— Какие у меня могут быть дела с этим вором? Но в прошлом…
— В чьем прошлом?
— В его прошлом. Грушин был директором химического завода. И несколько лет назад на том заводе произошел взрыв. Погибло около сотни людей, примерно столько же остались инвалидами.
— И что? Не улавливаю связи. В каком, говоришь, городе?..
Майор почти не удивился, услышав название сибирского городка, откуда родом были сестры Топильские. Градообразующее предприятие взлетело на воздух, погубив массу народа и отравив фенолом все вокруг на долгие годы. Виктор смутно припоминал — завели уголовное дело, в результате которого получили сроки главный технолог, главный инженер, еще несколько человек — но не директор — Грушин Вадим Иванович. Напротив, он заработал благодарность за ликвидацию последствий аварии, несравненный кризис менеджмент и был назначен губернатором края.
— Месяц назад убили его жену.
— Вот как? Наверняка есть связь.
— Она из того самого города. И ее сестра пострадала в результате той самой аварии.
— Вот тебе и связь.
— Совпадение.
— Ну конечно! — Олег рассмеялся. — Ты сам-то, полицай, веришь в подобные совпадения? Говорю — копни поглубже. Но учти, если я первым найду того, кто убил Сашку и Ясмин — убью. И убивать буду долго.
Рыков произнес это так буднично и спокойно, будто речь шла о поимке карманного вора. Но Виктор не сомневался ни минуты — он приведет свою угрозу в исполнение.
— Куда делся Кортес? — без всякого перехода рявкнул Глинский. Рыков вздернул светлые брови:
— Что значит, куда делся? Я эту скотину убил. Там же, тогда же. В Серебряном бору.
— Предположительно.
— Что значит — предположительно? — Олег искренне удивился. — Раз говорю, что я его убил, значит, так и есть.
— Я не спрашивал, кто его убил. Я спросил — где он. Или его тело.
— Мне откуда знать? — Рыков вновь нахмурился. — Беседовать с тобой, майор, одно сплошное удовольствие. Ни слова в простоте — все какие-то загадки.
— Мы не нашли его тела в подвале, — сообщил Глинский, не вдаваясь в детали. — Вот я и спрашиваю — куда он делся?
— Однако, — покачал головой Олег. — А вы хорошо искали?..
— Да ты издеваешься?! — взорвался Глинский.
— Да не ори, я пошутил. Но я действительно не имею понятия, о чем ты говоришь. Когда Сашка меня уносил…
— Один? — Виктор не сдержал скепсиса.
— Нет, не один, приятеля позвал, — в тон ему откликнулся Олег. — Но по поводу приятеля можешь не спрашивать — понятия не имею, кто он и откуда.
— Как звали, тоже не помнишь?
— Кажется, Сашка называл его Слава.
— Может, Мстислав? — Глинский вспомнил покорного плательщика несправедливых штрафов.
— Может, и Мстислав, — не моргнув глазом, согласился Рыков. — Славка, короче.
— Значит, Кортес остался в подвале?
— Да что ж ты тупой такой! — разозлился Рыков. — Говорю же, без сознания был. Кортес мне дырку в животе просверлил, а потом я себе лицо разнес.
— Что?! — Глинский недоверчиво усмехнулся. — Неужто застрелиться пытался?
— А вот это не твое дело, — огрызнулся Рыков. — Сие тебя, полицай, не касаемо.
— И кто ж тебя штопал?
— А я помню? Очнулся в больнице, уже прооперированный.
— В какой больнице?
— Понятия не имею. Персонал там молчаливый, на вопросы не отвечал, да я особо и не приставал. При первом же удобном случае слинял по-тихому, не привлекая внимания. Тайник у меня был, с деньгами и документами. Из России удалось выехать.
— С такой-то рожей? — скривился Виктор.
— Ты слышал про грим американских спецслужб? Джош Нантвич был отличным специалистом.
Виктор промолчал. Не верить Рыкову у него не было причины — все, что тот рассказал, выглядело весьма правдоподобно — не подкопаешься. Но оставался один странный момент: — Ты обмолвился — Сашка и Ясмин. Откуда ты знал Ясмин? Если, как говоришь, сбежал из больницы?
— Она выхаживала меня, пока я там валялся. Как за родным ходила, с ложки кормила, судно подавала, губкой обтирала. Узнаю, кто их убил, в асфальт укатаю. Еще вопросы есть?
— Ты уверен, что Кортес не остался жив? Ты видел, как он умер?
— Как тебя, майор. Сдохла эта сволочь. Я ему пулю в затылок всадил. Шансов у него не было.
— За что?
— За что?.. — Рыков вздохнул. — Он пытался задушить Катрин.
— Ах, Катрин! — Виктор покивал. — Понятно, понятно… И чего б ему ее душить? Насколько я помню, они дружили.
— Дружили, — согласился Рыков. — До определенного момента. Пока однажды она не подняла его на смех перед всей компанией. Тогда он возненавидел ее смертельно. И если вспомнишь, с чего все началось… нашу вечеринку у Антона. Ту, после которой я убил Полину…
Он так спокойно говорил об убийстве, что Виктора передернуло от отвращения.
— Вспомнил? Тогда Орлов зверски избил Катрин — из-за провокации Кортеса[184]. Да тот сам признался там, в Серебряном бору. Рассчитывал, что Катрин придет к нему ночью. Не на ту напал… Хотя… черт его знает — не вернись Орлов той ночью в Тохину квартиру, может она и…
— Да ты сам не веришь в то, что говоришь.
— Не верю. Но исключить такую возможность не могу. Ведь она…
— Фильтруй базар, скотина, — процедил Виктор. — Ты говоришь о жене моего друга.
— Прежде чем она стала его женой, она была моей, — напомнил Рыков надменно.
Виктор уничижительно смерил его взглядом: — Твоей? Это ту полуживую, истекающую кровью женщину, которую Булгаков вынес из композиторского дома, ты называешь своей?
Даже в полумраке гостиничного номера было заметно, какой синеватой бледностью залило лицо Олега Рыкова: — Это… это… если б он не сломал мне шею…
— Тогда бы ее сейчас не было на свете, — перебил его Виктор.
— Да, наверно, — Рыков прикрыл глаза. — Я был вне себя и просто…
— Рассердился?.. — невинно поинтересовался Глинский.
— Ты ничего не понимаешь… — было слышно, как Рыков скрипнул зубами.
— Послушай… Возвращайся добром.
— Нет, это ты послушай, полицай. Ты зарвался. Все, что хотел узнать, ты узнал. Теперь ты уедешь отсюда. Обещаю, обо мне ты больше никогда не услышишь. И не вставай более на дороге — удавлю. Подумай об Алике и Максе. Он тебя как называет?
— Папой, — ответил Виктор после секундной паузы.
— Вот пусть и дальше называет. — Рыков погасил свет, и Виктор услышал пиканье внутреннего кнопочного телефона, а затем: — Mademoiselle? Je ne peux pas ovrir la porte de la chambre vingt deux… Oui, du dedans. Merci…[185]
— Браво! Браво! — от оглушительных воплей публики, казалось, вот-вот рухнет плафон с летящими фигурами Шагала. Шквал аплодисментов бушующим валом накрыл оркестр и артистов, вышедших на поклон в третий раз. Борис, придерживавший руку Анны, сделал неуловимое движение, подталкивая приму вперед, и она, взмахнув изящно кистями, присела в глубоком реверансе. Служительница несла ей белые розы — которые и букетом трудно было назвать — творение лучшего флориста отеля Georges V. Несомненно, от Франсуа. Она прижала цветы к груди и подняла украшенную крохотными фиалками головку к ложам первого яруса. Да, конечно, вот и он. Кричит вместе со всеми: «Браво!» и не отрывает от нее горящего взгляда. Она узнала этот взгляд, полный любви и гордости — до него, герцога Альба, только один мужчина смотрел на нее так — Антон Ланской. Анна ощутила, как колоколом забилось ее сердце. Она подняла руку и помахала Франсуа, а он в ответ прижал ладонь к губам, а потом приложил ее к левой стороне груди.
Занавес, шелестя алыми волнами, скрыл танцовщиков от восторженных глаз публики. Служительница выскочила из-за кулис и поспешила к Анне, протягивая руку к розам — сейчас она должна вновь выйти на поклон, уже из-за закрытого занавеса, и цветы полагалось отдать, но Анна сделала протестующий жест — нет, она ни за что не расстанется с этим символом его любви. Пусть видит, как он дорог ей. Борис — Колен[186] потянул ее к выходу на авансцену — другая служительница уже чуть отодвинула тяжелый бархат: