Затем они расцепили пальцы и отвернулись. Синхронно.

"Да, — подумала Этейн. — Мы одинаковы. Все".

Было очень и очень тихо, когда она отрешилась от гудения двигателей, несущих их на скорости 660 км/ч назад к "Бесстрашному".

И — нет. IM-6 не мог работать с сорока людьми, набитыми в модифицированный отсек, рассчитанный на три десятка; только не когда четверть из них была ранена.

Потом, когда Этейн прислушалась повнимательнее, и адреналин в крови спал, она осознала, что в отсеке вовсе не так тихо, как ей казалось. Затрудненное дыхание, приглушенные стоны боли, и — самое худшее — бессвязное бормотание, восходящее к единственному сдавленному вскрику на пике, и снова затихающее.

Она пробралась через отсек, переступая через сгорбившихся или стоящих на коленях солдат. Клон-солдат опирался на переборку; его брат поддерживал его в положении сидя. Шлем и нагрудник лежали рядом, и Этейн не нужен был меддроид, чтобы дать заключение по ране в груди, которая окрасила ему губы кровью.

— Медик? — она оглянулась вокруг. — Медик! Тут нужна помощь, быстро!

Меддроид объявился из ниоткуда, стремительно отлетая от группы солдат, над которыми явно работал. Двойные фоторецепторы уставились на нее.

— Генерал?

— Почему этого человека не лечат?

— Очередь «ксеш» [12], — ответил дроид, возвращаясь к солдатам, и возобновляя первую помощь.

Этейн надо было понять. На плече солдата светился красный значок «ксеш». Она надеялась, что он не услышал, но он мог уже знать; в каминоанском образовании не было места сентиментальности. Очередь «ксеш»: слишком тяжелые раны. Нет вероятности выживания, несмотря на лечение. Сконцентрировать внимание на очереди 3, потом — очереди 5.

Этейн глубоко вздохнула и напомнила себе, что она — джедай, а быть джедаем — это больше, чем носить световой меч. Она опустилась на колени позади солдата и взяла его за руку. Ответная хватка была удивительно сильной для умирающего.

— Все в порядке, — сказала она.

Она потянулась в Силе, пытаясь получить представление о ране, обрисовать ее в уме, надеясь замедлить течение крови и связать вместе разорванные ткани, пока транспорт не войдет в док. Но, оценив степень повреждения в уме, она поняла, что это солдата не спасет.

Этейн поклялась никогда больше не использовать влияние на разум на клонах без их согласия: она облегчила горе Атина и дала Найнеру уверенность, когда она была тому нужна; оба раза она действовала без спроса, но с тех пор избегала таких поступков. В любом случае, клоны не были столь слабовольными, что бы не думали другие люди. Но этот человек умирал и ему была нужна помощь.

— Я Этейн, — сказала она. Сосредоточилась на его глазах, видя позади них что-то вроде бесцветного водоворота, и представила себе спокойствие. Она протянула руку к солдату, поддерживавшему умирающего за плечи и одними губами сказала ему «медпаки». Она знала, что там есть одноразовые шприцы с сильным болеутоляющим: Дарман не раз использовал их при ней. — Нечего бояться. Как тебя зовут?

— Фай, — ответил он, и она вздрогнула; но в армии, где у солдат есть лишь номера, имеется много Фаев. Его брат беззвучно ответил «нет» и показал несколько пустых шприцев на ладони; они уже накачали его всем, чем можно. — Спасибо, мэм.

Если она может влиять на разум, то может влиять и на эндорфинную систему. Этейн вложила в действие всю свою волю.

— Боль уходит. Лекарство работает. Чувствуешь? — если от Силы есть польза, то пусть теперь она проявится. Этейн посмотрела на его лицо, и мускулы челюсти слегка расслабились. — Как теперь?

— Лучше. Спасибо, мэм.

— Держись. Может захотеться поспать.

Его хватка по-прежнему была крепкой. Этейн ответила пожатием; она пыталась понять, проник ли он в ее ложь и поверил просто для своего упокоения. Он больше ничего не сказал, но не кричал, и лицо его выглядело умиротворенным.

Этейн пристроила голову солдата на свое плечо, просунув руку между его головой и переборкой; вторая все еще сжимала его ладонь. И так она сидела десять минут, сосредотачиваясь на образе холодной бледной пустоты.

Потом он закашлялся. Его брат взял другую руку, и Фай (новое напоминание о друге, которого она месяцами не видела, и может никогда больше не увидеть) сказал:

— Я в порядке, — его хватка ослабла.

— О, мэм… — выдохнул его брат.

Этейн как-то отстраненно осознавала, что в течение следующих двадцати минут говорила с каждым солдатом в отсеке, спрашивала их имена, спрашивала, кто погиб и при этом удивлялась, почему они сперва смотрят на ее грудь, а потом на лицо, с явным замешательством.

Она приложила руку к щеке и ощутила острую боль. Этейн потерла щеку и на ладони остался кусочек металла в яркой, свежей крови. До этого она осколка не чувствовала.

Этейн направилась к знакомой зеленой метке среди леса грязно-белых доспехов.

— Лязг, — спросила она, оцепенев. — Лязг, я никогда не спрашивала… Где мы хороним наших? Или кремируем, как джедаи?

— Обычно ни то, ни другое, генерал, — ответил Лязг. — Не стоит сейчас об этом волноваться.

Она глянула на свою бежевую мантию; ткань была более чем грязной. Она была испещрена ожогами, будто она что-то приваривала и была неосторожно; неровный темно-красный овал тянулся от правого плеча к поясу, уже почерневшему.

— Мастер Камас меня зажарит, — сказала она.

— Тогда он может зажарить и нас, — отозвался Лязг.

Этейн знала, что иногда думает о ловком и уклончивом ответе на ее вопросы, но прямо сейчас ее разум обнимал все. Она подумала о Дармане, вдруг уверившись, что с ним что-то случилось; но с коммандос на заданиях всегда что-то случалось, и Сила ясно говорила, что Дарман жив.

Но другой Фай — солдат — умер. Этейн устыдилась собственных страхов и пошла искать тех, кому еще можно было помочь.

Депо «Браво-восемь», место преступления, Манарай, Корускант, 367 дней после Геонозиса

Скирата считал гибель каждого клона личным оскорблением. Его злость была направлена не на Обрима; оба они были наемными профессионалами и друг-друга уважали — Ордо это знал. Он просто надеялся, что Обрим понимает — те колкости, которые говорит Кэл'буир, не всегда стоит принимать на свой счет.

— Так когда ваши парни соизволят оторвать свои шебсе и рассказать нам как бомба сюда попала? — поинтересовался Скирата.

— Скоро, — ответил Обрим. — Голокамеру разнесло взрывом; мы ждем запасную запись со спутника. Конечно, не будет такой ясной… но по крайней мере, что-то у нас будет.

— Извини, Джайлер, — сказал Скирата, глядя и на руины и что-то прожевывая. — Не хотел оскорбить.

— Знаю, приятель. Я не в обиде.

Еще и поэтому Ордо восхищался своим сержантом: он был прямо-таки архетипом мандо'ада. Идеал мандалорианина — это строгий, но любящий отец, почтительный сын, который учится на каждом жизненном уроке; воин, верный личным принципам, а не постоянно меняющимся правительствам и флагам.

А еще он знал, когда надо извиниться.

И сейчас он выглядел измученно. Ордо не знал, когда Скирата поймет, что никто не ожидает, что он будет держаться наравне с молодыми солдатами.

— Ты мог это оставить на меня.

— Ты хороший парень, Орд'ика, но я сам должен этим заняться.

Ордо положил руки им с Обримом на плечи, стараясь слегка увести их от разрушений, и стараясь, чтобы аруэтиизе ("не-мандалориане", «чужаки», иногда — даже "предатели") не заметили, что сержанта надо успокоить. Ожидание было наихудшим в нынешнем настроении Кэл'буира.

Комлинк Обрима что-то прочирикал.

— Есть, — сказал он. — Они передают запись; давайте это проиграем на комлинке Ордо.

Запись представляла из себя зернистую синеватую голограмму, возникшую на ладони Ордо; они просмотрели ее несколько раз. Транспорт проходил над барьером и ему показывали, где на полосе приземлиться. Затем вся картина тонула во вспышке света, за которой следовали столбы дыма и дождь из обломков.