилась на ботинок. Из зеркального он за мгновение стал мутно-серым.

-- Спасибо, -- все-таки получил он заветные цифры и, не жалея чужой телефон, вбил их пальцем в черный корпус.

Трубку снял охранник Буйноса. Вряд ли это был мужик с морщинистым лбом, но человеку всегда нужно хоть как-то представлять телефонного собеседника, и Санька, представив, что перед ним старый знакомый, попросил его дать трубку Буйносу.

-- Он спит, -- мрачно ответил охранник.

Морщинистый лоб, стоящий перед глазами Саньки, тут же исчез. Охранник превратился в нечто туманное и злое. Как пары соляной кислоты.

-- Дай трубку! -- потребовал он. -- Скажи, что звонит Александр Башлыков.

-- Ну и что?..

-- Звонит старший лейтенант милиции Башлыков! Понял?! Срочно дай трубку!

-- Ну, я не знаю, -- поплыл мужик. -- Ща-ас спра-ашу...

-- Что тебе нужно от меня? -- заставил Саньку вздрогнуть знакомый голос.

Для спящего человека Буйнос довольно быстро снял трубку. И голос у него был слишком чистым, без сонной хрипотцы.

-- Зачем ты приказал убить Прокудина? -- еле сдержал ярость Санька.

-- Ты что, пьян?

-- Только не говори мне, что ты не знаешь, кто такой Прокудин!

-- Я не знаю, кто такой Прокудин, -- зевнул Буйнос.

-- Ты сжег его заживо в каюте на теплоходе! -- выкрикнул Санька.

Все, кто были во дворе, уже вышли в проулок и стояли с напряженными лицами. Только Эразм без остановки жевал, словно рот жил отдельной от него жизнью. Из всех лиц Санька отыскал самое важное, вобрал в себя долгим трехсекундным взглядом испуганные Машины глаза, отвернулся и уставился на крупный серый сучок на доске забора.

-- Ты слышишь меня? -- спросил он у сучка.

-- Конечно, слышу, -- выдохнул Буйнос. -- Чего ты гонишь волну?

-- Зачем ты приказал его уничтожить? Око за око? Зуб за зуб?

-- Теплоход, Сашенька, старенький. Проводка гнилая. Запросто могла замкнуть, -- четко, будто по-писаному, произнес он.

-- Замкнуло именно в каюте Прокудина?

-- Ты не забыл, что вечером отъезд в Москву?

-- Мы никуда не едем!

Серый округлый сучок упрямо сверлил Саньку своим единственным коричневым глазом. Из самой середины. И в самую сердцевину души.

-- Мы никуда не едем! Группа отказывается от участия в гастролях!

-- Ты чокнулся! -- выкрикнул от калитки Эразм. -- Анрюха, чего он несет?! Какое право он имеет говорить от имени группы?!

-- Это несерьезно, -- опять выдохнул воздух Буйнос, а Саньке почудилось, что в раскаленном воздухе проулка завоняло больничной палатой. -- Мне пришлось надавить на членов жюри, чтобы они дали тебе первое место, а ты устраиваешь истерику.

-- У победы много отцов, поражение -- круглая сирота, -- отпарировал Санька.

-- Можешь не верить мне. Но если бы не мой звонок, первое место отдали бы Джиоеву. Спроси Нину... И потом ты не имеешь права отказываться от гастрольного турне. По контракту...

-- Извини, Володя, -- впервые назвал его по имени Санька, -- но я слишком хорошо изучил условия контракта. Да, все попавшие в десятку лучших обязаны на кабальных условиях, почти даром отпахать на тебя два месца в изматывающем турне. Но... Там есть один пунктик, даже не пунктик, а сноска. Вид приманки. И ты ее знаешь. Там написано, что конкурсант, занявший первое место и получивший гран-при, имеет право отказаться от гастрольного турне. Ты рассчитывал на то, что именно это может успокоить соискателей, вселить в них надежду. Так вот, победили мы! И мы согласно условий контракта отказываемся от участия в гастролях!

-- Тебе так дорог этот Прокудин? -- с холодным безразличием спросил Буйнос. -- Он мало наделал гадостей тебе и твоей группе?

-- Он -- человек. Плохой, но человек...

-- А ты знаешь, что этим утром к берегу прибило труп одного приморского мальчишки. Его дразнили Ковбоем. Он тоже, кстати, был человеком...

Санька швырнул трубку на заднее сиденье "Опеля". Она подпрыгнула лягушкой и нырнула на половичок на днище салона.

-- Ну ты! Потише! -- вскрикнул водитель. -- Вещь не казенная! С тебя еще пятьдесят тысяч. Больно долго говорил...

-- На! -- сунул Санька, не глядя, купюру.

Водитель обалдело посмотрел на стольник и с ловкостью фокусника вмолотил его в нарукавный карман синей джинсовой рубашки.

-- Ты хоть понимаешь, что ты наделал?! -- черной птицей подлетел Эразм.

Его руки были по-царски отставлены в стороны. В левой вместо державы лежал кусок черного хлеба, в правой вместо скипетра -- пучок сельдерея.

-- Ты понимаешь, что мы почти что стали королями эстрады, а ты...

-- Мы -- не короли, -- посмотрел Санька на пучок сельдерея. -- Мы -шуты.

-- Я не согласен, -- встал на строну Эразма Виталий. -- Первое место -- это прекрасно, но турне по стране -- это шанс прославиться, стать поистине известными.

-- Санька прав, -- почесав щетину, объявил Андрей.

-- Нет, не прав! -- взвился Игорек. -- Он всегда слишком много на себя берет! Я не хочу выступать с ним в одной группе!

Маша зажала уши и бросилась в глубь двора. Хозяйка остановила ее, прижала к груди и запричитала что-то свое, бабье.

Мир раскололся. Прямо на глазах. Санька сел в пыльную сухую траву у забора, сел прямо в новехоньком костюмчике и тоже зажал уши ладонями. И сразу стало легко. Так легко ему уже давно не было.

ПОЧТИ ПОСЛЕСЛОВИЕ или МАЛЕНЬКАЯ ДЕТАЛЬ,

КОТОРУЮ ЧУТЬ НЕ ЗАБЫЛИ ВПОПЫХАХ УСТРОИТЕЛИ ШОУ

-- Успокоились? -- обвел начальственным взглядом всех сидящих за пустым столом Андрей. -- Все успокоились?

-- Да если бы я... -- начал Эразм и получил пинок по ноге от Виталия. -- Ты чего?! Больно же!

-- Значит, успокоились, -- решил Андрей и повернулся к Саньке. -- Ты помнишь, что говорил тот предсказатель в самолете про горох?

-- Помню.

Наверное, следовало сказать Андрею, что предсказатель и сгоревший на теплоходе Прокудин -- одно и то же лицо, но Санька не сказал. С каждой минутой слова почему-то играли все меньшую роль в жизни. Что их обесценивало, он не мог понять.