***

Иной раз развернется перед глазами панорама обширной цветущей долины, усеянной плоскими крышами одноэтажных домиков. Дух захватывает! Домики отделяются друг от друга лоскутками возделанных огородов. А из-под одной из крыш, но словно из недр земных пробиваются язычки пламени, донельзя аккуратные, будто нарисованные - красное с голубым. Я замираю в восхищении. Катастрофа какая, а? Или только чудится это мне? Или я стал жертвой оптического обмана и вовсе не домик горит, а летят низко над долиной неведомые существа и несут на крыльях огонь? Пожар; и сейчас загорится все, исчезнет из виду и провалится в тартар. Я потрясен, я, как завороженный, смотрю на эту трагическую и прекрасную картину, а в голове настойчиво, торжествующе вертится: Боже праведный, до чего же красива наша земля!

***

- Никита, у Веры есть брат?

- Нет, насколько мне известно. А что?

- Да так, чепуха, просто кое-что вообразилось, да и подумал, между прочим, что я ведь почти ничего о ней не знаю, ни кто она, ни кто ее родители, ни с кем она живет и о чем думает...

- Я в детстве части бывал и живал в пригороде у бабушки, в Причудинках. Там и познакомился с Верой. В Причудинках сиживал с ней рядом на горшках. А она с родителями жила в большом доме на холме, приметный это дом, большой, как дворец, и нелепый. С колоннами как в искусстве классицизма. Понял? Первым делом приходит в голову, что живут там необыкновенные тузы, а на самом деле там жила Вера с родителями. Папаша у нее и впрямь какая-то шишка, во всяком случае, всегда производил на всех очень сильное впечатление, солидный он, с важным брюшком. Он и сейчас живет в том доме, и жена у него красавица, то есть мать Веры, но у Веры с ними вышли какие-то разногласия, и она перебралась в город, сняла комнату. Выпорхнула в большую жизнь. У нее родители, по-моему, с фантазиями.

- А она?

- А она, видишь ли, их фантазии не приемлет. Довольствуется собственными.

***

Говорят Никите: ну, молодой человек, вы у нас вот где сидите...

И с выразительностью жеста хлопают себя по затылкам, по шеям, страдают, а хотели бы с удовольствием похлопать по животам, давая понять, что проглотили, слопали этого назойливого молодого человека, который как бельмо на глазу.

А что я такого сделал, что вас утомило и сделало мое общество невыносимым, что я такое сделал, что позволяет вам теперь утверждать, что я будто бы сижу у вас на шее, что это вы беспокоитесь, ведь вы, скорее, не даете мне покоя, преследуете меня и каждый мой шаг изучаете с таким вниманием, словно я подопытное животное...

А вот послушайте: "... возле кинотеатра "Космос", где демонстрировался новый американский фильм и собралась большая толпа желающих посмотреть его, в 20 часов. Инвалид, известный под именем Кеша, уже был там, разворачивая бурную деятельность. В 20.15 появился Никита и в течение ряда минут что-то активно доказывал Кеше, я уловил лишь слово, которое повторять не стану, поскольку оно является отборным ругательством и обозначает половой мужской орган, а я таких слов не произношу даже на улице..."

- Я-то как раз повторить это слово могу, потому как догадываюсь, что имеет в виду ваш целомудренный сотрудник, но вы должны признать, что на основании одного слова, даже такого, и на основании даже того, что оно под собой подразумевает, обвинять меня в преступлении или Бог знает в чем вы там меня обвиняете - это верх...

- Верх чего?

- Верх безрассудства.

- Ай, да мы не безрассудные совсем. И вовсе мы не за слово...

Воскликнул Никита:

- Нечего мне дело шить!

- Мы еще не предъявили вам никакого обвинения.

- Чем занимается Кеша, меня не волнует. Я знаком с ним и не отрицаю этого, но наши общие с ним интересы простираются не дальше пивного ларька.

- Неужели вы за вечер выпиваете до тридцати литров хереса?

- И после тридцати, если надо.

- Херес - вино португальское?

- Испанское. От названия города Херес-де-ла-Фронтера.

- Вы бывали в Херес-де-ла-Фронтера?

- Не приходилось.

- Но поддерживаете связи?

- Исключительно воображаемые.

- И дублоны вам платят воображаемые?

- Это уже чересчур!

