***

РАЗМЫШЛЕНИЯ, РАССУЖДЕНИЯ И ПРОГНОЗЫ ЕВГЕНИЯ НИКИФОРОВИЧА, которыми он охотно делится с друзьями и единомышленниками, на редкость соответствуют духу времени... когда Я говорю о китайском фарфоре... эпоха Шан, династия Хань... конечно, наш кружок не назовешь настоящим объединением, каким-нибудь добровольным обществом, у нас нет официального статуса, и мы к нему не стремимся... но мы вправе называть себя клубом, потому что мы единомышленники, мы собираемся вместе и радуемся нашим сокровищам... высокая культура, взять хотя бы изделия из глины периода Тан... периода Мин... мы обладаем глубокими знаниями по интересующему нас предмету... ясное дело, Я на хорошем счету, у меня отличная должность, и чтобы обеспечить семью, приходится брать взятки... мы живем одной большой семьей... увы, не за горами старость, печальная сама по себе, но мы сохранили в себе много ребяческого, лучезарного, босяцкого... среди нас выходцы из разных мест и представители разных народов, но Я бы не назвал наше собрание разноплеменной сволочью, скорее это образец истинного интернационализма... хороши наши собрания... мы воистину увлеченные люди... Я бы особо отметил мастеров семейства Чжан... легкомысленное поведение моей жены порой раздражает меня, но Я, как истинный джентльмен, не стесняю ее свободы... удивительно хороши наши сборища... тема купли-продажи не иссякает, и это естественно, ведь для пополнения наших коллекций приходится делать бизнес и вращаться в мирке торгашей... известно, что моя коллекция из лучших, лучше нет и не бывает, мои гости бродят по моему дому как по музею и выражают восхищение с детской непосредственностью, все им хочется потрогать руками, а вино льется рекой... мы наловчились закатывать роскошные пиры, с которых многих гостей уносят пьяными в стельку... это развлечения, без них нельзя... у нас бывают запои...

***

Художник думал, а может быть, некоторым образом вообразил, что в кафельной комнатке будут: загонять иголки под ногти, пытать огнем и железом, опускать в чан с нечистотами, пропускать через тело электрический ток, сдавливать голову специальными щипцами, травить овчарками. А после, когда его выпустят под давлением мирового общественного мнения, всегда служащего пользе обиженных и обездоленных, все честные и добросердечные люди будут смотреть на него как на героя и мученика, и он проживет оставшиеся ему считанные дни больным, разбитым человеком. Таиться такому нужно ли? С обезоруживающей прямотой скажет он моей жене Валечке, что глупо жить с таким скотом, как я, и разумно жить с ним, героем, мучеником, художником, и они уедут за тридевять земель, и останется у него только одно еще сожаление: что не родился он в благословенные времена, когда у него были бы шансы стать первым кубистом, а то получается, что он вроде как эпигон, а ведь во всем повинно наше гнусное время, и гнусно, что он не родился лет на пятьдесят раньше, когда еще можно было заделаться в чем-нибудь первым, но ничего, он залижет эту рану и станет вторым мужем Валечки и справится со своей нравственно-супружеской задачей столь хорошо, как и не снилось первому.

***

ПИСЬМО ВАЛЕРИИ МИХАЙЛОВНЫ ДАЛЕКОЙ ПОДРУГЕ, по странной случайности не отправленное, забытое между отбросами, объедками, следами свинства, безобразного разгула, который ее муж называет собранием друзей китайского фарфора, письмо, представляющее собой значительный документ, свидетельство о духе, царящем в доме на холме в Причудинках, документ, наполовину уничтоженный чьей-то неосторожной или коварной рукой, начинающийся следующим образом: ...ствую удовлетворение. Опуская мелкие подробности быта, перехожу к главному, дорогая Лиза. Ты спрашиваешь, сознаю ли я всю фальшь своего существования. Еще как сознаю! Но в то же время позволь спросить: о какой фальши ты толкуешь? Обрати внимание на то обстоятельство, для меня, признаюсь, отрадное, что я имею все, чего хочу, по крайней мере, очень многое из того, что мне хочется. Я живу, не обременяя себя трудовыми хлопотами, меня не одолевают тревожные помыслы о завтрашнем дне, я имею мужа, который ни на секунду не забывает о своем долге окружать меня атмосферой любви и заботы, имею любовника, который не претендует на большее, чем похитить меня на часок-другой из-под носа зазевавшегося супруга. А если, допустим, я бы вдруг вообразила, что подобное существование не достойно меня, что оно действует на меня пагубно и обрекает на вечные муки мою бессмертную душу; если бы я, вместо того чтобы лодырничать, пить шампанское и тешиться с мужиками, пошла на фабрику зарабатывать себе на хлеб насущный и угасала в ужасном цеху на какой-нибудь никчемной или даже попросту комической должности, - не отвергла бы я очень скоро даже малейшее предположение, что это и есть истинная, разумная и правильная жизнь? Кто мне докажет, что уход от жизни, которая мне как раз вполне по душе, в тяжкие труды и нищету есть мудрый шаг, а не глупая и насквозь фальшивая выдумка?

