Пристыжено опустила, спрятала взор и прижалась ко мне силой — поддаюсь.

— За то, что… пыталась отбить у другой.

Невольно (печально) рассмеялся я над ее милой наивностью:

— Ванюша, не чуди. Ничего ты такого не делала. Поверь. И потом… я что, по-твоему, совсем какой-то… безмозглый, сопливый малолетка был, которым можно было вертеть, как хочешь? Помыкать? Разводить? Или что? Я всегда несу ответственность за свои поступки и решения. Так что… это я д*бил, что допустил всё это. Мучил вас обеих… вместо того, чтоб взять и окончательно выбрать.

Немного помолчав:

— А когда… все же выбрал, было слишком поздно. И вот… ты уже замужем, с ребенком. Но я не злюсь, — невольно поморщился. — Нет, сам… просил не ждать. Черт! — в сердцах скривился от боли, — я, когда там тебя увидел… это просто… просто п**дец какой-то был! — зажмурился, давясь прошлым. Прикрыл ладонью лицо, сдавливая эмоции. — Нет, — нервически рассмеялся, — я, конечно, безумно рад был тебя… повидать. И все дела. Но… не когда же я… по уши в дерьме, и так жестко облажался. П**дец, стыдно было. Жесть, — и снова давлюсь истерическим смехом. Но еще вдох — и осекся. — Ну а после… вести о тебе не доходили, как я уже говорил. У своих — неудобно было спрашивать, после всего-то, да и… х*ли им знать… кто, что?.. А чужие — чужие не в курсе. Короче, — скривился я от боли, — пытался. — Немного помолчав, вновь прокручивая былые круги ада: — Да так, не то, чтобы… Там контроль, или претензия. Нет, ни в коем случае. А так… просто знать, для успокоения души, что у тебя все хорошо. Что жизнь наладилась. А тут вот… Ритка как-то проболталась, что, мол, знает тебя и твоего мужа, что, даже был период, что вы общались немного. И в курсе, где живешь. У нее адрес и раздобыл. А не позвонил — ну, сама понимаешь. Куда? Да и… увидеть хотел, поговорить. А тут еще и ребенок… Федей назвала? — смеюсь невольно.

— Угу, — тихое, пристыженное, сильнее прижимаясь ко мне — отвечаю тем же.

— Ну, ты хоть счастлива с ним? С этим твоим… Серебровым?

(В а н е с с а)

— Ну, ты хоть счастлива с ним? С этим твоим… Серебровым?

— Он отец моего ребенка. А Федьке нужен… родной отец.

Виновато опустил очи Рогожин. Но еще мгновение — и вдруг резво взор на меня, выстрелом, требованием:

— Ты не ответила. Ты с ним счастлива?

— Я ответила, — гаркнула раздраженно. Спрятала взгляд. — Счастье сына мне важнее.

— Но ты же живой человек! Счастье-то, конечно, счастьем. Но… и что теперь? Заживо хоронить себя?

— Федь, не начинай! — гневно, отворачиваюсь.

Я сама… сама едва смирилась со всем этим. А ты… старую рану, да с таким усердием.

— Ну, смотри вот, — внезапно бодро затараторил, привстав (вытащил из-под меня свою руку; облокотился на подушку, подперев голову). Невольно поддаюсь: глаза в глаза со своим Истязателем. — Мы вот с Мазуром в этом месяце планируем еще один магазин открывать. На Киевском, Московском — мебельные, на Ленина — фурнитура — это наши точки. По сути, если перестать фанатично всё обратно вкладывать в бизнес, то я вполне, ну, это, конечно, если верить слухам, сколько твой зарабатывает, то смог бы потягаться с ним, с Серебровым в доходах.

— Да причем тут доходы?! — взбешенно; зажмурилась я от боли.

Не понимает, не понимает он меня!

— Федька… — отчаянно.

— Да че ты? Я че, наивный идиот? — не менее с напором отозвался и Рогожин. — В шалаше только в книжках с милым рай. А я реально на вещи смотрю. И всё для этого стараюсь сделать. Чего зажмурилась? — слышу, сквозь печаль смеется. Приблизился. Носом своим задел мой. Обжигает губы дыханием. Но еще мгновение моего безучастия — и резво отстраняется. Давая больше мне свободы для вдохов, давая возможность не сгореть дотла от чувств.

— Что я, неправду говорю? — неожиданно продолжил. — Без квартиры, без нормальной зарплаты… на**й я тебе такой нужен? Тебе и Малому? Но если всё выгорит, получится, как задумал, как хочу… Ты уйдешь ко мне? С Федькой, естественно.

