Эдан повернулся и бросил взгляд в высокое, от пола до потолка, зеркало в золотой раме, установленное у стены. Оно отразило и стоящего за ним Гильвейна Ауреалиса, который остался таким, каким Эдан помнил его. В противоположность гостю Эдан изменился до неузнаваемости. Его короткие волосы — он стал коротко стричь их на четвертом десятке лет, когда начал лысеть — торчали седым ежиком серо-стального цвета. В густой окладистой бороде перемежались серые и белые пряди. Лицо было изборождено временем и боевыми шрамами. От тяжкого бремени ответственности под глазами Эдана появились темные мешки, а от многолетней привычки щуриться сквозь забрало на яркое солнце в уголках глаз образовались гусиные лапки. Взгляд его выражал усталость и уныние, каких еще несколько лет назад не было в помине. Некогда стройный и мускулистый, теперь он усох в талии и груди, и его старые раны ныли в вечно-влажном воздухе дворца на заливе.

Отражение Гильвейна улыбнулось.

— Для меня ты никогда не будешь старым. Я всегда буду видеть тебя таким, каким ты явился мне при первой нашей встрече: застенчивым, неловким юнцом с самым сосредоточенным и серьезным выражением лица из всех, какие мне доводилось встречать у людей столь молодых.

— Твой взгляд эльфа куда острее моего, — печально заметил Эдан. — В своем отражении я часто искал черты того юноши, но больше не нахожу их. — Он повернулся к магу. — Не поздно ли мне просить у тебя прощения?

Гильвейн вскинул голову и уставился на Эдана в легком недоумении.

— О каком прощении ты говоришь?

— Возможно ли, чтобы ты забыл?

— Должен признаться, забыл, — ответил Гильвейн. — Какой повод для обиды ты дал мне?

— Сильванна, — сказал Эдан.

— Ах, это! — Лицо Гильвейна мгновенно прояснилось. — Я никогда не обижался. Я просто не одобрял.

— Меня, — сказал Эдан.

Гильвейн покачал головой.

— Нет, ситуацию. Не тебя.

Эдан отвернулся, закусив губу, и задумчиво уставился в окно.

— Как она?

— Хорошо.

— Все так же прекрасна?

— Она почти не изменилась.

Эдан немного помолчал.

— Она когда-нибудь вспоминает обо мне?

— Да, часто.

— Правда?

— Разве я когда-нибудь лгал тебе?

Эдан повернулся.

— Нет, никогда. Ты всегда был настоящим другом. Но я думал, что в случае с Сильванной я переступил границы нашей дружбы.

— Истинная дружба не знает границ, — ответил Гильвейн. — Ты преступил единственно лишь границы разумного. Я пытался объяснить тебе это, но ты внимал голосу сердца, а не разума. Это был единственный известный мне случай, когда ты вел себя в точности как Микаэл.

— Если бы ты сказал это тогда, я посчитал бы твои слова величайшим комплиментом, — сказал Эдан. — Я так хотел походить на него.

— Скажи спасибо, что не походил.

Эдан усмехнулся.

— Было время, когда подобное замечание привело бы меня в негодование. Но теперь я понимаю. Мы с Микаэлом были словно две стороны одной монеты — отчеканенные по-разному, но призванные дополнять друг друга. Я чувствую, что отчасти утратил свою целостность с его… уходом. — Он тряхнул головой. — Но я никудышный хозяин. Можно предложить тебе выпить?

— Ануирского бренди?

— А как иначе? — Он наполнил два кубка из стоявшего на письменном столе графина, затем протянул один из них Гильвейну. — За что выпьем?

— Почему бы не за ушедших друзей?

Эдан кивнул.

— За ушедших друзей, — провозгласил он. Они выпили; и, согретые бренди, два старых друга бодрствовали до рассвета и вспоминали.

— Я буду Хэлином, Эдан — моим братом Роэлем: а ты, Дервин, будешь Черным Принцем, Рейзеном, — объявил Микаэл тоном, не терпящим возражений. Но одно возражение все-таки последовало.

— Не хочу Рейзеном! Почему мне нельзя быть Роэлем? — капризно прохныкал лорд Дервин.

— Потому что ты не из королевского дома, — ответил Микаэл с высокомерным презрением.

— Ну и что, Эдан тоже, — отпарировал Дервин, не убежденный доводом. — К тому же мой отец — эрцгерцог, а его — всего лишь виконт. Так что по званию я выше.

— Зато Эдан — мой знаменосец, а его отец — лорд верховный камергер, — сказал Микаэл. — Поэтому независимо от звания, он ближе к королевскому дому.

— Но если мне нельзя быть Роэлем, тогда нельзя и Рейзеном, упорствовал Дервин. — Рейзен был сводным братом Роэля, а значит тоже принадлежал королевскому дому.

Микаэл ловко отвел это логичное возражение.

— Рейзен изменил королевскому дому, когда присягнул в верности Азраю, и поэтому лишился наследственных прав. Кроме того, я наследник императорского трона, — добавил он, покраснев, — и могу назначать кого угодно кем мне угодно!

Желая предотвратить скандал в малом императорском дворце, Эдан взял на себя роль дипломата и вмешался в разговор.

— Почему бы вам не назначить Черным Принцем меня, ваше высочество? Я всегда играю Роэля, а так смог бы побыть кем-нибудь другим для разнообразия. Мне бы это понравилось.

Микаэл не хотел сдаваться так сразу. Он взъерошил густые темные волосы и нахмурился, всем своим видом показывая, что обдумывает этот вопрос, но наконец смягчился.

— Ну хорошо, раз уж ты просишь, Эдан, можешь быть Рейзеном. Дервин будет моим братом Роэлем, а Кэлан — Тредериком, знаменосцем.

Он быстро раздал роли остальным мальчикам, и они приготовились к сражению. Для Эдана это было сущей пыткой. В свои восемнадцать лет, вооруженный деревянным мечом и щитом, он чувствовал себя совершенно по-дурацки среди детей шести-тринадцати лет. Но его долг был служить своему принцу, и если принц хотел играть в войну, значит была война.

Они снова играли в сражение при горе Дейсмаар. Это была любимая игра Микаэла, и он возвращался к ней с упрямым постоянством, на какое способен лишь двенадцатилетний мальчик. Казалось, она никогда не надоедала ему. Как всегда Микаэл взял роль Хэлина, героя Ануира. Как это похоже на него, подумал Эдан. Это давало ему возможность красиво умереть и стать богом.

Каждый ребенок в империи знал это предание наизусть. Дети благородных кровей узнавали его от своих наставников, а простолюдины — от бардов, которые излагали легенду в форме эпической баллады под названием «Наследство королей». Баллада существовала в нескольких слегка отличных друг от друга версиях, но все они состояли из четырех основных частей и по сути рассказывали об одних и тех же событиях. Это была история основания империи, и, как большинство детей высшего сословия, Эдан узнал ее очень рано, когда ему было всего шесть лет.

Она начиналась с эпохи «Шести племен», от которых пошли люди, ныне населяющие Керилию. Согласно преданию пять из шести племен пришли в эти земли в результате массового исхода из завоеванного южного континента Адурия. Анду, предки современных анурийцев, назывались по имени их бога Андуираса, благородного бога войны. Рьювены поклонялись Рейниру, божеству лесов и рек. Брехты почитали Бренно, богиню торговли и богатства, тогда как восы были последователями Воринна, князя луны, который покровительствовал магии. Последнее из пять адурийских племен, мезетийцы, служило Мазеле, богине морей. Эти морские торговцы, чьи быстрые суда под треугольными парусами некогда сновали у адурийских берегов, не сохранились как культурная общность в современной империи, хотя следы мазетийского влияния до сих пор можно найти в землях хинази.

Шестым племенем были предки современных хинази, басарии, посвящавшие свои храмы Басайе, богине солнца. Эти темнокожие, внешне не похожие на других люди некогда покинули свою родину Дьяпар и пересекли бурное Море Драконов, чтобы поселиться в юго-восточных землях Керилии. Древние религиозные обряды басариев скрывали тайну их происхождения, но считалось, что они произошли от одного корня с мазетийцами, поскольку культура их имела много общего с мазетийской и, подобно адурийцам, они поклонялись старым богам, хотя каждое племя и выбирало себе любимое божество из пантеона.