На мостике несли вахту Филип Таер и пилот Ван Пэр.

Когда я вошел, оба вытянулись по стойке «смирно» – таков порядок, принятый на всех кораблях. Я махнул рукой: «вольно». Они сели. Я тоже сел в кресло и посмотрел на индикаторы и экран компьютера.

– Все показания в норме, – доложил пилот.

– Разрешите, я сам проверю? – вырвалось у меня. И я тут же пожалел о сказанном. Ведь Ван Пэр просто хотел перекинуться со мной словечком, развеять скуку, а я сразу полез в бутылку. Как бы не получилось так, как на «Гибернии», с пилотом Хейнцем. Ведь я долго не мог наладить с ним отношений. – Извините, – постарался я загладить неловкость, но от этого совсем озверел. Не к лицу командиру извиняться, если даже он не прав. Без суровости не может быть никакой дисциплины. Ведь недаром власть командира на корабле неограниченна. Знаки уважения, оказываемые командиру офицерами и прочими членами экипажа, – это не только традиция, а еще и средство укрепления дисциплины. Чтобы как-то разрядить обстановку, я обратился к Таеру:

– Филип, сколько еще нарядов вы схлопотали?

– Три, сэр.

Три наряда, по два часа каждый – это шесть часов тяжелых физических упражнений в спортивном зале.

– Должно быть, это замечательно – проводить столько времени в спортзале, Филип? – пошутил я.

– Да, сэр, – вежливо улыбнулся он. – Я часто там тренируюсь.

Мы подошли к опасной черте, и оба поняли это. Не дело командира считать внеочередные наряды гардемарина. Не к лицу гардемарину жаловаться командиру на своего непосредственного начальника.

Хотя Филип Таер на корабле был единственным гардемарином со стажем, все понимали, что в прежней должности старшего гардемарина его не восстановят. Год назад, когда «Гиберния» возвращалась с Надежды, Дерек Кэрр, претендовавший на должность старшего гардемарина, бросил Филипу вызов, и они пошли потягаться в силе в спортзал. Филип потерпел поражение и лишился должности. С тех пор он больше не трогал Дерека.

Согласно традиции, я не должен был сейчас брать Филипа в полет – гардемарин, уступивший свое старшинство, считается профессионально непригодным. И хотя я не питал к Таеру симпатии, все-таки попросил адмирала Брентли зачислить его в мою команду. Только теперь я в полной мере осознал, какую совершил ошибку. Филипа ненавидели и лейтенант Тамаров, и Дерек Кэрр. Впрочем, во мне еще теплилась надежда, что все как-нибудь образуется. Как? Это я представлял весьма смутно.

– Говорят, вы неплохо играете в шахматы, – обратился ко мне пилот.

– Да, люблю иногда подвигать фигурки, – промямлил я.

– Я тоже! Может, сыграем, сэр?

Предложение было заманчивым. Я обожал шахматы, но принять предложение пилота значило нарушить традиции. Говоря языком устава, офицер не должен инициировать социальные контакты с командиром корабля.

– Когда-нибудь, может, сыграем, – ответил я уклончиво, не зная, как вести себя в сложившейся ситуации.

– Можно сыграть прямо здесь, если не возражаете. – Ван Пэр, очевидно, не понимал, что поступает бесцеремонно. – Видит Бог, лучшего способа убить время не придумаешь.

– Вряд ли это лучший способ, – недвусмысленно произнес я.

– Вот доска, сэр, – послышался из динамика полный энтузиазма голос компьютера Дэнни. На экране появилась шахматная доска с расставленными фигурами. – Если возникнут трудности, не стесняйтесь, обращайтесь ко мне, я подскажу!

– На вахте не играю! – отрезал я. Терпеть не могу, когда на меня давят.

– Ну и зануда же вы! – капризным тоном произнес Дэнни.

Пожалуй, это не компьютер, а злостный нарушитель дисциплины!

– Вот командир Стэдмен охотно играл на вахте, когда не было других дел, – как бы между прочим заметил пилот.

Возражать командиру? Это уж слишком. Я едва сдерживался. А может, командир Стэдмен устроил на корабле бардак? Тогда с пилотом все ясно. На «Гибернии» была железная дисциплина, и я считал, что это в порядке вещей. Но неизвестно, как обстоит дело на других кораблях. Бесшабашность пилота никак не вязалась с обычно деловой атмосферой капитанского мостика. Во всяком случае, я к этому не привык. Конечно, мне очень хотелось сыграть партию в шахматы, но устав запрещал отвлекаться на вахте на посторонние вещи. А устав превыше всего.

– Вы свободны, пилот, – промолвил я ледяным тоном. – Идите к себе и отдыхайте до следующего дежурства. И прошу вас впредь исполнять мои приказы беспрекословно.

Пилот, не ожидавший такого поворота событий, прямо-таки обалдел.

– Есть, сэр. Извините, командир Сифорт. У меня и мысли не было проявить неуважение к командиру. – У двери Ван Пэр задержался: – Если хотите, можем сыграть в свободное от дежурства время.

Я не мог сдержать вздоха. Ну почему у меня так трудно складываются отношения с подчиненными? Ведь нам предстоит провести вместе не один месяц. Я с раздражением взглянул на экран, где все еще было изображение шахматной доски.

– Убери ее! – приказал я компьютеру.

– Есть убрать, сэр. – В ту же секунду изображение исчезло.

Филип Таер сидел молча, боясь рот раскрыть. Господи! Ведь это с ним мне придется всю ночь нести вахту. Тоска! Я буквально не терпел Таера.

– Что сидите без дела? – бросил я с раздражением. – Запустите программу случайной выборки координат места назначения и рассчитывайте траектории корабля. За каждую ошибку в расчетах плюс один наряд.

– Есть, сэр! – Бедняга Филип забарабанил по клавиатуре компьютера.

Ну и болван же я! Срываю злость на ни в чем не повинном гардемарине.

– А за каждый расчет без ошибок минус один наряд, – добавил я, чувствуя себя виноватым. Филип глянул на меня как на благодетеля:

– Большое спасибо, сэр! – И снова уткнулся в экран.

Тут я вспомнил, что задачки по навигации Таер решает легко, не то что я.

Когда эта нудная вахта, слава Богу, закончилась, я отправился искать Аманду. Филип Таер ликовал – ему удалось отработать все три наряда упражнениями умственными, а не физическими. Правильно ли я поступил? Пожалуй, что да. Во всяком случае, ничего плохого не совершил. Алекс вешал на Филипа наряды почем зря, так что небольшое послабление никак не отразится на дисциплине.

Я постучал ложкой по стакану и в наступившей тишине начал читать молитву:

– Господи, сегодня, 15 ноября 2197 года, благослови всех нас, наше судно и наш полет, ниспошли нам здоровье и благополучие.

Корабельная молитва читается по вечерам на всех кораблях ООН, бороздящих космос, на протяжении вот уже ста шестидесяти лет. Сейчас я впервые прочитал ее на своем собственном корабле. Это был по-настоящему мой первый корабль в том смысле, что я стал его командиром с начала полета. Рассчитывал я, правда, не на «Порцию», а на «Дерзкий», но момент все равно был торжественный.

В хорошо отутюженных форменных синих брюках, белой сорочке и синем галстуке я чувствовал себя несколько скованно. Знаки различия на синем кителе и кокарда на фуражке блестели, черные ботинки сверкали, начищенные корабельным юнгой Роджером. Если не считать знаков различия, мундир мой ничем не отличался от мундиров других офицеров: и доктора Броса, и самого младшего гардемарина Рейфа Трэдвела.

В пассажирской столовой я сидел за столом, называвшимся командирским. Желающие сидеть со мной пассажиры обращались к эконому, он составлял список, а я выбирал тех, кто был мне по душе. Обычно компания за командирским столом менялась раз в месяц. Поскольку я пока мало знал пассажиров, то решил предоставить выбор моих соседей эконому Ли.

И сейчас, орудуя вилкой и ножом, я, как умел, поддерживал за столом беседу. Вести разговор во время еды я научился только на корабле. В родительском доме все ели молча. После женитьбы беседу поддерживала обычно Аманда, но сегодня она больше молчала из-за боли в пояснице.

– Крепись, дорогая, – подбодрила Аманду миссис Аттани, женщина средних лет. – Твои страдания не вечны.

– А мне порой кажется, вечны, – улыбнулась в ответ Аманда.

– Грег, – миссис Аттани показала на сидевшего рядом с ней франтоватого парня лет семнадцати с изящными, под стать идеальному костюму, манерами, – мой первенец. Мне тоже казалось, когда я его вынашивала, что беременность никогда не кончится.