Так уж получилось, что в последние дни я немало размышлял о крысах. Сам не знаю почему. Эти существа никогда не вызывали у меня ничего, кроме отвращения, и никогда не привлекали моего внимания, а сейчас я вдруг ни с того, ни с сего размышлял о них — о крысах. И еще — о крысином волке, созданном, чтобы их убивать. Верно, на меня подействовал разговор с Поурсом. Я даже начинал жалеть, что не дослушал его до конца. Глупое желание стать сильным. Как будто непонятно, что физическая сила будет мало что определять. Впрочем, я понял это, лишь когда как следует окреп.

Протеиновые коктейли, усиленное питание и ежедневные тренировки сделали свое дело. За десять дней я набрал почти пятнадцать фунтов и уже не походил на того дохляка, которому едва доставало сил, чтобы прогуляться от параши до противоположной стены. Я стал настоящим крысиным волком, сильным и уверенным. Я был готов к смертельной драке. Я стал… Я был… Я полагал так до тех пор, пока не встретился с Баасом.

Если кто-то и мог претендовать на то, чтобы считаться крысиным волком, это, вне сомнения, был Баас. Судьба свела меня с громилой-негром к самому концу занятий, когда я уже перезнакомился почти со всеми. Оставались лишь Баас, Раузи и Ламю. Оставались лишь три тренировочных дня и еще один, отведенный для отдыха и последних инструкций. А потом все должно было решиться. Внешне спокойно ожидая этого часа, в глубине души я смертельно боялся. Хотя нет, это был не страх, а нечто другое — холодное ощущение пустоты. Оно сродни страху, но за ним приходит невиданное облегчение, когда хочется, забыв обо всем на свете, вопить от восторга. Вопить, вопить и вопить. Но завопил я, точнее, почти завопил вовсе не от восторга, а от чувства, граничащего с ужасом, когда, войдя в тренировочный зал, столкнулся с Баасом.

Сказать, что чернокожий был малоприятен мне, означает не сказать ничего. Неприятен — уж слишком неоформленное, выхолощенное словцо, оно ничего не определяет. Что значит неприятен, когда речь идет о типе без малого семи футов ростом с ручищами толщиной в ногу нормального человека, то есть меня, и с такой рожей, какая может привидеться лишь в ночном кошмаре? Ну а если ко всему прочему добавить то обстоятельство, что он убивает, а потом и пожирает свои жертвы, размазывая пятерней жирную слюну по подбородку, становится ясно, что у вас вряд ли найдутся причины испытывать к нему даже отдаленное подобие симпатии. Но выказывать свои далеко не приятельские чувства к нему было, по меньшей мере, глупо. Не следовало раньше времени раскрывать свои слабенькие карты. Потому, наткнувшись на взгляд Бааса, лениво разминавшегося посреди зала, я поспешил нацепить на физиономию самую наглую улыбку, на какую только был способен. Подозреваю, однако, что она вышла скорей жалкой и со стороны я был похож на мышь, расточающую льстивые гримасы перед внезапно выскользнувшей из-за кресла кошкой.

— Привет!

Ответом был мрачный взгляд. Баас явно недолюбливал меня, если здесь уместно употребить это слово. Негр взирал на меня так, словно намеревался оторвать мне голову, причем незамедлительно. Пряча подступившую робость, я прошел вперед и уселся на скамью. Баас продолжал изучать меня, угрожающе щуря глаза. Он ненавидел меня, и я даже мог сказать, за что. Этому маньяку с гипертрофированным самомнением было трудно смириться с тем, что некий Дип Бонуэр, смахивающий на неказистого, переболевшего дистрофией петуха, ухитрился прикончить в пять раз больше людей, чем он, громадный и могучий Баас, владеющий ножом с грацией заправского мясника. Он завидовал мне, как бы дико это ни звучало.

Следивший за тем, как тренируются игроки, санитар куда-то отлучился, и мы с Баасом оказались предоставлены сами себе. Хорошо еще, что у стены стояли четыре невозмутимых хранителя с челюстями, похожими на застывшие мельничные жернова. Их присутствие позволяло надеяться на то, что Баас не решится на какую-нибудь враждебную выходку по отношению ко мне. Впрочем, уверен, он еще намеревался взять свое и отыграться, расставив все и всех на свои места.