Всякий человеческий опыт, всякая форма, в какую облекается то или иное человеческое бытие, может быть признано истинным и необходимым, а может позорным и ничтожным. Это с какой точки зрения смотреть. Я придерживаюсь мнения, что человек, если он не мутит воду попусту, а спокойно делает то, что ему нравится делать, заслуживает одобрения.

Ты упрекаешь меня, что я-де довела дочь до разрыва с нами, что мы своим дурным поведением вынудили ее уйти из дома. Дорогая Лиза, ты превратно судишь о наших с мужем методах воспитания и забываешь, что у девочки, хотя ей и пора уже прозреть, все еще длится небезызвестный и заслуживающий определенного уважения возраст разочарований и героических решений. Девочке захотелось проявить характер и доказать свою самостоятельность, что ж, пусть помыкается, а мы-то, взрослые, мы знаем, чем кончаются подобные бунты и незрелые авантюры. Еще прибежит просить у нас прощения.

Выстраивая свое патетическое обвинение, ты упираешь на тот пункт, что мы с Женечкой выдаем себя за одержимых коллекционеров, которые будто бы помешаны на китайском фарфоре, а в действительности прикрываем этим увлечением свое стремление набить дом добром и, купаясь в роскоши, предаваться пьянству и блуду. Нет, милая, опять ты наводишь тень на плетень. Во-первых, обвинять меня в пьянстве и распущенности впору разве что обветшалому фарисею, для которого все радости бытия уже в прошлом. Я взбодряюсь шампанским и пользуюсь услугами любовника лишь в той мере, в какой это доставляет мне удовольствие, и никогда не выхожу в этом за рамки приличий. Во-вторых, не я придумала китайскую керамику, фарфор весь этот их, а сами китайцы, не я слепила клуб друзей китайского фарфора, а мой неугомонный муж, тогда как лично я обошлась бы и без подобных затей. Стало быть, мое лицемерие в том, что я, не разделяя по-настоящему увлечения мужа, тем не менее поощряю их из соображений собственной выгоды, а вот простодушный и по-своему честный пафос дочери, отвергающей наш стиль, никоим образом не поощряю? И в том еще, что я, понимая, что моему Женечке и его соратникам вся эта китайская выдумка нужна лишь для того, чтобы с некоторым изыском, шиком спускать наворованные денежки, между тем не протестую, а играю с ними в одну игру, содействую их комедии? Не спорю, эти люди уже не могут не поступать дурно. Но вместе с тем они успели соскучиться по детству и ловят всякий случай, чтобы показать себя бойкими и бесшабашными малыми. Поэтому я предпочитаю называть их не порочными, а легкомысленными, и если так, то скажи, что же скверного в их легкомыслии? Почему бы человеку и не веселиться, если ему весело и если у него есть возможность повеселиться? Живем-то один раз.

Дорогая, с каких это пор ты заделалась святошей и ударилась в мораль? К каким обратилась авторитетам, что так сетуешь и негодуешь? Прости, но в твоих вздохах, назиданиях и обличениях чудятся мне повадки старой девы неужели тебя постигла беда одиночества и забвения? Для тебя все кончено? Об этом твоя печаль? Ну, не отчаивайся. Приезжай к нам, и ты убедишься, что у женщины средних лет могут быть занятия куда более увлекательные, чем думать о душе...