— Не ваше дело, — огрызнулась я, — и как у вас наглости хватило после всего звонить сюда?! Мало того, что ваши молодцы пасут подъезд, так и вы еще с вашей гребаной вежливостью?!

— Может, перестанешь мне выкать? — проигнорировав мою тираду, спросил Никольский.

— Знаешь дорогой, а не пойти ли тебе со своими просьбами?

— К тебе?

— Сволочь! — заорала я в трубку, и швырнула ее на рычаг, — ррррррррррр!! Стюш, меня больше к телефону не звать.

— А если Макс?

— А он что? Искал меня?

— Нет, — растерянно ответила она.

— Есть у меня некоторые подозрения по этому поводу, так что Макс сюда больше звонить не будет, — рыкнула я.

Подойдя к письменному столу, я открыла ящик, в котором лежала моя банковская карточка.

— Стюш! — позвала я племяшку.

— Что?

— Ты дома будешь?

— Да.

— Мне нужно уйти, когда буду, не знаю, если мне кто позвонит, будешь отвечать, что я сплю, — сказала я, попутно собирая вещи в сумку.

— Ты куда-то уезжаешь? — встревожено спросила Стюша.

— Пока не знаю, но если сегодня не приду, значит, я у Ксюхи.

— Ясно.

Подойдя к входной двери, сняла запасной комплект ключей и ключ от крыши. Когда дверь за мной закрылась, я сделала глубокий вдох и решительно взбежала по лестнице. Вход на крышу почему-то оказался открытым.

— Странно…, - я закинула сумку на плечо и полезла на крышу.

Наверху было жарко. Солнце во всю плавило сонный город, но сейчас я абсолютно не обращала на это внимания, мне нужно было подумать. Подойдя к краю, я села на парапет, обхватила ноги руками и уткнулась лбом в колени.

— Что мне делать? — простонала я, прежде чем погрузиться в воспоминания.

… А ты боишься? — он присел рядом со мной на лавочку. Его руки скользнули по талии, заключая в тесные объятия.

… Опасаюсь, — 'неужели он хотел, чтобы я его боялась? Зачем?

… 'а когда я ответила на его поцелуй, как он отреагировал?

…Не верю, — зло сказал он.

…Ненавижу!

…Так-то лучше, главное не забывай об этом, — 'уж поверь мне, не забуду!

Но если мыслить логически, то зачем? В серьезности намерений достать меня? Уже убедилась, так зачем внушать мне ненависть?

Не понимаю…

— О чем думаешь? — как сквозь вату я услышала до боли знакомый голос.

— Какого черта? Никольский! Что вы здесь делаете? — прорычала я, инстинктивно отползая назад.

— Саша, — тихо позвал меня Никольский, а я, наконец, подняла на него глаза.

Он стоял совсем близко, а легкое дуновение знойного ветра донесло до меня пряный аромат его парфюма.

— Уходите, — потребовала я, отводя взгляд от его встревоженных голубых глаз.

'Чего это ему переживать за меня?

— Не делай этого Саша, пожалуйста!

— Не делать чего, — спросила я, отворачиваясь от него, и опустила одну ногу за парапет.

— Оставь эти мысли, зачем ты пришла сюда? Неужели я тебе настолько оказался противен, что ты решила свести счеты с жизнью? — 'что-о-о? да чтоб я из-за тебя? Идиот!

Но вместо того, чтобы опровергнуть его слова, я решила подыграть.

— Если ты сейчас же не уберешься отсюда, так и будет, — с вызовом ответила я, посмотрев на него через плечо.

Он пристально глядел на меня, ни делая попыток подойти ближе, но что-то во всем его облике меня смущало. Этот странный тревожный взгляд, напряженная поза, горькая улыбка на лице…что это все значит?

… 'Надеюсь, вам было интересно, в моей компании?

… 'Даже больше, чем ты думаешь'

— Не верю, — прошептали мои губы, а с лица отхлынула кровь, — нет….только не это.

— Что? — спросил Никольский, делая маленький шаг ко мне.

— Стой! — я вытянула в его сторону руку, в предупреждающем жесте, — уходи…мне нужно побыть одной, или ты считаешь, что твой вчерашний поступок заслуживает благодарности и громких оваций? Ты изнасиловал меня, а теперь пытаешься доказать какой ты заботливый! Тогда тебе стоит определиться…

— Ты не поймешь этого, — раздраженно ответил он, — но я прошу, не делай этого.

— Не лезь ко мне со своими советами! Ага? Да и еще, раз уж пришел, будь добр верни мне мои вещи и убери своих псов от моего подъезда!

Лицо Никольского потемнело от ярости, и он метнулся ко мне, я шарахнулась от него и поняла, что теряю равновесие. Перед глазами все поплыло, небо с землей поменялись местами, опора подо мной исчезла.

В голове закрутился разноцветный вихрь, он затягивал меня в себя, словно я была легче песчинки. Он поволок меня за собой, стремительно пронося по радужным виткам воронки. Казалось, не будет конца этой ярко-ядовитой карусели, от которой ощущаешь себя безвольной тряпичной куклой.

А куклу не жалко никому, не жалко сломанных рук и ног, вывернутого позвоночника и растерзанной шеи. Она всего лишь кукла.

Вихрь, наигравшись, остановился, замер и пролился вниз разноцветным конфетти. Яркие кружочки медленно, словно в блаженной эйфории покрывали сломанную куклу ярким глазуревым ковром.

А кукла уже ничего не чувствовала, сейчас она могла позволить сделать с собой что угодно, даже разорвать ее на маленькие бесформенные клочки.

Но она никому не нужная лежала в нарядном сарафане, и невидящим взглядом смотрела в серое ничто.

'Лучше б вихрь довершил начатое… — вдруг подумала кукла, а по матерчатым щекам покатились грязные слезы.

'Разве куклы умеют плакать? — спросил кто-то у нее.

'Наверное, нет' — ответила кукла, и ей захотелось забиться в истерике. Ей дали чувства и эмоции, после того как сломали и выбросили, жестоко…

И она кричала, ругалась и билась головой об радужную землю. Она выла и смеялась, глядя на серое ничто над ее головой.

Неизменным оставалось ее положение. Она, скованная разноцветным серпантином не могла встать и уйти. Изо дня в день, из минуты в минуту, кукла все больше ненавидела себя за беспомощность.

С подаренными чувствами и эмоциями она до сих пор оставалась поломанной тряпичной куклой.

— Дайте мне умереть, — взмолилась кукла, открывая глаза, но вместо привычного давно опостылевшего серого ничто, увидели тусклую лампу на беленом потолке, — где я?!

Она повернула голову в сторону и увидела обшарпанные желтые стены и железную дверь в стене.

Кукла ничего не понимала, она завыла от отчаянья, попыталась подняться, однако руки и ноги оказались привязанными. Звериный рык вырвался из ее груди, но она захлебнулась громкими звуками и жалобно заскулила. По ее лицу градом покатились слезы, злые слезы.

Она все еще помнила вихрь, поломавший ее и разноцветный серпантин, и голос, говоривший с ней, но она не знала о себе ничего. Что может быть хуже, чем пустая оболочка без памяти, без разума, без цели…

Но вот где-то вдалеке хлопнула дверь, послышались чьи-то голоса, перед глазами замелькали незнакомые лица, а ей было все равно. Ее мир рушился, казалось бы, там и так остались одни руины, только кто-то решил, что и этого для нее слишком много. Желтые стены осыпались мелкой пылью, яркая лампа над головой заискрилась и погасла. Внутри куклы зацвел редкий своим безобразием цветок под названием пустота.

Тусклый свет настойчиво пробивался под тяжелые веки, хотелось открыть глаза, но это простое действие почему-то не получалось.

— Что со мной? — 'почему мой голос такой хриплый и надломленный?

Тело затекло и также отказывалось отзываться на посылаемые нервными рецепторами мозга сигналы.

— Что за черт! — возмутилась я, а в голове застучали сотни колоколов. Во рту появился привкус крови, отчего сильно замутило.

Еще одна отчаянная попытка открыть глаза, наконец, удалась. Вид, который предстал перед моим взором, угнетал. Комнатка размером три на два метра, железная дверь со смотровым окошком, лампочка над головой.

— Где я? — растерянно пробормотала я, пытаясь, сосредоточится на зрении, и отогнать поднимающуюся тошноту.

Звук отпираемой двери, заставил забыть обо всем. Когда, наконец, невидимый визитер справился с замком, дверь шумно распахнулась и в проеме показалась женщина. Полная, с седыми волосами и серым потухшим взглядом. На ней был надет больничный халат, на голове повязан платок.