- Допустим. Ну, а показания такого рода... помните? мы вам напомним:

"Действительно, она на меня до некоторой степени действовала, его пропаганда, и он давал мне читать кое-какие запрещенные книги, в частности, одну куда как неинтересную книжку, фамилию автора которой я забыл. Никита сказал, что эта книга не пользуется уважением у властей и что я обязан бережно с ней обращаться. Не скажу, чтобы я, по прочтении, полюбил эту книгу, но и не отрицаю, что я ее читал".

Вот так, молодой человек, кирпичик к кирпичику, слово к слову - и складывается чудовищная картина преступной деятельности.

- Я давно не занимаюсь политикой...

- ... давно?

- ... очень давно...

- ... а мы вас недавно видели...

- ... давно не читаю запрещенных книг, не держу их дома и не знаю, что с ними сталось. Сам книжек не пишу и стишками не балуюсь.

- И грамоту забыли?

- Начисто!

- И растительной жизнью зажили?

- Стебельком тонким.

- В бессмысленное существо превратились?

- И нет обратного пути!

- А бельмом у нас на глазу быть не перестали!

- Вы шутите!

- Поступают жалобы от ваших соседей. Вот послушайте:

"Однажды среди ночи нас разбудили громкие крики мужчин и женщин. Мы увидели, что из квартиры нашего соседа Никиты вывалилась во главе с самим Никитой целая ватага пьяных молодых людей, и все они стали бесноваться посреди двора, кричать, что-то делать, и разбудили весь двор своим безнаказанным хулиганским поведением. И это уже не первый раз, а такой, что мы уже и со счета сбились, хотя с мужем хотели, чтобы наши претензии и обвинения носили основательный характер и послужили нашему правому делу. До каких же пор это будет продолжаться, принимая формы откровенного разгула?"

- Было. И не раз. Я и сам сбился со счета. Что было, то было.

- И как же вы посоветуете нам поступить с вами?

Берут с улицы пьяного Никиту, а с ним заодно берут его собутыльника, который называет себя художником, волокут их в участок.

- Опять, опять? - кричит дородный капитан, тыча в грудь Никиты пальцем. - Не надоело? Зато нам надоело! Хватит, терпели! Ведите его, покажите ему, как у нас тут ракушки на задницу вешают!

Видит художник, что Никита из тесного кольца легавых в коридоре каким-то слишком уж искусственным маневром к стене отскочил, отлетел даже как будто.

- Что там? - спросил художник капитана.

Капитан лукаво и мечтательно усмехнулся:

- Там ой как занятно...

- Никита мой друг, - сказал художник взволнованно. - Никита мой друг. - Он приподнялся со стула, деловито и вместе с тем благостно заглянул в коридор и вымолвил: - Если вы его взяли, возьмите и меня.

Капитан не протестовал, не противился. Его багровое лицо сохранило безмятежное выражение. Он не был похож на утопленников, которых любил рисовать художник. Умение художника произносить слова указало ему, что и художник человек, а всякому человеку - капитан это отлично усвоил - можно навесить на задницу ракушки.

Идущего впереди Никиту окутал туман, художник почти не различал теперь своего друга. Не отличал от тех, кто навешивал ракушки. Да и не старался. Поджимай хвост, бродяга! крикнули ему. Художник не знал, как это делается, подвело его, должно быть, отсутствие рудиментарных остатков. Что-то тугое ткнуло его в бок. Совсем не страшно, подумал он, совсем не так страшно и неприятно, как казалось издали, и я правильно поступил, решившись разделить с Никитой страдания. Их втолкнули в небольшую кафельную комнату с кожаным креслом посередине. И это было уже отнюдь не так, как на полотнах Гогена. Художник подумал: а вдруг кресло воспламенится? Видать, прогулкой по коридору не ограничится дело. Художник скис. Не падай духом, приятель, крикнул Никита, докажем этим сатрапам и вандалам, что у нас есть порох в пороховницах. Художнику показалось, что Никита предал их общие интересы, заключавшиеся в том, чтобы поскорее выбраться из этой немыслимой обстановки произвола и грубости. Зачем было вещать о порохе? Теперь о них Бог весть что подумают. Ведь яснее ясного, что кресло воспламеняется. Сгоришь, как Ян Жижка. Как мотылек. Но художник быстро совладал со своим страхом, взял себя в руки. Что бы ни произошло в этой комнате, унижен по-настоящему он не будет, человек в руках врагов терпит муки, а не унижение. Его репутация не пострадает. Происходящее имеет и познавательное значение. Наступит время, когда его объявят героем, а его мучителей негодяями. Он кое в чем уступит им ныне, что ж, в другой раз отыграется, и чем больше уступит, тем больше затем отыграет.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: