В эру нуль-пространственных переходов, суборбитальных челноков и галактических крейсеров о значении простых машин, самолетов, кораблей почти никто уже не задумывался – настолько жителям развитых миров они были привычны; невозможность быстро переместиться или переправить груз из одной точки планеты в другую казалась фантастической, необходимость организации производства в непосредственной близости от сырьевой базы представлялась нелепой и невозможной – отдельные высокотехнологичные материалы могли поставляться с разных континентов и даже с разных планет. Почти все заселенные миры имели достаточные запасы урана и тория, чтобы не беспокоиться о невозможности перемещения ядерного топлива и его компонентов через нуль-порталы, и с успехом обеспечивали свои транспортные потребности сами; Шатранг был одним из немногочисленных исключений. Поскольку первоначально колонизационные стройки закладывались «как обычно», практически без учета особенностей местной логистики, дела в первые полвека колонизации шли плачевно. Но человечество училось на своих ошибках: постепенно колония росла и крепла, училась перебиваться углеводородами и ветряными электростанциями.

Раз в несколько минут гудение генераторов, подпитывавших экспозиции в музейном ангаре, усиливалось. Тогда кратеры вулканов окрашивались красным, по поверхности морей пробегали волны, содрогались рассекавшие землю сети железных дорог и электросетей. Фигурки людей оборачивались к зрителю; они были совсем малы, но проработаны настолько детально, что лица – встревоженные, вопрошающие, безразличные – врезались в память. Напуганная девочка во дворе школы; бригада рабочих у покореженного железнодорожного полотна; двое геологов в кабинке канатной дороги над пропастью; рассерженный генерал, прогуливающийся у автомобиля с задранным капотом; рабочие-горняки с кислородными баллонами, собравшиеся у входа в шахту; охотники у костра; горноспасатели со скрытыми противоснежными очками лицами – настороженные, собранные…

Это был не музей – произведение искусства, созданное, скорее, со скуки и для развлечения, чем с какой-либо иной целью, но вся история колонизации Шатранга и сегодняшняя жизнь планеты отражалась в нем. Летопись нелегкой борьбы, проб и ошибок, обидных поражений и редких, драгоценных удач…

Впрочем, она мало волновала Каляева, хоть он и слушал с приличествующим ситуации любопытством и даже задавал вопросы. Его интересовали Иволга, Абрамцев и авария; все остальное было только поводом, чего он особо и не скрывал.

– Это Хан-Арак? Вот Баранья гряда, а ущелье Трех Пик здесь, да? – спросил он, приглядываясь к пластиковым вершинам.

– У вас хорошая память, – с оттенком уважения в голосе сказала Абрамцева. Опознать на экспозиции маленькое ущелье, единожды увидев его на карте, было совсем непросто.

Каляев, как несложно было заметить, чувствовал себя довольно-таки неловко и не понимал, как лучше держаться в разговоре. Очевидно, ему совсем не хотелось показаться грубияном – но еще меньше хотелось остаться в дураках, помалкивая из обходительности.

– Валентина Владимировна, я спрошу прямо: что вы думаете об аварии? – решился, наконец, он.

– Горы не любят птиц, – с едва заметной усмешкой сказала Абрамцева.

Это горское присловье уже было ему знакомо, и оно ему, конечно, не нравилась.

– Вы что же, верите во всякую мистическую дребедень?! – Каляев, прежде не допускавший подобной мысли, изумился неподдельно.

– Еще недавно я верила в мастерство Дениса и непогрешимость «Иволги»: эту веру не так-то просто утратить. – Абрамцева искоса взглянула на Каляева. – Что для вас, Михаил Викторович – дребедень, здесь, у нас – жизнь. Ее философия, если угодно, – добавила она, заметив, что Каляев не понял иносказания и готов начать спорить. – Моя мать знала, что летающие ящеры вымерли столетия назад и нет никакого Белого Дракона. Но, все же, каждый раз, когда отцу приходилось отправляться в горы, она заставляла его надевать амулет… Драконий зуб, так у нас его называют. Потом его стала носить и я. – Абрамцева тронула отворот куртки, куда обычно крепился «зуб». На Шартанге стояла поздняя осень, и в музейном ангаре было прохладно. – Понимаете?

– Суеверия коренных народов выше моего понимания, – проворчал Каляев. – Впервые в жизни это меня огорчает. Так что же, по-Вашему, самолет съел дракон?

– Я такого не говорила. Но не возьмусь утверждать и обратного, – без тени улыбки сказала Абрамцева.

Каляев неодобрительно покачал головой, но нашел в себе силы промолчать.

Загудели генераторы, и маленькие фигурки шатрангцев обернулись в его сторону; в их лицах ему на миг почудилась угроза, заставив рассердиться на самого себя: вот так наслушаешься баек и сам сделаешься суеверным дураком.

– Суеверие – форма протонаучного знания, – будто подслушав его мысли, подлила масла в огонь Абрамцева. – Первая, наивная попытка обобщения человечеством эмпирического опыта. Из суеверий на заре времен родилась религия, но от них же позднее пошла и наука. Ошибкой было бы относиться к ним легкомысленно.

– Вырастая, ребенок оставляет погремушки в детской, – возразил Каляев.

– Справедливо. Но что вы видите вокруг? – Абрамцева развела руками над пластиковым ландшафтом; ближайший гейзер выпустил облако пара – и, вместе с ним, несколько мыльных пузырей. – Шатранг – молодой мир, полный загадок, неизвестности, неопределенности. На Земле это детская забава, но здесь мы не нашли лучшей модели для одного из интереснейших – и досаднейших – местных феноменов. Символично, вам так не кажется?

– Ну да, – хмыкнул Каляев. – «Дыхание дракона», или как там ваши метеорологи зовут эти штуки?

Вдвоем они проводили стайку пузырей взглядом. Окруженные едва видимой с земли радужной оболочкой шарообразные газовые облака, возникавшие после извержений малых гейзеров, мигрировали в воздухе на сотни километров и особенно часто наблюдались на воздушных трассах, буквально «атаковали» машины, нередко становясь причиной аварий. При этом, скудные данные с беспилотных метеозондов до сих пор не дали возможности объяснить, что же «дыхание» собой представляет.

– До моих ушей доходили разговоры о «небелковой жизни» и других подобных неподтвержденных теориях, – сказал Каляев. Отказ от снисходительно-пренебрежительного тона дался ему непросто. – По-вашему, в этом есть зерно истины?

– Сомневаюсь, – с сожалением признала Абрамцева. – Но специалисты продолжают наблюдения.

– В надежде на чудо?

– На новые методы исследования. На удачу. И на чудо тоже.

Каляев начал говорить что-то о вреде магического мышления. Абрамцева его почти не слушала: на макете ущелья Трех Пик она вдруг разглядела деталь, которой не замечала прежде: на самом дне, среди серых скал из-под снега торчал драконий скелет.

– Если правильно смотреть, всегда можно увидеть нечто новое, – рассеяно пробормотала она. На Хан-Араке должен был два часа назад приземлиться катер Давыдова; оттого совпадение показалось ей особенно жутким.

– Не будет ли бестактным пригласить вас продолжить этот разговор за чашкой кофе? – прервал ее размышления Каляев.

– Ничуть. – Абрамцева улыбнулась, вновь овладев собой. – Экскурсию можно считать завершенной?

– Если вы не возражаете.

Каляев, которому музейный ангар уже порядком надоел, быстрым шагом направился к выходу. Большой разноцветный пузырь лопнул, коснувшись его плеча; Каляев не заметил его, но на пиджаке остался мыльный след.

Абрамцева задержалась, чтобы отключить подачу энергии на экспозицию и догнала инспектора уже у дверей ангара.

Снаружи холодный порывистый ветер раскручивал декоративный флюгер на крыше и наполнял конусы ветроуказателей у кромки летного поля.

– Вы наверняка объездили половину галактики, и, кажется, она успела вам наскучить, – сказала Абрамцева. – Каковы они, другие планеты?

– А вы никогда не покидали Шатранг? – ответил Каляев вопросом на вопрос.

– Даже на орбиту не поднималась: Денис обещал, но… как-то не сложилось, – с запинкой закончила Абрамцева. – Конечно, есть библиотека Географического Общества: сенсорные фильмы, видеохроника, книги – но это все не то. Они слишком формальны.