До колхоза «Советский» добрались достаточно быстро — сперва по шоссе, потом несколько километров по укатанной грунтовке, на которой машину трясло куда меньше, чем на асфальте федеральной трассы. Дома центральной усадьбы появились как-то неожиданно. Только что по обе стороны дороги тянулся скучный, однообразный лес, мелькнуло озеро, на которое Акулов засмотрелся, разграбленные корпуса молочной фермы, испохабленная надписями автобусная остановка — и вдруг машина оказалась на улице поселка, где под слоем песка угадывались остатки гудрона.

Некогда колхоз считался богатым, но в последние годы, как водится, захирел. Дома стояли заколоченными, на огородах — ни души, молчали собаки, и только вдалеке, на уходящем за горизонт поле, тарахтел одинокий трактор да кружилась над перелеском стая ворон.

— Печальное зрелище, — вздохнул Акулов. — А ведь когда-то, в школе, нас сюда гоняли морковь убирать.

Дом Кости Сидорова Андрей узнал сразу, по описанию. Смотрелся он не более презентабельно, чем соседние строения, но был, по крайней мере,обжитым.

— Тормози. И подожди меня, пожалуйста, в машине. Может, нам тут совсем и не рады.

— Ты что, Андрей? Какая мать прогонит человека, который пришел от ее сына, из тюрьмы?

Акулов промолчал.

Дом был открыт, и Андрей пошел по дорожке от калитки к крыльцу, опасливо поглядывая на собачью будку, но обошлось, никто его не облаял и не покусал.

— Можно? — Акулов прошел через сени и постучал по двери, которая вела в жилые помещения.

— Входите.

Валентина Ивановна сидела за столом. Видимо, в окно заметила машину и теперь ожидала гостей, догадавшись, с чем они пожаловали:

— Вы от Кости?

— Да…

— Он меня предупреждал, я была вчера на свидании.

Акулову стало неловко: его освободили три дня назад, но только сейчас он выбрал время приехать к матери сокамерника.

— У меня нет никакого письма… ничего. Видите ли, мы не ожидали, что меня отпустят. — Акулов не стал говорить, что вынести послание из тюрьмы он вряд ли бы смог, слишком придирчиво обыскивали конвоиры при перевозке в райсуд.

— Костя предупреждал. Вас оправдали?

— Не совсем. Не пришли свидетели и потерпевшие, дело отправили на доследование. Меня отпустили, но оставили под подпиской о невыезде.

Внезапно Андрей осознал, что совершенно не знает, что и как говорить этой усталой, измотанной жизнью женщине. Пока ехал — готовился, но теперь все вылетело из головы или показалось ненужным, пустым, каким-то даже жалким. Ей нужны не слова утешения — утешить и соседки могут, а реальная помощь, которую Акулов пока что оказать был не в состоянии. Начать самостоятельное расследование, найти настоящих убийц? Хороший сюжет для кино, но не для жизни. А даже если и заняться поисками, то многое ли сможет вчерашний зек, за время отсидки подрастерявший оперские навыки и связи?

— Да вы садитесь, что же стоите? — Валентина Ивановна выдвинула из-под стола табуретку, и Акулов присел. — Знаете, вы чем-то похожи на Костю.

«А вы — на мою маму», — подумал Акулов и сказал:

— Тюрьма накладывает свой отпечаток.

— Как он там?

— Нормально, насколько это может быть.

— Он тоже так говорит, но я почему-то не верю.

— Напрасно, сейчас у него все нормально.

— Вот именно, что сейчас…

Фраза повисла в воздухе. Валентина Ивановна пытливо смотрела на Андрея, а он старался сохранить лицо, прикидывая: «Не мог же он ей о „прессе“ писать, не стал бы этого делать. Да и цензура бы не пропустила…»

— Давайте чая попьем. Или вы сильно спешите?

— Нет, конечно… У меня есть время. Все, необходимое к чаю, уже было на столе, стояло на немудреном подносе, прикрытое стареньким полотенцем, и Андрей понял, что женщина готовилась к его визиту.

Кипяток Валентина Ивановна налила из термоса с восточными картинками на мятых боках.

— Вам нужна холодная вода, чтобы разбавить? Костя всегда так делает.

— Я тоже. Все время обжигаюсь горячим…

— Возьмите, это кипяченая. Как вы считаете,сколько Косте дадут?

Акулов вздрогнул и облил пальцы водой. Свои мысли по этому поводу он неоднократно высказывал в камере, но Сидоров ему не верил. Андрей считал, что когда срок следствия по убийству приблизится к концу, вспомнят про заявление,написанное Костей об утере удостоверения. Арестанту вменят статью о заведомо ложном доносе, сопряженном с обвинением неустановленных лиц в совершении тяжкого преступления, за это дадут год-полтора условно и амнистируют. Про убийство на суде никто и не вспомнит, уж слишком слабы доказательства, но и освобождать сидельца «просто — так» областная прокуратура не станет, опасаясь нагоняя за незаконный арест.

Костя с доводами Акулова не соглашался, был уверен, что сидеть ему долго и, похоже, сумел убе-дить в этом мать. Может, и не говорил такого прямо, наоборот, на свиданиях бодрился и пытался ее успокоить — но мать почувствовала состояние сына.

— Я уверен, что его освободят на суде. Он ведь не убивал.

— Следователь так не считает.

— Следователи бывают разные, в том числе и дураки. Не знаю, что у них там в уголовном деде написано, но я провел бок о бок с Костей столько. времени и знаю точно, что он не при чем.

— Страшная история. У нас такого никогда не случалось. Я покойницу неплохо знала, она всю жизнь тут прожила, в колхозе дояркой работала, до самой пенсии. Дочка у нее, Елена, с детства непутевой была. В шестнадцать лет удрала в город, через год родила. Первый сын умер. она потом второго родила и сплавила его к родителям мужа. Говорят, наркотиками занималась. Не знаю, правда или брешут люди, но когда ее последний раз видела, за день до убийства, так не узнала сперва. Тощая, страшная, глаза стеклянные — а ведь. ей только тридцать пять. и Рассказывала, что мужа посадили, а ее обманом из квартиры выселили. Она обратно к матери прописываться хотела.

— Костя об этом ничего не говорил.

— Так откуда ж ему было знать? Следователь этим не интересовался, а Косте я только вчера рассказала.

— Квартирные аферы часто заканчиваются расправой с прежними хозяевами. Неужели следствие не отрабатывало эту версию?