Фриц знал, что по-настоящему Тельман сможет отдохнуть только в полном одиночестве, наедине с природой. Но оставлять председателя партии без охраны было бы совершенным безумием. К счастью, Тельман понимал это и сам. Поэтому он и не стал возражать, когда увидел, что в некотором отдалении за ними идут двое рабочих парней. Молча стоял он на Бастайской скале, слушал птиц, дышал влажной свежестью речной долины, следил, как меняют цвет уходящие в вечернюю тень горы. Фриц ему не мешал. Охрана спряталась где-то поблизости, и он ее не видел. Уже больше десяти лет живет он в постоянной опасности. Как чудовищна, в сущности, эта охота за ним! Но самое удивительное, что он привык и к опасности, и к охране...
На Бастайскую скалу пал красноватый закатный отблеск.
Улыбнувшись про себя, Фриц отметил, что Тельман сразу же стал удивительно похож на свой плакатный портрет. Большая лысая голова, твердый, хорошо очерченный нос, тяжелый волевой подбородок обрели вдруг чеканную обостренность.
Вид горной панорамы напомнил Фрицу, что надо рассказать Тельману, как удалось наладить нелегальный переход границы.
Но Эрнст стоял молча. Весь погруженный в себя, стал он словно частью переполненной закатом горной чаши. Так ничего и не сказав, Фриц отошел в сторону, присел на забрызганный пятнами лишайника камень и принялся неторопливо раскуривать сигару.
- Правда, великолепно? - машинально спросил он, критически осматривая тлеющий кончик. - Облака, игра красок!
- Да, - не повернув головы, ответил Тельман.
- Кстати о горах, - оживился Фриц. - Мы тут кое-что сделали. Рабочие-альпинисты...
- Это срочно?
- Ну, нет, не особенно.
- Тогда потом, - Тельман увидел в траве прошлогодний желудь и нагнулся за ним.
- Что-то нашел? - Фриц лениво и медленно, как пресыщенный жуир, выпустил дым.
Тельман пожал плечами, спрятал желудь в карман и начал спускаться.
Не слишком-то разговорчивы эти северяне, вздохнул склонный к философским раздумьям Фриц, к ним надо привыкнуть. Они прячутся под броней суровости, грубоватых манер и тяжеловесных шуток. Это люди осмотрительные, расчетливые. Но зато обостренно чувствительные к малейшей несправедливости. Тут уж они забывают про свой угрюмый панцирь и очертя голову бросаются в драку.
Он знал Тельмана еще с боевых времен гамбургского подполья.
- Ну что? - спросил он, когда Тельман, ничуть не запыхавшись, вскарабкался обратно.
- Хочешь? - Тельман протянул ему горсть буковых орешков. - Я слышал крик чибиса. Как прекрасна наша Германия, Фриц!
- Черта с два, наша! - проворчал Фриц. - Пива хочется. У нас хорошее пиво. Лучше, чем у вас на севере.
В Лейпциг они возвращались уже поздней ночью, и кафе при небольшой гостинице Фрелиха было закрыто. Так что выпить на сон грядущий отменного лейпцигского пива не удалось. А жаль! Тельман любил такие вот маленькие кафе, куда забегали опрокинуть кружку-другую рабочие, ремесленники, мелкие торговцы, шоферы.
Но все это забылось сразу же - кафе, пиво и внешняя беззаботность свободного дня, как только они увидели в вестибюле гостиницы берлинского курьера.
Он поджидал Тельмана у самой лестницы, где под портретом Бисмарка стояла бочка с чахлой пальмой.
Тельман пожал ему руку и кивком пригласил пройти в свой номер.
- Что нового? - спросил он, включив настольную лампу под синим фарфоровым абажуром. - Садись, товарищ. Ты тоже присаживайся, Фриц.
Бортман подвинул курьеру второй стул, а сам уселся на кровати.
- В Берлине происходят важные события, товарищ Тельман. - Курьер так и остался стоять у двери, где висели плащ Тельмана и его знаменитая фуражка, угловатая, с черным витым шнуром. - Город оцеплен. Сообщение с пригородами контролируют полицейские отряды, дорога на Потсдам уже перерезана... Мне поручено передать вам записку. - Он вынул из бокового кармана небольшой запечатанный конверт.
Тельман взял со стола деревянный нож для разрезания бумаги и аккуратно вскрыл письмо.
- Ты слышишь, Макс, - пробегая глазами строчки, он назвал Фрица по кличке, хорошо известной когда-то всему Гамбургу, всему подполью двадцать третьего года. - Ты слышишь, Макс, Папен разогнал правительство Брауна Зеверинга!
- Ты это предвидел, Тедди. Чему тут удивляться?
- Когда Гинденбург отстранил Брюнинга и посадил канцлером Папена, и слепому стало ясно, что воротилы из "Клуба господ", принцы и генералы, расчищают дорогу фашизму. Только руководство социал-демократов не хотело этого видеть. - Он встал и, уперев сжатые кулаки в бока, прошелся по комнатке. - Теперь Папен ликвидировал социал-демократическое правление в Берлине. Подумать только: один лейтенант и три солдата разогнали правительство! Мне нужно немедленно связаться с ЦК. Мне нужен телефон, Макс.
- Хорошо, Тедди. - Грузный Фриц резко встал. Пружины под ним облегченно заскрипели. - Я пойду за машиной.
- Мы предложим социал-демократам и профсоюзам провести совместную забастовку. Всеобщую забастовку протеста против произвола реакции. Тельман потрепал Фрица по плечу и закрыл за ним дверь. - А ты возвращайся в Берлин, товарищ, - он повернулся к курьеру. - Я набросаю несколько слов редактору "Роте фане".
Он сел за стол, вынул вечную ручку, быстрым, размашистым почерком написал несколько фраз. Отрезав чистую половину листка, он передал записку курьеру.
- Желаю успеха. Будь осторожен в пути.
- Спасибо, товарищ Тельман. Все будет в порядке, - ответил курьер, пряча листок.
Проводив курьера, Тельман задумчиво остановился посреди комнаты. Отрешенным, невидящим взглядом посмотрел на круглое стенное зеркальце. Потом надел фуражку, бросил на руку плащ и, погасив свет, вышел.
Теплая, влажная ночь встретила его далеким, еле различимым шелестом. Пахло мокрым асфальтом, бензином, липовым цветом. Свет гостиничной конторки смутно пробивался сквозь стеклянную дверь. Тельман достал карманные часы - было два часа ночи. Услышав рокот мотора, пошел навстречу едущей без огней машине. Фриц распахнул дверцу на ходу, и едва Тельман успел вскочить на подножку, шофер дал полный газ.
- А ты не преувеличиваешь опасность ситуации? - тихо спросил Фриц, когда они проезжали мимо залитого светом универмага. - Собаки перегрызлись... Что Папен, что Зеверинг...
- Нет, - резко ответил Тельман. - Кто ставит социал-демократов на одну чашу весов с правыми партиями, допускает страшную ошибку. Левацкий тезис о "социал-фашистах" уже принес рабочему движению неисчислимые беды. Мы снова и снова будем искать союза с социал-демократическими товарищами, даже если их вожди в сотый раз отвергнут протянутую руку.
- Но, Тедди...
- Хватит уговоров и разъяснений! Только единый фронт германского пролетариата сможет остановить фашизм.
- Это, конечно, так, Тедди, я понимаю, но разве нам не на руку банкротство берлинских министров? Ведь их беспомощность толкнет рядовых соци под наши знамена.
- Надо уметь отличать сиюминутную выгоду от долговременных политических интересов, Фриц. Неужели ты не видишь, кто стоит за переворотом господина Папена? Это все та же контрреволюция, и штыки ее направлены в сердце всей рабочей Германии. Если мы не выступим единым фронтом с социал-демократией и профсоюзами, на смену Папену не замедлит прийти Адольф и его головорезы штурмовики. В стране воцарится невиданный террор...
- К этому мы привыкли!
- Ты ошибаешься. Мы к этому не привыкли. То, что готовит стране Гитлер, далеко превзойдет и девятнадцатый год, и двадцать третий. Фашисты - людоеды по убеждению, это их сущность, это их программа. Фашистскую опасность нельзя недооценивать. Тем более, что у рабочего класса есть все возможности создать непреодолимый заслон. Наша партия насчитывает сегодня триста шестьдесят тысяч членов, комсомол - шестьдесят тысяч, МОПР, "Красные спортсмены" и Революционная профоппозиция - это еще почти полтора миллиона человек. В рейхстаге у нас сто депутатов. Это громадная сила, но без социал-демократов нам фашистов не одолеть. У СДПГ четыреста мест в рейхстаге и ландтагах, в их партии - свыше семисот тысяч членов. В государственном, профсоюзном и партийном аппарате работают сотни тысяч социал-демократов. У них почти две сотни газет и журналов. Нужно сделать все, чтобы мощь эта была поставлена на службу пролетарскому делу.