— А Роман как к ней относился?

— Как ни странно, очень любил. Во всяком случае, пока был маленьким. Всегда старался обнять ее, поцеловать, за что всегда получал тычки и оскорбления.

— Как вы думаете, Алексей Степанович, мог Роман убить собственную мать?

Мужчина задумался, а потом нехотя произнес:

— Мог. Точно мог. Не из корысти — совсем бессребреник был мальчишка, а потому что нет горше обиды, чем от матери.

Опять-таки от следователя Виктор знал, что следствие даже не рассматривало версию о том, что Сукору убил ее собственный сын — настолько явным был мотив у некоего разгневанного родителя. Тем не менее — на всякий пожарный — алиби Горского проверили. Оно оказалось не безупречным, но вполне приемлемым — Роман заявил, что провел весь день в квартире. Камера у подъезда свидетельствует, что дома он не покидал. Но можно было выйти через пожарный ход, где камер нет. На двери там висел замок. Но любой замок можно отпереть. Итак, судя по Modus operandi, Сукора Антонина Сергеевна была убита собственным сыном, тихим, скромным человеком, совсем не похожим на агента по продаже недвижимости. Несколько раз в жизни Глинский имел дело с людьми этой профессии и всегда поражался их напористости, а порой и наглости даже когда речь не шла о продаже квадратных метров. А Роман был совсем другой. Агент… агент по продаже недвижимости…. Интересно.

— Вадим Иванович? Майор Глинский беспокоит, — Виктор выслушал недовольное хрюканье потревоженного чиновника, и продолжил: — Как называлось агентство, через которое вы покупали коттедж? Не помните? Адвокат должен помнить? Да, адвокат должен. Спасибо.

Через несколько минут майор связался с адвокатом Грушина, а еще чуть позже выяснил, что коттедж в Быково был приобретен в личную собственность через риэлторскую контору «Новый свет» — ту самую, в которой работал Горский Роман Геннадиевич. Агентство выставило на продажу этот злополучный коттедж около четырех лет назад, но покупателя оказалось найти не так-то просто — цену заломили нехилую, а что было делать с недостроенным домом — непонятно. Горский же начал работать в этом агентстве буквально за пару месяцев до того, как исчезли Александр Гаврилов и его жена — в октябре 2012 года.

— У меня скоро мозги вскипят с этим делом, — ворчал Сергеев, приехавший на совещание к Лежаве. — Это что ж получается?

— Позвольте мне, — подал голос Виктор. — А получается следующее. Озлобленный на мать, Горский воспользовался случаем, выманил ее из дома на кладбище. При обыске мы нашли документы на участок Введенского кладбища — там семейное захоронение. Там он, скорее всего, оглушил мать, заклеил ей рот, связал руки и бросил умирать в склепе. Ее могли вообще там не найти — склеп заброшенный, никто за ним не ухаживает уже долгие годы. Так он избавился от матери. Убийство сошло ему с рук. Затем происходит странное.

— Сдается мне, сейчас начнется полет фантазии, — Лежава уселся поудобнее. — Ну, сказочник, давай…

— Движимый мотивом, которого пока мы не знаем, Горский убил чету Гавриловых. Так как у него есть доступ на территорию всей недвижимости, которой занимается его контора, он замуровывает их в недостроенном коттедже.

— Какие доказательства, что это он?

— У нас есть видеозапись из ресторана «Мамма миа», что на Тверской, там где в последний раз в жизни обедали Александр и Ясмин. Там ясно видно, что к ним за столик подсаживается мужчина. Лица не видно, но по антропометрическим данным он очень похож на Горского, — Сергеев положил перед Лежавой фотографию с видеонаблюдения. Тот повертел ее в руках.

— Кстати, «Форд Мондео», который поджидал этого человека и чету Гавриловых в переулке за рестораном — один в один служебный автомобиль Горского, предоставленный ему риэлтерским агентством. Номера, как я говорил — краденые.

Тем временем майор продолжал:

— Через два года, узнав, что трупы найдены, ему остро захотелось взглянуть на место, где он совершил преступление. Для этого он познакомился с Августой. Та ему рассказала о богатом доме, в котором она работает, и Горский решил ограбить этот дом. Во время ограбления он наткнулся на мадам Грушину и убил ее.

— А в стену зачем затолкал?

— Он же псих, — заметил майор. — В детстве его мать запирала в темной комнате, с крысами, залепляла ему рот, чтоб не слышать криков. Вот он и повернулся на склепах.

— Нужна посмертная психиатрическая экспертиза, — заявил Сергеев. — По результатам картина станет яснее.

— Станет, станет, — дужка очков в руках полковника хрустнула и наконец отвалилась.

— И-ес! — воскликнули хором Глинский, Зимин и Сергеев, а Лежава в раздражении отбросил сломанные очки в сторону. Выдвинул ящик стола, порылся в нем и достал бархатный очечник. Опера и следователь многозначительно переглянулись. Лежава невозмутимо водрузил новые очки на нос.

— Ерунда какая-то получается. Ну не похож Горский на грабителя. На серийного убийцу, скорее. Но почему он выбрал для убийства именно Грушину?

— Мы пока не знаем, — майор покачал головой. — Но мы выясним.

— Так выясняйте! — буркнул Лежава. — А то только над начальством ржать горазды…

Всю дорогу до больницы они молчали. Анна, решительно сжав губы, смотрела в окно, а Жики — прямо перед собой. В полдень им позвонили и сообщили, что Бориса перевели из реанимации и его можно навестить. Анна хотела поехать одна, но Жики ее не отпустила.

— Неизвестно, чего ждать, — резко заявила она. — Я должна быть уверена, что с тобой ничего не случится.

— Какого черта, Жики! — Анна всплеснула руками. — Ты не можешь опекать меня до бесконечности! Это уже просто абсурд!

— Не возражай мне, детка, — Жики старалась говорить спокойно. — Я никогда не подвергну тебя опасности. Если ты готова стать частью Ордена, тебе необходимо руководство — на первых порах, во всяком случае.

— Полагаешь, я не справлюсь? — Анна почувствовала себя уязвленной.

— Не сомневаюсь — справишься. Но я все же поеду с тобой.

И вот они — перед палатой. Два телохранителя встали у двери, а Жики опустилась на кушетку: — Ну что ж, иди. Господь с тобой!

Лицо премьера было не просто бледным, а серым, с бисеринками пота на лбу. К сгибу локтя змеилась трубка капельницы, дыхание было хриплым. А бескровные губы чуть подрагивали, будто пытаясь что-то сказать.

— Здравствуй, Боренька, — Анна подошла к больничной койке. — Как ты?

— А… Ан…Ан-на… — прошелестел он. — Ты…

— Как ты себя чувствуешь?

— Так же как… как… выгляжу…

— Плохо выглядишь, — констатировала Анна, опускаясь на край кресла подле кровати…

— Наверно… Прости меня….

— За что? — вздрогнула Анна.

— Я так тебя подвел. Ты осталась без Колена. Прости.

— Ничего, это не самое неприятное.

— Аннушка… если б только я мог… Если б только я мог все вернуть назад… Бедная, бедная Сесиль…

— Как она оказалась на водительском сидении?..

— Я попросил ее сесть за руль. Я же совсем не знаю дорог Парижа. Она с восторгом согласилась. Думаю, она никогда водила такую машину. Бедняжка…

— Да, — кивнула Анна. — Ты чудом остался жив.

— Ты называешь это чудом? Не знаю, смогу ли я когда-либо танцевать.

— Я вышла на сцену после гораздо более тяжелых ранений. Все в твоих руках.

— Ты сильна духом. А я нет.

— Не скромничай.

— Анна, у тебя странный голос. Что-нибудь случилось?

— Случилось? Ты еще спрашиваешь! На меня совершенно покушение — не бог весть что, конечно, но чертовски действует на нервы!

— Мне так жаль, — в голосе Бориса звучала неподдельная скорбь. — Мне так жаль, Анна.

— Чего тебе жаль? — Анна поднялась с кресла.

— Как чего?.. Жаль, что все так… Дай мне воды…

Анна взяла со стола поилку и вставила трубочку в рот Борису. Тот несколько раз жадно глотнул.

— Итак, чего тебе жаль?

— Почему ты так говоришь со мной?..

— Ты знаешь, почему.

— Я не понимаю… Аннушка…

— Боря, за что?

— Я не понимаю… — повторил он.