Перехватив быстрый взгляд, брошенный мной в сторону хранителей, негр осклабился, очевидно догадавшись, о чем я подумал. Он с хрустом расправил громадные плечи и направился в мою сторону. По мере того как Баас приближался, сила, еще недавно переполнявшая меня, куда-то улетучилась. Я показался себе таким беззащитным по сравнению с этой громадиной, что мне захотелось съежиться в комочек, а лучше — вообще исчезнуть. Но исчезнуть я не мог, так как был не вправе выйти из игры, а первому желанию я изо всех сил воспротивился. Страх надо было гнать прочь. Страх убивает силу, а я должен был быть сильным. Скрестив на груди руки, я распрямился с таким расчетом, чтоб выглядеть как можно более здоровым. Но, увы, усевшийся рядом Баас оказался выше меня на целую голову.

Нужно отметить, садился негр со вкусом. Он сделал это медленно, словно нехотя, с такой силой напрягши мышцы бедер, что они отчетливо проступили сквозь серую ткань. Скамеечка, сделанная из прочного пластика, под весом громадного тела жалобно пискнула и покачнулась, несмотря на то что была намертво вмурована в пол. По ухмылке на дикой физиономии Бааса я понял, что он проделывает фокус не в первый раз, и мне стало чуточку легче. Баас пытался запугать меня. В этом он не был оригинален. Подобной тактики придерживались многие, заранее желая морально подавить соперника. Некоторые делали это умело, и невольно возникало неприятное чувство подчиненности, какое животное испытывает перед вожаком; у других получалось хуже, и тогда проступала их истинная суть, колеблющаяся и нерешительная. На этих можно было надавить самому. Я быстро усвоил, как следует вести себя с тем, кто сильнее, чтобы не выглядеть слабым. Прежде всего требовалось быть спокойным и чуточку брезгливым, именно это в представлении большинства людей отличает истинную силу. Как правило, подобный прием срабатывал и оппонент становился более почтительным. Почему бы не испробовать его на Баасе? Небрежно толкнув коленом ляжху негра, я процедил:

— Эй, черномазый, поаккуратней! Не испачкай меня своим дерьмом!

После моих ласковых слов следовало ожидать чего угодно, вплоть до того, что Баас попытается открутить наглецу голову. И я был готов продержаться несколько мгновений, пока не подоспеют хранители. Но Баас отреагировал на мою реплику неожиданно спокойно. Он улыбнулся, выставив напоказ два ряда громадных, безупречно белых зубов, и вдруг поинтересовался:

— Как дела?

Слегка опешив от подобного поворота событий, я все же нашел в себе силы буркнуть:

— Отлично.

Негр улыбнулся еще шире. Белки глаз блестели на черном лице, словно растопленное масло.

— Тогда наслаждайся жизнью. Тебе осталось не так много.

— Тебе и того меньше, образина! — незамедлительно парировал я, косясь на хранителей.

Ручищи Бааса вспухли огромными желваками мускулов, но через миг приняли обычный вид.

— Птенчик, а не кажется ли тебе, что ты слишком прыток?!

— Прыток? Я?! — изобразил я оскорбление. — Ровно настолько, сколько я стою, а вот ты мнишь о себе слишком много! Думаешь, раз придушил нескольких старух, ты уже самый главный? Надеешься так же легко разделаться со здоровенными мужиками? Да мы порвем тебя на куски!

— Говори за себя! — процедил Баас. — Почему ты ведешь речь за всех? Вот если бы ты сам мог порвать меня на куски!

— Именно это я и собираюсь сделать, — ответил я, удивляясь собственной наглости.

Баас засопел. Я отлично видел, каких усилий стоит ему держать себя в руках.

— Ты слишком много воображаешь о себе, Бонуэр! Одно дело — взорвать космолайнер, другое — кромсать ножом человеческое тело! — Негр ухмыльнулся, показав острые клыки, и перешел на зловещий шепот. — Оно такое податливое, когда в него входит нож и по рукам течет теплая липкая кровь!

— Я знаком с этим ощущением, урод! — Скользким движением я загнал внутрь образовавшийся в горле шарик. — Я не потрошил беззащитных девок, но мне приходилось резать глотки таким самоуверенным недоделкам, как ты! От уха до уха! И они улыбались мне широченной улыбкой, из которой хлестала кровь!