В гостиничном номере тускло горел ночник в изголовье единственной кровати, на которой спала Бриджит, но даже в полумраке было заметно, как пунцово покраснел Бас.

— Ничего не нашептывал, — промямлил он.

— Нашептывал, нашептывал, — ухмыльнулся Десмонд.

— Я хотел ее успокоить, — Десмонд понял, что Бас врет и рассмеялся. Себастьян попытался перехватить инициативу:

— Лучше объясни, почему Тальон говорил, что знает, кто ты такой? Даже имя произнес, подожди, как это… — Себастьян чуть не подавился скотчем — так изменился в лице американец.

— Я что-то не то сказал?

— Больше никогда… Слышишь…. Nevermore…

— Никогда — что?

— Больше никогда не произноси это имя, — прорычал Десмонд. — Nevermore…

— «Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,

Though its answer little meaning — little relevancy bore…»

Десмонд удивленно поднял светлые брови, но перебивать не стал. Бас счел его молчание за поощрение и продолжил, уже с большим воодушевлением:

— «For we cannot help agreeing that no living human being

Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door —

Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door…»

Десмонд усмехнулся, помотал головой и закончил:

— «With such name as «Nevermore»[247]. Да ты поклонник Эдгара По?

— Я получил образование, — скромно отозвался Себастьян. — Неплохое, кстати.

— И музыкальное?

— Ты про Мендельсона? Я ж наполовину австриец. Моя матушка — дирижер и скрипач. Детство я провел в оркестровой яме Венской Оперы.

— Камилла фон Арденн… — пробормотал Десмонд. — Так вот почему мне твоя фамилия знакома.

— Музыка у меня в крови. Видел бы ты, как я танго танцую!

— Полагаю, виртуозно. Тогда почему — медицина?

— Призвание, — коротко отозвался Бас. — Мой отец — кардиохирург с мировым именем. Фон Арденны знамениты во многих сферах.

Десмонд отхлебнул скотча, устремив на Себастьяна пристальный взгляд. Тот смутился и решил перейти в наступление:

— А ты? Ты, сдается мне, тоже музыкант? Что это было сегодня, в Сен-Сернен?

— Не самое удачное исполнение Моцарта.

— Не скромничай. Если забыть про надругательство над органом, то звучало весьма недурно, — засмеялся Бас. — А сколько языков ты знаешь? Говоришь по-английски, словно вырос на Манхэттене. Твой французский очень неплох — гораздо лучше моего.

— Я учился в школе, — было видно, что Десмонду хотелось бы замять тему своего образования.

— Ну, конечно, в школе, — протянул с разочарованием Бас. — А что ты…

— Хватит, задолбал уже, — разозлился Десмонд. — Если тебе так хочется поиграть в вопрос-ответ, расскажи лучше, что ты здесь делаешь? Нас с Матой Хари[248], — он кивнул на кровать, — здесь держат против воли — но ты? Не могу поверить, что старуха наказала тебя столь беспощадно. Что ты натворил, мать твою? Пациента убил?

— Что-о?! — оскорбился Бас. — Да ты в своем уме?! Я мечтал работать для Ордена, едва начал говорить. Первое слово, длиннее двух слогов, которое я произнес, было — «Ordensgemeinschaft»[249].

— Как длинно, — буркнул Десмонд беззлобно. — Звучит как ругательство.

Себастьян побелел от гнева: — Да как ты смеешь! Я горжусь тем, мне оказали честь — weiß Gott[250], я ничем ее не заслужил!

— Come on, come on![251] Чего ты завелся? Извини. Не думал, что для тебя это так важно. Просто тогда на вокзале, когда я спросил, за какие грехи ты к нам попал, у тебя такая физиономия была, будто ты сейчас сблюешь…

— «Сблюешь?» Что это? Не понимаю…

— Будто тебя вот-вот стошнит.

– Α-a! Понятно! Если б ты знал, чего мне стоило уговорить бабушку… то есть мадам Перейра разрешить мне… Меня вся семья видела хирургом с мировым именем.

— Тебе нравится резать людей?

— Мне нравится спасать жизни.

— Мне бы тоже хотелось спасать жизни, — мрачно пробормотал Десмонд. — А вместо этого приходится убивать. Как ты думаешь, вышел бы из меня хирург? — прищурился он с озорным видом.

— Нет, — серьезно откликнулся Бас. — Чтобы стать хорошим хирургом, надо любить людей. А ты их не любишь, мизантроп.

— Не люблю. Люди лживы, жестоки и алчны.

— А ты сам?

— И я в том числе. Ничем не лучше других. Ты же знаешь, кто я.

— Знаю, — Себастьян сделал внушительный глоток скотча. — Но сейчас ты работаешь во имя возмездия. Не справедливости, но возмездия. И, несмотря на то, что ты занялся такой грязной работой не по зову сердца, как я, ты не испытываешь к ней отвращения. Возможно, тебе даже интересно.

— Щенок, — проворчал Десмонд. — Тоже мне, психоаналитик выискался. А ну-ка, Herr Doktor Freud[252], объясни-ка лучше, почему ты, на которого возложили надзор за выполнением протокола, не остановил казнь?

— Что? — Бас несколько раз смущенно моргнул.

— По протоколу, как только ты заметил, что между палачом и приговоренным есть что-то личное, должен был вмешаться.

— Должен был.

— и?..

— Даже в голову не пришло, честно говоря, — признался Себастьян.

— Если эти уроды стукнут Изабель…

— И что? — искренне удивился Бас. — Что она мне сделает?

— Вероятно, ничего, — согласился босс. — Но ты не ответил на мой вопрос.

Бас на мгновение задумался, а потом, вновь несколько раз смущенно моргнув, заявил:

— Когда я смотрел, как ты кромсаешь эту сволочь, то понимал, что для тебя это не просто убийство грязного насильника и садиста.

— Неужели?..

— Ты убивал что-то в себе.

— Bullshit![253]

— Bullshit, you say?[254] Помнишь, на что сел ворон?

— Какой ворон?

— Тот, ворон Эдгара По?

Десмонд нахмурился, пытаясь вспомнить: — На бюст над дверью?..

— Чей бюст?

Десмонд прикрыл светлые ресницы: — Сейчас, подожди! «Perched upon а bust of Pallas just above my chamber door»[255]… Pallas?..

— Именно! Бюст Паллады, — торжествующе воскликнул Себастьян. — Улавливаешь?

— Ни черта не улавливаю. — Десмонд хлебнул еще скотча — может, огненная вода прояснит поэтические ребусы Баса. Безуспешно.

— Парень, впустивший в свой дом ворона, был в крайней меланхолии из-за некой прекрасной девы, которая умерла.

— Я-то тут при чем? У меня нет меланхолии. И с прекрасной девой тоже не сложилось.

— Не сложилось! — фыркнул Себастьян. — Бриджит жаловалась, что ты во сне зовешь кого-то.

— Чушь, — Десмонд почувствовал, как задергалась правая бровь. — Рыжая сплетница!

— Может и так, но вполне вероятно, что Паллада — решение всех твоих проблем. Попробуй взглянуть на это вот с такой точки зрения.

— Bullshit! «Perched, and sat, and nothing more»[256].

— А та женщина, которую ты зовешь?..

— Ты слышал, мать твою? Nothing more![257]

— Слышал. Не злись! Я всего лишь хотел помочь… Извини.

Некоторое время они молчали. Потом Себастьян, желая нарушить неловкое молчание, спросил:

— Кстати, кто это тебя так? — и указал на изуродованную сторону лица Десмонда. Тот машинально дотронулся до шрама:

— Ты об этом? Побрился неудачно.

— Чертовски неудачно.

— Да.

Они вновь замолчали. Десмонд беззастенчиво разглядывал молодого немца, словно изучая. Себастьян поежился — под пристальным взглядом светло-голубых глаз ему стало не по себе.