Попытка встать — как вмиг в живот с ноги удар.

Завыла я позорно, задыхаясь от кошмара.

Присела рядом та. И снова за волосы ухватила меня, сжала до боли. Лицом в лужу:

— Пей, с*ка! Пей, мразь! А то сейчас домой дотащу — и из толчка заставлю хлебать!

И снова гневный напор — скольжу руками по земле, не имея возможности сопротивляться, удержаться.

— Пей, шлюха еб**чая! А то хуже будет! Знай свое место! Собака паршивая!

— Не буду! — отчаянный рык сквозь рев.

— Ну, б***ь! — вдруг кинулась куда-то вбок. Что-то схватила — увидела, различила я в ее руках стекло разбитой бутылки. — Пей, гнида! Пей, или порежу тебя всю! Особенно твою смазливую рожу! Навсегда уродкой останешься! ПЕЙ! — неистовое, закладывая мне уши.

— Не буду! — смертником гарчу, а сама уже едва не захлебываюсь грязью, так отчаянно вжимает туда меня эта мразь.

Вдруг рывок — и развернула меня к себе лицом. Только замах, как вдруг шорох — дернулась, перевела она взгляд. Испуганно, сгорая от жути, свторила и я ей.

В считанные секунды рядом — удар — с ноги в грудину, отчего та только и отлетела от меня, взвизгнув от боли.

— Е**чий случай! Вы че здесь творите?!! — различаю, да и так уже узнаю, могу рассмотреть Ее, приставая, отрываясь от земли. — Вы че, б***ь, с*ки, совсем е**нулись?! Да я сейчас сама каждой из вас так въе*у, что по кускам вашу челюсть собирать будут! Поубиваю на***! Вы че творите, а? Нелюди паршивые? Настя? — в ужасе вытаращилась на Метлицкую. — И ты?! Ладно эта е**нутая, с нее вообще нечего взять! Одной пи**дой только и думает! Но ты?!

Стоит, молчит, потупив взгляд, Стася.

— На*** свалили, быстро! — бешено рявкнула моя защитница на остальных. — А то сама вас сейчас всех в асфальт укатаю! И никакие менты не помогут! А ты куда, тварь?! — резво кинулась к Соболевой, что попыталась встать и уйти в сторону. — Я с тобой еще не договорила!

— Ника, не лезь! Не твое это дело!

— Мое, б***ь! МОЕ! И ты мне не указывай, что мне делать. Уяснила?! Если тебя е**т Рожа, не значит, не смогу въе**ть я! Давно уже, б***ь, кулак чешется! Да всё повода достойного не находилась! Сопля ты мерзкая! Намотаю я тебя — что выть еще будешь, тварь убогая!

— Это наши с ней дела! — яростное осмелевшей Инки.

Пытаюсь окончательно встать я, едва боль в животе утихла — и смогла нормально пошевелиться.

Живо шаг ко мне — и помогает выровняться Вероника. Прижала к себе.

— Ты как? — взор в лицо.

— Нормально, — отрешенно шепчу.

Взгляд на Соболеву:

— На**й пошла! — бешено Рожина. — Я завтра тебя найду! П**дец тебе будет! Так что лучше и не приходи в школу! — И снова на меня: — Вань, давай к нам, обработаем раны.

— Нет, я домой, — пытаюсь дотянуться до своих вещей на земле. Тотчас присела Ника. Помогает собрать.

Взор через плечо на замявшуюся в растерянности, в ужасе Инну:

— Он мой, — неуверенно, но грозно.

— Твой, твой. После сегодняшнего — так точно твой, — язвительное Некита.

Разворот — и повела, потащила меня в сторону дома, заботливо придерживая:

— Все хорошо, Вань. Не переживай. Умоем, переоденем — а остальное заживет, пройдет… Никто и не догадается. Не узнает… Мне тоже нос ломали. И не раз. Как и Федьке. Ниче, всё вправляется, и всё срастается…

«Всё вправляется… и всё срастается…»

Так Ника говорила?

Да только… не в моей судьбе.

Видимо, и вправду, я сильно нагрешила, что жизнь мне надавала столько оплеух. Причем сразу, за столь короткий период.

Сбылась мечта, да только старая, просроченная. В очередное подтверждение моего «сверх везения» (а может… оно и к лучшему). Как бы не пыталась успокоить Вероника мою мать, Рожину буквально сразу в грубой форме выставили за порог. А через два часа в дверь… позвонил отец. Молча собрал сумки. И меня, едва ли не на руках вынес, вывел из дому. В машину. Прочь. Обратно. В некогда родной (областной) город.

Больница, швы, УЗИ, вправление носа. Антибиотики. Истерики и причитания Аннет. Грозное, хоть и без крика, отца веление. Причем для нас обеих:

— РЕШЕНО, — взбешенное, как еще никогда доселе. — Ванесса будет жить ЗДЕСЬ. С нами. Никаких впредь разъездов. И на этом — ТОЧКА.

Так что… еще две недели, дабы сошли позорные синяки — и, со справкой, что была все это время в санатории, я уже смело могла обратно идти в привычную школу, в до боли знакомый класс. Всё, как всегда. Да только… не мое это больше, не родное. Ничего уже не будет… как прежде. Я стала другой. И здесь я — чужая.

Да отцу было плевать…

Что по ночам слезы лила. Что днем… лишь делала вид, что жива. Что я — не зомби.

И огрызаться, огрызаться любому обидчику стала — как научили они. Они — тандем Рожиных. Те, которых не увижу больше никогда. Но буду любить… до конца жизни.

— Кто? — уставил на меня глаза папа. Убийственный взгляд. — Кто? Кто это сделал?

Виновато опустила голову.

— Ваня. Ты добалуешься! И уже не я буду задавать тебе эти вопросы.

В ужасе вперила на него взор.

Что? Что ты от меня хочешь услышать? Что?

Сдать ее? Сдать?!

Не могу! Хоть, возможно, и заслужила она. Не могу…

Ведь, по сути, права. Инна права.

В кого я превратилась?..

В шлюху, которая хотела отбить, увести молодого человека у другой.

Так что… по заслугам. Мне досталось по заслугам.

Наверно, лишь так могло до меня дойти, что и как творю. И пусть, будь я на ее месте, никогда бы так ни с кем не поступила, но… она права.

— Чего молчишь? — грозное. Поморщился от злости, от боли. Пронзительный взгляд. — Какие еще тебе доводы нужны? Или ты боишься? ВАНЯ! — рявкнул, отчего невольно передернуло меня на месте. Опустила очи. Никогда я не видела его еще таким. Бешеным… и не способным совладать с собой, с гневом, с эмоциями. — Ты понимаешь, что они не просто чуть не покалечили тебя, но и едва не убили! ВАНЯ!

— Шов уже почти зажил, — бурчу себе под нос.

— Что?! — возмущением. Приблизился. Заглянул мне в лицо.

Не поднимая глаз:

— Ничего. Я сама заслужила.

— Не понял! — исступленное, оторопев. Вытянулся в ужасе.

Отваживаюсь. Глаза в глаза:

— Я сама виновата. Заслужила.

— Что? Ты хоть в своем уме?! — отчаянное. — Что такое можно было сотворить, чтоб такое заслужить?! Да будто я тебя не знаю! Ты и мухи не обидишь!

И вновь опустила я пристыжено очи.

— Но обидела.

— И что?! — вердиктом. — Есть для этого слова. Вы хоть пытались поговорить?! И не поверю, что до тебя бы не дошло! Или, в конечном счете, есть смирение. Суд. Или что… те, кто это творил, далек от всего этого? — замер, не дыша, выжидая участия. Но тщетный миг — и сдался: — Звери. Это были просто звери. И их надо укрощать. Наказывать.

— А я — не зверь, — храброй иронией, как еще никогда. Очи в очи. — И я выбираю смирение.

— А я — нет.

Едкая моя улыбка, опуская взгляд.

Все вы… одинаковые. Просто у каждого свои методы.

А вот я — я не хочу всего этого. Этой вашей войны.

Я заслужила — я получила.

А всё остальное — прощаю. Потому что ты прав: я — человек. И я выбираю мир. Выбираю смирение.

— Я жду, — грозой.

И снова молчу, покорно повесив голову.

— Не скажешь, да? — накалом слова. Вот-вот рванет.

Сжалась я невольно от страха. Не дышу.

— Хорошо, — вдруг разворот — и пошагал на выход. — Значит, следователю сама все расскажешь.

— Не надо! — визгом. Кинулась вдогонку.

Покорно замер — налетела следом.

Отчаянно, мольбой:

— Ну, зачем?! Папа! Зачем?! — причитанием. — Всё и так в прошлом! Никогда уже никого больше из них не увижу! Я тут — они там. Зачем все это?! Зачем новая нервотрепка? Мне и так плохо! Зачем еще больше меня добивать?! Папа, МОЛЮ!

Заледенел от шока. Жуткие, убийственные, немые мгновения натянутой струной выжидания — и вдруг:

— Хорошо. Тогда с тебя договор. Ты никогда не ищешь с ними встречи, избегаешь любых контактов. Даже просто «привет» — всё забудь. Нет больше ничего и никого из того твоего странного прошлого. Если так — то я их не трогаю. В противном случае — сядут все. Даже если просто мимо проходил или проходила. Идет? — заряд орудий.