Окоченела я в ужасе, осознавая все сказанное.

Жуткие, разрывные мгновения тишины, выжидания, трепетания счастья… на лезвии ножа — и дернулась, перевернулась, уткнувшись лицом в подушку, давясь уже слезами. Ужас, страх непонятный разорвал мой рассудок, душу.

Невнятным, на грани лихорадочного бреда, шепот:

— Дурак ты, — стиснула от боли зубы.

Приблизился ко мне — щекочет, ласкает дыханием кожу. Душит своим теплом. А я еще сильнее силюсь провалиться сквозь землю, или хотя бы раствориться в окружении.

Мышцы сводит от желания: странного, давно забытого, уже дарящего… не менее странное удовольствие.

— Федя, — горестно, — я полюбила тебя еще тогда: без денег, без должности, без статуса. И сейчас люблю. Ни никакие твои магазины, деньги — ничего этого не надо. Не с кем тебе тягаться. Серебров? Серебров изначально проигравший.

— Тогда почему, Вань? Почему «нет»?

— Дело в Феде. Я уже сто раз говорила. Дело только в нем.

— Котик, посмотри на меня… Хорошая моя, ну пожалуйста!

Поддаюсь несмело его напору, его хватке рук, что уже цепями обвились вокруг моих плеч.

Лицом к лицу, не поднимая глаз. Да и… без того уже ничего не видно за глупыми, пустыми, бесполезными слезами.

Приблизился враз. Едва не целует. Шепотом взрывным:

— Ты думаешь, я буду плохим отцом, да? Хотя согласен, — практически сразу, не дав даже попытаться ответить. — С моим-то прошлым, косяком. Сложно мне больше верить. Хр*новый пример по жизни.

— Ты будешь идеальным отцом, — гневно перебиваю, пресекаю эти бредни. — Но пойми! — морщусь от злости… на саму себя, на него — что не понимает, на судьбу… что в такое болото всех нас загнала, перед таким выбором… поставила. — Ему нужен Лёня! Ему нужен… РОДНОЙ отец.

— Он маленький еще. Забудет его.

— Но потом вырастет — и не простит мне. Не простит, что я ушла. Что я выбрала… себя, а не его.

— Ты бы выбрала нас троих, а не себя одну. ТРОИХ! Вместо кого-то одного. И потом, разве… если мать несчастна, ребенок сможет быть счастлив? И ему будет плохо. Разве я не прав?

— Федька… — печально взвыла, вновь отворачиваюсь, невольно прижимаясь к Рогожину. — Ты меня не поймешь. Пока своих детей не будет — не поймешь.

— Ну так… роди. Роди мне ребенка. Выходи за меня замуж. И роди нам ребенка. И будет уже двое у нас. И буду любить обоих безумно. Потому что они от тебя. Потому что они наши.

Обмерла я, расстрелянная услышанным. Не знаю, что и сказать.

Вдруг движение, напор — и обернул меня к себе лицом. Покорно поддаюсь. Мгновение — и нагло, откровенно, смело коснулся моих губ своими. Еще больший шок распял меня, разрывая уже вконец на части. Его напор, давление. Сладкая, сводящая с ума власть — и позорный, малодушный стон вырвался из моей груди, вторя волной откровенного жара, что разошелся по всему телу. Запульсировали, забились чувства, расходясь, отбиваясь эхом в каждой клетке моей плоти и сознания.

Несмело смокнулись мои губы, вторя его устам.

Слезы новым приливом коснулись моих щек. Страх… атомной бомбой взорвался, кромсая всю изнутри. Страх упустить, потерять всё это. Миг, пик, когда до безумия счастлива я. Миг, когда я — наконец-то Его.

Движение рук — и стиснул меня через футболку. Но еще один такой накат шального прихода сумасбродного удовольствия, жажды, как тотчас забрался ко мне под одежину. Чувствовала. Чувствовала уже Его всего. Ту грань, за которой заветный, запретный плод.

Как тогда на озере. Когда я была искренне и всецело… счастлива.

Когда еще всегда этого…

— Не могу! — шарахнулась в сторону в ужасе, силой столкнув Рогожина с себя. Да так, что едва сама не грохнулась с дивана. А в голове набатом: муж, сын. Сын. Те, кого так слепо, эгоистично, жутко предаю.

Удержал, вновь сжал меня в объятиях Федор:

— Ваня! Ванечка! Ты чего?! — с паникой попытка заглянуть мне в глаза.