- Ладно,- говорит Власьевна,- я завтра в луга пойду и Нюриной матери велю, чтоб она Нюру прислала и других ребят из Холмов.

- И я с вами пойду, можно? - спрашивает Таня. Она знает, чем взять Власьевну. Она придвигается к ней ближе, ближе, а потом залезает к ней на колени и обнимает ее за шею.

- Можно?

- Ладно уж, пойдем,- говорит Власьевна,- лисичка.

Власьевна обхватывает Таню обеими руками и прижимает к себе. Она мягкая, уютная, теплая. Чуть покачиваясь, Власьевна начинает петь:

Я у печки сижу,

Заплатки кладу, приметываю...

- Это, верно, очень старая песня? - спрашивает Леночка.

- Ну, что ты, Елена Павловна! - Это у нас каждый ребенок знает; а хочешь старую послушать, давай-ка я тебе спою, каких уж теперь никто не помнит. Только старые бабки, может, помнят, да у них голос не тот, а у меня еще ничего, бежит. Вот как я у себя на свадьбе пела, плакала.

Власьевна неожиданно спускает Таню с колен. Таня собирается обидеться, но ей уже некогда.

Власьевна на минуточку закрывает лицо руками, а потом запевает низким грудным голосом:

Охти, мне, молодой, тошнешенько,

Охти, мне, молодой, страшнешенько,

Как я жить буду да в чужих людях.

Надо всякому там улаживать,

Надо всякому приноравливать,

Поутру вставай ранешенько,

Ввечеру ложись позднешенько,

За столом ешь помалешеньку.

Власьевна поет так грустно, так грустно, что у Тани начинают дрожать губы. Да и Лена подозрительно прячет глаза.

Вот у Власьевны и слезы катятся по щекам. Она уже не смотрит на девочек. Расплетает свою седую косу, вспоминает о чем-то своем, и голос ее дрожит и плачет.

А потом Власьевна опомнилась и сказала, вытирая слезы:

- Вот как я замуж выходила, да так и плакалась до самой советской власти.

Таня недовольна:

- Нет, я так замуж не пойду, я на свадьбе танцевать буду.- Она трясет хохолком и сердито говорит: - А так лучше совсем не жениться.

Леночка и Власьевна смеются.

- Ишь, какая прыткая, прямо Аника-воин! Ну, у тебя, конечно, по-другому жизнь будет: не в старые времена живешь.

- То-то! - говорит Таня строго и идет спать.

Серые коровы собираются домой

Лены дома опять не было. Пошла в школу приготовлять всё к завтрашнему дню.

Таня села писать папе письмо, которое по счету,- ей и сказать трудно. А ответа все нет и нет... Она уже и поплакала втихомолку, но Леночка требует, чтобы Таня все-таки писала каждую неделю. "Может быть, папа в таком месте, где ему писать нельзя, а получать письма он все-таки может. Нехорошо его оставлять без вестей из дому". А сама Лена больше Тани нервничает: она ведь не от одного папы писем ждет, а и от Андрея тоже. Тетя Катя одна пишет, да всё открыточки; верно, очень ей некогда.

Таня пишет большое письмо и заглядывает в словарик, чтобы не было орфографических ошибок. В домике тихо.

Вдруг Таня слышит, что Власьевна с кем-то разговаривает. Как же это так? Ведь ступеньки не скрипели и дверь не хлопала!

Разве можно выдержать и не посмотреть?! Таня тихонечко приоткрывает дверь и высовывает любопытный нос.

Власьевна сидит на полу перед кроватью, держит в руках изгрызенный мышами мешочек, горестно покачивает головой и укоризненно говорит в темную подкроватную глубину.

- Мыша,- говорит Власьевна,- а, мыша, ну что же ты, гроза тебя убей, сделала?! Я мешочек новенький сшила, а ты, мыша, его сгрызла. А! Не стыдно тебе, мыша? Ну что мне с тобой делать?

Власьевна так серьезно разговаривает с мышью, что Тане смешно и любопытно. Она тихонечко подходит к Власьевне.

- Власьевна,- спрашивает она шепотом,- а она понимает?

Власьевна вдруг спохватывается, краснеет и поднимается с полу.

- А кто ее знает, может, и понимает!.. А тебе все слушать нужно? У-у, любопытный нос!

Таня косит глазом под кровать: не сидит ли там мышь, потрясенная строгим выговором? Но под кроватью никого нет.

- Собирайся-ка, Чижик, пойдем в луга, скоро уж на обед зазвонят.

В деревне, как всегда теперь, пустынно. Только дед Елохов сидит на своем месте у окна и, шевеля губами, читает газету.

В правлении колхоза вяло щелкают счеты. На порог выскакивает красавица Марушка Егорова - колхозный счетовод. Она подбегает к Власьевне и говорит, опустив глаза:

- Афанасия Власьевна?! А Афанасия Власьевна?!

Власьевна, любуясь, смотрит на сконфуженную девушку и вдруг крепко обнимает ее за плечи.

- Не было, Марушка! Не было писем от Митеньки. Но ты не сомневайся, будут! Я тогда к тебе сразу прибегу!

Девушка вспыхивает, целует Власьевну в щеку и бежит работать. Стук костяшек делается быстрым-быстрым и веселым. Власьевна улыбается.

- Невеста моего старшего, Митеньки. Хороша?

- У-у! - говорит Таня восхищенно.

Луга были щедро окраплены цветами: сияли белые ромашки, дикий цикорий смотрел голубыми глазами, пламенем горел шиповник. Стрекозы, сверкая крыльями, носились над травами.

По лугу бродили большие сытые коровы. Таня сразу заметила, что коровы ходят двумя стадами. В одном - белые с черными пятнами, в другом - серые, словно бархатные.

- Что они такие разные? - спрашивает Таня.

- А видишь: белые с черным - холмогорки - это наши, колхозные, а те серые - издалека пришли, из новгородской земли. Когда немец наступать начал, их колхозники к нам угнали.

- А теперь у нас живут?

- А теперь у нас. Да уж и домой собираются. Как узнали, что их места освободили, ждут не дождутся... Вот приказ из района будет и сразу уедут.

По полю ходят доярки в белых передниках. В одной руке ведро, в другой - скамеечка. Подойдет доярка к корове, сядет на скамеечку, упрется лбом в теплый коровий бок и начнет доить. Звенит-звенит молоко по бокам ведра, поднимается пушистой шапкой. Хлестнет какая-нибудь струйка в сторону, и закачаются белые капли на высоких травинках. Вот ведро полно, доярка закрывает его марлей и несет за кусты ракитника. А там стоит двуколка, запряженная чалой лошадкой, на ней - три большущих бидона, в них и сливают молоко. А у лошади-то кто? Саша! И Климушка вертится рядом.

- Ну и ну! - говорит Саша, увидев Таню.- Ты чего здесь?

- А я с Власьевной пришла,- тараторит Таня,- Нюриной маме сказать, чтобы завтра ребята из Холмов собрались в школе карты, учебники подклеивать. И ты приходи. А что ты тут делаешь?

- Не видишь? Молоко на ферму вожу.

- А там?

- А там из него творог сделают и отвезут в район, в госпиталь.

- А ты завтра придешь?

- А то нет! А потом книжку почитаем?.

- Почитаем.

- И я приду...- пищит Климушка.

- Ты?..

Климушкины глаза сразу наливаются слезами.

- Ну, не реви, не реви, приходи и ты, будешь клей варить.

Климушка в восторге.

- Клей варить! Клей варить! - кричит он так пронзительно, что лошадь испуганно дергает ушами, а Климушка валится на траву, задрав обе ноги кверху.

- Чижик! - кричит Власьевна,- ты где?

Таня бежит на зов. Власьевна стоит у костра. Над костром в котелке кипит молоко. На холщовой тряпочке лежат ломти хлеба. Сгрудились кружки,доярки собираются обедать. У костра хлопочет маленькая сухонькая старушка в широкой, как колокол, сборчатой юбке.

- Настасья Ивановна,- говорит Власьевна,- пока твои обедают, мы с ней поработаем. Ведь тяжело вам?

- Тяжело, ох, тяжело!.. Обезручели совсем.

Старушка говорит не по-здешнему,- окает. Тане кажется, что буква "о" круглым камешком скатывается с ее губ.

- Ты посмотри, коров-то какая сила! А доярок с каждым днем меньше. Иные в город уходят, иные в поле работают.

- Ну, вот мы хоть немного, да поможем.

Власьевна энергично поворачивает старушку, снимает с нее передник, подвязывается, берет в руку ведро.

- Пошли, Таня!..

А старушка схватывает ложку и стучит по кружке.

- Обедать! Обедать! - кричит она.

Усталые доярки стягиваются к костру, растирая онемевшие ладони. Ни одна не пройдет мимо Власьевны, чтобы не поздороваться с ней.