Бас вновь опустил смычок на струны. И лучи солнца, к тому времени начавшего клониться к закату, стали ярче, словно преломились в кристально чистой воде, омывшей листву деревьев на площади, и та приобрела изумрудный оттенок, будто и не настала ей пора желтеть в ожидании осени. Пленительное аллегро устремилось ввысь, к крышам старинного дворца, пульсируя подобно сердцу — то ли птицы, то ли человека. Волны соло поднимались выше, к облакам, в бездонную синеву парижского неба. А в тот момент, когда неудержимый полет, казалось, готов был оборваться, взволнованная виолончель подхватила его, расправив могучие крылья… а за нею — альт, обволакивая мятежную страсть певучим легато. И остальные стали вплетать голоса в яростную песню небес — не самый слаженный хор, но сияло в его звучании подлинное чувство, пылкое до исступления…. В сольную паузу Себастьян опустил смычок, повернул голову к Бриджит и перехватил ее восхищенный взгляд. Губы юноши тронула торжествующая улыбка — и скрипка его вступила вновь, без колебаний и сомнений возглавив неистовый экстаз всего ансамбля.

— Как чудесно… — трепетно вздохнула Бриджит.

— Мендельсон. Концерт для скрипки ми минор, — отозвался машинально Десмонд. — Отлично. Чувствуется школа.

Бриджит его будто не слышала — ее захватила музыка, уже превратившаяся в бушующий шквал аккордов. Девушка глубоко дышала, не сводя восторженного взгляда с группы уличных музыкантов, которые сгрудились вокруг Себастьяна, словно признав за ним le droit de diriger[180]… И их лица, чуть отрешенные, с горящими глазами, объединенные великим таинством, лучились победным светом те несколько минут, что они были единым целым.

И почти никто на площади Колетт не обратил внимания на высокого сероглазого мужчину лет тридцати пяти, остановившегося послушать уличный оркестр. Почти никто — кроме одного, который озадаченно хмурился и внимательно рассматривал майора Виктора Глинского, пока тот, улыбнувшись своим мыслям, не продолжил путь по улице Сент-Оноре к Вандомской площади…

Майор вернулся в гостиницу поздно, усталый и раздраженный. Наконец ему удалось добиться аудиенции у председателя Фонда помощи жертвам насилия. Ею оказалась стройная молодая женщина с ясными светлыми глазами и приятной улыбкой на розовых губах. Она терпеливо выслушала Виктора, но как видно, мало чего поняла, и только покачала головой: «Я бы рада помочь, но не понимаю, как? Мы не ловим беглых маньяков, и наши волонтеры никогда не стали бы заниматься ничем подобным. Александр Гаврилов? Давайте посмотрим… Нет, никого с таким именем в наших экипажах нет и не было. Мне жаль». Когда же Виктор заикнулся об Анне, то ему показалось, что в глазах женщины загорелся недобрый огонь, хотя выражение ее лица не изменилось, и тон остался по-прежнему любезным: «Мадам Королева? Она так недавно работает у нас. У нее не может быть подобных полномочий!». Итак, очередной день прошел впустую, но вымотал его совершенно и Виктор уснул мгновенно, едва коснувшись головой подушки, будто провалился в черную бездну. Ему ничего не снилось — он буквально выпал из жизни на те несколько часов, что спал — пока не вынырнул из этой бездны, разбуженный неприятным ощущением чего-то острого и холодного у горла. Он открыл глаза — в предутреннем сумраке, в который был погружен гостиничный номер, он разглядел нависшего над собой человека.

— Bienvenue à Paris[181]. — услышал он низкий голос. — Как поживаешь, майор?

Твою мать! Виктор дернулся, но понял, что его левое запястье пристегнуто наручником к спинке кровати. Горло же продолжала обжигать сталь ножа.

— Какого черта ты сюда приперся?

— Тебе по пунктам изложить? — Глинский старался сохранять хоть видимость спокойствия. — Отстегни меня, и я представлю тебе подробный отчет.

— Ну уж нет, — Рыков щелкнул выключателем бра над кроватью. — Не дергайся, майор — убивать тебя в мои планы не входит. Просто хочу расставить все точки над «і».

— Значит, я был прав, и Королева тебя покрывает, — произнес Виктор, с трудом скрывая злость. — Хороша прима, нечего сказать.

— Анну не трожь, — процедил Олег. — Она ничего не знает.

— Ну да, а что ты в Париже — чистое совпадение.

— Как ни странно, ты прав, — Рыков убрал нож и встал с кровати. — Итак, веди себя хорошо и никто не пострадает. Я, кстати, вопрос тебе задал. Какого хрена ты здесь делаешь?

— В отпуск приехал, — усмехнулся Глинский.

— В отпуск, значит? Достопримечательности осматриваешь? Ну, и как тебе?

— Мулен Руж — отстой.

— Ты ж там не был, откуда тебе знать?

— Все равно — отстой.

— Окей, поверю на слово. Я сам там не был. Занят делами.

Некоторое время они пристально друг друга рассматривали — Рыков — с искренним любопытством, Виктор — с неукротимой ненавистью.

— Ты сейчас мне дырку на лбу прожжешь, — хмыкнул Рыков. — Чего уставился?

— Поехали в Москву. Хватит уже, набегался на свободе. Пора и честь знать.

Олег запрокинул голову и расхохотался: — Это я на свободе бегаю?! Майор, ты не знаешь, о чем говоришь. Заключенный в камере смертников может считаться более свободным, чем я. Можешь быть доволен.

— Я — доволен? — скрипнул зубами Глинский. — Я буду доволен только, когда увижу тебя за решеткой.

— В этом я тебе не помощник. Но если ты хочешь меня о чем-то спросить — валяй. А потом ответишь на пару моих вопросов. Quid pro quo[182].

— Ага, щас. Размечтался. Можешь меня убить…

— Зачем? Ты стал хорошим мужем Алике и прекрасным отцом Максиму. Такого горя я им не доставлю.

— Ты, урод! — зарычал Глинский. — Да как у тебя язык поворачивается! Вон отсюда. Не буду я отвечать на твои долбанные вопросы. И твои ответы меня не интересуют, лживая ты тварь.

— Так я пошел? Можешь позвонить портье, милая девочка придет и тебя освободит. Но тогда ты меня больше никогда не найдешь и ничего обо мне не узнаешь. Но ведь тебя гложет любопытство, не так ли? Тебе же до смерти хочется узнать, как я выплыл из лужи крови в подвале моего коттеджа в Серебряном бору.

— Мне плевать.

— Врешь. Было б тебе плевать, сидел бы ты сейчас в своем кабинете на Петровке, а не лежал пристегнутый наручниками в парижском отеле, словно в ожидании дом инатрикс[183]. Не желаешь, кстати? Здесь можно заказать. Недорого.

— Да пошел ты!

— Ладно, не обижайся. Итак, что ты хочешь знать?

— Я не за информацией сюда приехал.

— Ну не мог же ты на полном серьезе надеяться, что я позволю тебе меня арестовать и увезти в Москву? Ты ж не наивный дурачок, майор. Мы сейчас с тобой разговариваем лишь потому, что я этого захотел. Я, а не ты. Как только мне надоест, уйду. Итак, чем могу быть полезен?

— Зачем ты убил Александра Гаврилова? — внезапно выпалил Виктор и осекся, увидев, как окаменело лицо его врага.

— Что?! — спустя мгновение хрипло переспросил тот. — Сашка убит? Когда?

Виктор понимал — если б Гаврилова убил Рыков, то скрывать бы не стал. И его реакция говорила сама за себя — стройная версия Виктора лопнула. Это было неожиданностью.

— Так это не ты? — на всякий случай уточнил майор. — Черт.

— Сашка убит, — прошептал Олег в растерянности. — У какой твари поднялась на него рука?

— Я думал, у тебя.

— Чтобы я — Сашку?! — прорычал Олег. — Я жив только благодаря ему.

— Когда тебя это останавливало? — сухо заметил майор. — Тебе Оксану Кияшко припомнить?

Рыков, казалось, его не слышал: — Убью ту тварь, которая это сделала. Как его убили?

Виктор рассказал, не скрывая подробностей.

— Как, как зовут хозяина коттеджа? — прищурился Олег. — Грушин?

— Он не при чем, — покачал головой Виктор.

— Ты ошибаешься, — возразил Рыков. — Копни поглубже. Мне эта фамилия знакома.

— Откуда? Какие у тебя с ним дела?