Прежде чем появилась Тамми, Тельма села на пол в позе йога, скрестив ноги под собой и упираясь пятками в бедра. Она заинтересовалась йогой, когда «Битлз» одобрили восточную медитацию, и сказала, что когда наконец встретит Пола Маккартни (который был ее постоянным кумиром), это будет здорово, если у нас будет что-то общее, если мы сможем поговорить с ним о йоге.

Теперь, вместо медитации, она сказала:

– Что сделает эта корова, если я скажу: «Миссис Боумайн, дети не любят Тамми потому, что она позволила Угрю обмануть себя, потому что она помогла ему подбираться к другим, тоже уязвимым девочкам, потому, что она наш враг». Что Бовин Боумайн сделает, когда я скажу ей все это?

– Она назовет тебя лживым скунсом, – сказала Лаура, падая на свою застеленную кровать.

– Без сомнений. Потом она съест меня за завтраком. Вы видели размеры этой женщины? Она становится все больше с каждой неделей. Такие большие люди опасны, они могут съесть ребенка со всеми потрохами и костями.

Глядевшая через окно на детей, играющих в саду, Рут сказала:

– Дети несправедливо относятся к Тамми.

– Жизнь несправедлива, – сказала Лаура.

– Жизнь нельзя критиковать, – сказала Тельма.– Господи, Шан, не строй из себя философа, говоря банальные вещи. Ты знаешь, что мы ненавидим банальности так же, как ненавидим песню Бобби Джентри «Одна Билли Джо».

Когда Тамми появилась час спустя, Лаура напряглась. Ведь она убила Шинера, а та зависела от него. Она ожидала увидеть разъяренную Тамми, но та встретила ее лишь слабой и печальной улыбкой.

После того как Тамми прожила с ними два дня, стало ясно, что она переживает потерю Угря с извращенным сожалением, но и с облегчением. Бешеный нрав, который она проявила во время расправы над книгами Лауры, погас. Она снова стала тусклой и хрупкой девочкой, которая в первый день пребывания Лауры в Маклярой показалась ей скорее духом, чем реальным человеком. Казалось, что над ней нависла постоянная опасность превратиться в серое облачко дыма, которое навсегда рассосется после первого же легкого дуновения ветерка.

После смерти Угря и Нины Доквейлер Лаура посещала получасовые собеседования с доктором Буном, психотерапевтом, который приходил в Маклярой каждый вторник и субботу. Бун не мог понять, как Лаура смогла перенести потрясение после нападения Вилли Шинера и трагической смерти Нины без повреждения психики. Он был поражен ее ясными рассуждениями о ее чувствах и взрослым языком, которым она описывала события в Ньюпорт-Бич. Выросши без матери, потеряв отца, пережив мучительные кризисы и ужас – но больше всего, лишившись любви отца – она была похожа на губку, которая впитывала все, что заставляла пережить жизнь. Хотя она могла говорить о Шинере с бесстрастием и о Нине без видимой печали, психиатр понимал, что ее чувства фальшивы и нереальны.

– Так, значит, тебе снился Вилли Шинер? – спросил он, сидя возле нее на диване в маленьком кабинете, который предоставлял ему приют Маклярой.

– Он снился мне дважды. Это были, конечно, кошмарные сны. Но всем детям снятся кошмары.

– Нина тебе тоже снилась. Это были кошмары?

– О, нет! Это были мои любимые сны. Доктор выглядел удивленным.

– Когда ты думаешь о Нине, ты чувствуешь печаль?

– Да. Но так же… Я помню смешные моменты, когда мы покупали платье и сладости. Я помню ее улыбку и смех.

– А вина? Ты чувствуешь свою вину в том, что случилось с Ниной?

– Нет. Может быть, Нина и не умерла бы, если бы я не оказалась у них и не привела бы за собой Шинера, но я не чувствую в этом своей вины. Я пыталась стать для них хорошей приемной дочерью, и они были счастливы со мной. То, что случилось, это превратности судьбы, а не моя ошибка: никогда не знаешь, что преподнесет тебе судьба.

– Судьба? – спросил он растерянно.– Так ты относишься к жизни, как к напыщенной комедии? Как к «Трем подпевалам»?

– Частично.

– Значит, жизнь это шутка?

– Нет. Она и в шутку, и всерьез.

– Но разве так бывает?

– Если вы ничего не знаете, – сказала она, – то, может быть, я буду задавать здесь вопросы?

Она заполнила много страниц своего дневника наблюдениями о докторе Уилли Буне. О своем неизвестном спасителе, однако, она не написала ничего. Она пыталась даже не думать о нем. Он обманул ее. Лаура стала зависеть от него; его героические поступки заставили чувствовать себя особенной, и это чувство помогло ей выжить после смерти отца. Теперь она чувствовала себя глупой из-за того, что возложила на чьи-то плечи заботу о своей безопасности. Записка, которую спаситель оставил ей, была по-прежнему у нее, но она больше не перечитывала ее. День за днем предыдущие поступки ее спасителя все больше казались собственными фантазиями. В рождественский вечер они вернулись в свою комнату с подарками, которые получили от благотворительных обществ и отдельных благотворителей. Они распевали рождественские песни и были удивлены, когда Тамми присоединилась к ним. Она пела низким, пробным голосом.

Через пару недель она почти перестала грызть ногти. Тамми выглядела обычно, но казалась более спокойной и более уверенной в себе как никогда.

– Если ее никто не будет беспокоить, – сказала Тельма, – она, может, снова придет в себя.

В пятницу, 12 января 1986 года, Лауре исполнилось тринадцать лет, но она не праздновала день рождения. Ей не было весело.

В понедельник она была переведена из Маклярой в Касвелл-Холл, приют для старших детей, который находился в Анахиме, в пяти милях отсюда.

Рут и Тельма помогли перенести ее вещи в вестибюль. Лаура никогда не могла себе представить, что ей не захочется покидать Маклярой.

– Мы приедем в мае, – заверила ее Тельма.– Нам исполнится тринадцать 2 мая, и тогда мы уедем отсюда. Мы снова будем вместе.

Когда социальный служащий из Касвелла прибыл, Лауре было неохота идти. Но она пошла.

Касвелл-Холл был старой высшей школой, которая была превращена в спальные апартаменты, развлекательные комнаты и кабинеты для социальных служащих. Атмосфера здесь была более учебной, чем в Маклярой.

Касвелл был еще и опаснее Маклярой потому, что дети были старше и многие из них были малолетними преступниками. Здесь можно было найти марихуану и колеса, драки между мальчиками и даже девочками не были редкостью. Здесь так же, как и в Маклярой, формировались группы, но в Касвелл эти группы больше напоминали уличные банды. Воровство было повсеместно.

За несколько недель Лаура поняла, что в жизни существовало только два типа выживших: так же, как она, кто нашел к этому силы, будучи любимыми хотя бы раз в жизни; и те, кто не был любим, кто был склонен к ненависти, подозрению и мести. Они были лишены в своей жизни человеческого участия, что и отразилось на их будущем.

Она жила в Касвелл с большей осторожностью, но никогда не позволяла страху овладеть ею. Местные бандиты были ужасными, но и трогательными, а в своих позах и ритуалах насилия даже смешными. Она не нашла никого, похожего на Акерсонов, с кем бы могла обмениваться черным юмором, поэтому уделяла больше внимания своему дневнику. Ожидая тринадцатилетия Акерсонов, Лаура раскрывалась в своих письменных монологах, это было время самооткрытия, время понимания напыщенного трагического мира, в котором она родилась.

В субботу, 30 марта, она читала в своей комнате, когда услышала, как одна из ее соседок – вечно хныкающая девочка по имени Фран Викерт – обсуждала с другой девочкой пожар, в котором погибли дети. Лаура едва прислушивалась к их разговору, пока не услышала слово «Маклярой».

Озноб пронзил ее тело, заморозив сердце и заставив онеметь ее пальцы. Она бросила книжку и направилась к девочкам.

– Когда? Когда был этот пожар?

– Вчера, – сказала Фран.

– Сколько п-погибло?

– Немного, я думаю, двое или даже один ребенок, но говорят – там здорово пахло горелым мясом. Это худшее…

Наступая на Фран, Лаура сказала: