— Не твое дело! — рявкнула Жики. — Антон Ланской, погибший муж Анны…

— Как, как?.. — перебил ее Росси.

— Антон Ланской. А что? Ты его знал?

— Не думаю, — покачал головой старик. — Фамилия показалась знакомой. Продолжай, carissima…

— Это его внебрачный ребенок.

— Понятно. И что от нее хотят? От твоей примы?

Жики вконец разозлилась — ее глаза метали молнии, а губы сжались в тонкую алую линию.

— Ты напрасно сердишься, carissima, — заметил Росси. — Если ты не хочешь ввести меня в курс дела, так зачем меня позвала? Просто узнать, не превратился ли я в похитителя детей за то время, что мы стали чужими?.. Так я тебе сказал — нет, не превратился. Я все тот же Венсан, каким ты меня знала.

— Нет, — грустно отозвалась Жики. — Ты сильно изменился за пятьдесят лет.

— Больше, — поправил ее Росси. — Не жалеешь, carissima, что порвала со мной?

— Не меняй тему! — потребовала тангера. — Со мной этот номер не пройдет!

— Я и не собираюсь, но прошу, Жики, ответь. Совсем не жалеешь? Старая дива с досадой поморщилась:

— Не знаю, что бы ты хотел услышать.

— Правду.

— Правду? Изволь. Когда я узнала про тебя и Моник…

— Значит, жалеешь, — он взял ее за руку. Это было столь неожиданно, что мадам Перейра остолбенела: — Ты… ты… да с чего ты взял, un vieux renard[287]?

— Я сужу по себе. Я так и не смог забыть тебя, Жики, прекрасная тангера…

— Перестань.

— Твои глаза — такие бархатные, страстные…

— Это смешно…

— Ты была тонкая, как ивовый прут и такая же гибкая.

— Венсан!

— Я держал тебя в объятиях, и мир для меня переставал существовать.

— Ты и Моник…

— Да перестань, в самом деле! Моя интрижка с Моник началась еще до знакомства с тобой. Как я мог знать, что встречу тебя — женщину, с которой буду готов провести всю жизнь. Когда я увидел тебя в первый раз — разъяренную, будто тигрица — влюбился без памяти. Больше всего мне захотелось защитить тебя от безжалостного мира, который ополчился на хрупкую девушку.

— Я не была хрупкой! — возразила Жики. — Я прошла все круги ада и выжила.

— Ты всегда мне противоречила, — Росси прижал к губам ее ладонь, которую она почему-то медлила отнять.

— Прекрати, — наконец сказала она. — Ты положил конец нашим отношениям, ты, а не я.

— У меня не было другого выхода. Ты же знаешь, как меня оскорбили.

— Ты мог просто уйти, — процедила Жики. — Не становиться при этом интриганом и вором.

— Мне всегда нравилась игра al limite della follia[288], — Росси выпустил ее руку. — Что за тоска смертная в этом твоем Ордене? Все кого-то наказываете, калечите, а то и убиваете. То ли дело я! Меня окружают красота и искусство. Поверь, это гораздо интереснее, чем твои… акции.

— Ты думаешь, мне нравится то, чем я занимаюсь? — побагровела она. — С каким бы удовольствием я б проводила время в «La Ronda»! А я трачу жизнь на то, чтобы воздавать по заслугам всякой мрази!

— Так уйди! — воскликнул Росси. — Переезжай ко мне в Венецию и хотя бы на закате жизни будем вместе!

Жики была ошеломлена его словами настолько, что застыла с полуоткрытым ртом. Наконец, придя в себя, рассмеялась: — Ты не можешь говорить серьезно.

— Я абсолютно серьезен, — и правда, лицо команданте было напряжено, будто он действительно ожидал от нее ответа на свое провокационное предложение. — Я буду ждать тебя, carissima, как ждал до сих пор. Надеюсь, однажды тебе надоест распоряжаться чужими жизнями и вершить правосудие, которое, находится исключительно nelle mani del signore[289].

— Что это ты о боге вспомнил, — проворчала Жики. — На сердце не жалуешься?

— В моем сердце бьется такая любовь к тебе, carissima, что меня хватит надолго.

— И все же побереги здоровье, — насмешливо посоветовала тангера и поднялась со скамейки. — Мне пора.

— Я не хочу с тобой прощаться, — Росси приник к ее руке. — Я все же продолжаю надеяться…

Расставшись с мадам Перейра, команданте сделал неуловимый жест, и, откуда не возьмись, появились трое молодцов в серых костюмах, а вслед за ними и «Кадиллак» элегантного белого цвета. Один из телохранителей распахнул дверь перед стариком.

— Ланской… Ланской… бормотал Росси, устраиваясь на заднем сидении и ожидая, пока другой телохранитель не укутает ему ноги пледом. — Ланской…

— Простите, экселенца?..

— Да нет, ничего. Это я сам с собой разговариваю. Поехали в тратторию на бульваре Монпарнас.

Когда медэксперт выложил перед Виктором результаты экспертизы, тот уже мало удивился — Сукора Антонина Сергеевна приходилась матерью убийце Мани Грушиной. И женщина на фотографиях была именно она — воспитательница детского сада. Как выяснилось, когда Роман женился, то взял фамилию жены. И стал Горским.

«Моя милая, моя незабвенная мамочка», — Глинский вспомнил исполненные истинной скорби интонации, звучащие в голосе убийцы. Но, поговорив с единственным родственником Горского — двоюродным братом его матери, Виктор пришел в замешательство.

— Крайне неприятная история, — рассказывал Алексей Степанович, пожилой дядька, которого майор нашел в гараже, загорающего под древней маздой. Из-под машины мужик вылез, но начал копаться под ее капотом. Поэтому порой его голос звучал приглушенно, точно доносился из колодца. — Был целый скандал, даже статья в газете, в «Московском комсомольце». Не читали? Я, честно говоря, долго верить не хотел.

— Расскажите! — попросил майор.

— Тонька терпеть не могла детей, — начал ее кузен. — Ромку она родила случайно и шпыняла мальчишку по любому поводу. Черт ее дернул пойти работать воспитательницей в детский сад!

— И что там произошло?

— Дети стали жаловаться родителям на плохое обращение. Она устраивала целые судилища над нарушителями дисциплины. Говорила детям: придумайте наказание для нехорошего мальчика Васи, плохой девочки Маши, лгуньи Кати и так далее. А дети жестоки, даже в таком юном возрасте. В одну девочку кидали камнями, другую заставили есть собачьи экскременты, ну, и тому подобное. За ничтожную провинность Тонька могла запереть ребенка в темной комнате с заклеенным ртом и связанными ручками.

— Но как же родители такое терпели? Почему не обратились в полицию?

— Обращались. У нее там знакомый работал, всю информацию Тоньке сливал. Ясное дело, детишкам тех родителей приходилось еще хуже.

— А начальство?

— Она каким то образом добыла компромат на заведующую — та то ли откаты брала, то ли взятки. И поэтому если и не потакала Антонине, то, во всяком случае, делу хода не давала, покрывала ее.

— И чем все кончилось?

— А кончилось тем, что однажды Антонина исчезла. Ушла, как говорил Ромка, на работу и пропала. Ее искали две недели. А потом нашли мертвую в склепе на Введенском кладбище. Нам сказали, что она умерла от холода — декабрь выдался морозный. На помощь позвать она не могла — злодеи ее связали и заклеили рот скотчем — то есть с ней поступили ровно так, как она поступала с детьми.

Виктор был в курсе — следователь, который вел дело, не сомневался, что жестокую воспиталку наказал кто-то из родителей. Просканировав проездной билет, найденный в кармане ее плаща, установили, в какой день и час она приехала на автобусе к Введенскому кладбищу, что, вдобавок, подтвердилось видеокамерами у ворот. Сукора купила цветы и зашла на территорию. Там и осталась. Ее убийца проник на кладбище либо загримированным, либо через лаз в заборе. Всех, до единого, родителей детишек из ее группы опросили на предмет причастности, и у всех оказалось безупречное алиби, очень кстати подтвержденное видеокамерами, случайными свидетелями и чеками из ресторанов и магазинов. Дело так и осталось нераскрытым.

— А Роман? — поинтересовался Виктор.

— Бедный парень, досталась же ему в матери такая дрянь как Тонька! Мальчишка безмерно ее раздражал. Наказывала его за провинность с той же жестокостью, что и детсадовских малышей. Чем старше он становился, тем безжалостнее она его гнобила. Как-то Антонина проговорилась, что сын напоминал ей мужчину, от которого она его родила. Я так понял, тот бросил ее, как только узнал, что она беременна.