- Вся эта мощь не помешала Папену дать пинок под зад социал-демократическим министрам. Где она была, эта мощь? Почему они бездействовали? В окружкоме я только что узнал, что лидеры СДПГ и профсоюзов смиренно капитулировали перед Папеном. Они, видишь ли, заявили, что обратятся в Верховный суд с жалобой на антиконституционные действия канцлера! И это вместо того, чтобы вывести массы на улицу! Этак они и на Гитлера станут жалобы подавать...

- Хватит, Фриц! Мы должны сделать все, что в наших силах, и еще многое сверх того. Только всеобщая забастовка остановит фашистскую реакцию. Только единство всех демократических сил. Так и передай своим товарищам в окружкоме. Все - понимаешь? - все должны, наконец, понять, что фашистский переворот уже начался. Считанные дни остаются до того, как к власти придет Гитлер. И мы обязаны их использовать... После разговора с ЦК я еду в Берлин.

- Это невозможно, Тедди!

- Невозможно? Это необходимо.

- Но подъезды к городу перекрыты! В такой обстановке они пойдут на все. Вспомни Розу и Либкнехта.

- Ничего, Фриц, ничего. Как-нибудь прорвусь. В такой момент я обязан быть на своем месте.

- Я поеду с тобой!

- Нет. Оставайся в окружкоме.

- Значит, снова Гамбург, Тедди? Как тогда?

- Да, Макс, да, старый драчун! Только теперь нам будет значительно труднее. Как долго мы, однако, едем! Это далеко?

- Теперь уже скоро.

Конспиративная квартира, приготовленная лейпцигскими коммунистами на чрезвычайный случай, находилась в противоположном конце города. Пока Тельман и Фриц были в пути, дежурный по окружкому связался с Домом Карла Либкнехта, где находился Центральный Комитет. Чтобы не привлекать внимания полиции, которая часто занималась выборочным подслушиванием телефонных разговоров, он позвонил с почтамта. Договорились, что члены Политбюро сейчас же соберутся в Панкове, куда Тельман позвонит сразу, как только прибудет на конспиративную квартиру. Адресов и имен в разговоре, понятно, не называли.

- Пусть Старик позвонит к маленькому Гюнтеру, - сказал берлинский товарищ. Он не сомневался, что его поймут.

- Тебя просили позвонить к маленькому Гюнтеру, - доложил дежурный, когда Тельман приехал. - Знаешь такого, Тедди?

- Да, знаю. - Тельман сразу же понял, что речь идет о сынишке рабочего-металлиста Ганса Ключинского. Когда Тельман жил в доме Ключинских, он несколько раз отправлял Гюнтера с мелкими поручениями в Панков. Скорее всего, именно это и имели в виду берлинцы, потому что у Ключинских своего телефона не было.

- Закажи срочный. Панков: 38-17.

Тельман повесил фуражку на крючок, положил плащ на подзеркальник и прошел в большую комнату, где за голым деревянным столом уже уселся на единственном стуле Фриц. В помещении стоял тоскливый нежилой запах. Пожелтевшие обои местами отстали от стен. Пыльная лампочка под осыпающимся потолком горела сумрачно и воспаленно, вполнакала.

Тельман опустился на продавленный диван и достал сигареты.

- Завтра же соберите окружком, - сказал он, с некоторой опаской ощупывая пропоротые выскочившими пружинами ржавые дырки. - Надо готовиться к переходу в подполье. События не должны застать нас врасплох.

- Мне все же кажется, что ты преувеличиваешь, Тедди. - Макс встал и, подойдя к окну, чуть приподнял шторы.

За окном была непроглядная темень.

- Вот увидишь: на выборах наци потерпят поражение, - сказал он, возвращаясь на свое место. - Все говорит о том, что их движение переживает кризис.

- Это тоже опасно. Тем скорее они бросятся в очередную авантюру. Неужели ты полагаешь, что стоящие за Гитлером промышленники и финансовые тузы так легко примирятся? Ты все такой же наивный парень, Фриц. Выборы, конечно, важны. Но если силы рабочего класса по-прежнему будут раздроблены, наш успех у избирателей только напугает реакцию и сразу же подтолкнет ее к крайним решениям. Сейчас нужна всеобщая забастовка. Это первоочередная задача всех окружкомов, всех партийных ячеек.

- Хорошо, Тедди, это я понимаю, ну, а допустим...

- Я тебе уже все сказал, Фриц. - Тельман огляделся в поисках пепельницы и, не найдя ее, погасил сигарету о спичечный коробок. Курение вновь вызвало горечь во рту и легкое головокружение. - Ты понял, что должен сделать окружком?

- Да.

- В недельный срок подготовиться к переходу в подполье... Ячейки, боевые отряды, связь, конспиративные квартиры, пункты для перехода границы... В общем, не тебя мне учить. Дело знакомое.

- Понятно, Тедди.

- Ответственность возлагается лично на тебя... Жаль, что не смогу быть на вашем заседании... Вас есть за что поругать, ребята! И крепко. Передай членам окружкома, что сектантское отношение к социал-демократическим товарищам совершенно недопустимо. Это категорическое требование Секретариата. Ты знаешь, кому его надо втолковать со всей серьезностью.

- Знаю.

- Вот-вот... Почему я говорю это снова и снова, Фриц? Почему критикую и вас, и товарищей из Рура и Рейна? - Тельман встал. - От единства рабочего класса, от взаимодействия коммунистов и социал-демократов в сегодняшней обстановке, столь опасной для всего рабочего класса, всего нашего народа, зависит все. - Он говорил четко и медленно, словно диктовал текст очередного воззвания. - Это нужно понять раз и навсегда. Коммунисты и социал-демократические рабочие - классовые братья. У нас общий враг монополисты, фашизм. Мы должны держаться все вместе, иначе нам фашистов не одолеть. События в Берлине лишний раз напоминают об этом. Реакция хочет раздавить все демократические свободы постепенно. Чтобы этого не произошло, мы должны разрушить стену, разделяющую нас и социал-демократов. Мы должны бороться за каждого рабочего, к какой бы организации он ни принадлежал. Христианским рабочим тоже нужно сказать, что в борьбе с фашизмом мы вместе с ними... Я ведь не раз говорил вам все это, Макс. Черт вас побери, ребята, почему я долблю в одну точку?! Вы сами должны знать, что ни один коммунист не имеет права спокойно спать, когда речь идет о наших - пусть даже временных - ошибках...

В коридоре частыми короткими звонками залился телефон.

- Гюнтер на проводе, товарищ Тельман! - просунулся в дверь дежурный.

Тельман бросился к висевшему на стене аппарату и взял трубку.

- Слушаю, - сказал он, не называя себя.

- Старик?

- Да. Кто это?

- С тобой говорит Франц.

- Здравствуй, Франц. Как там у вас дела?

- Дела лихие. Разгромлена редакция "Роте фане". Газета запрещена.

- Что предпринято?

- Завтра выйдет "Роте штурмфане" с твоим воззванием ко всем рабочим.

- Хорошо. Молодцы. С руководством СДПГ связались?

- Только что. Они в замешательстве. Но, как обычно, сомневаются в искренности наших предложений о единстве. Мы ответили твоими словами: как можем мы, коммунисты, перед лицом угрожающей опасности превращения Германии в страну костров и виселиц, неискренне думать о пролетарском антифашистском едином фронте?

- А что они?

- Ушли от прямого ответа. Мы условились связаться утром еще раз. У меня создалось впечатление, что они так и не сдвинулись с капитулянтских позиций. Такое поведение руководства несомненно вызовет возмущение рядовых социал-демократов.

- Не только рядовых! Функционеров тоже... Мы должны быть готовы к этому, Франц. На социал-демократических лидеров нужно оказать давление изнутри их же партии. Немедленно свяжитесь с окружкомами. На всех границах следует организовать совместные демонстрации с французскими, польскими, голландскими и датскими трудящимися против угрозы войны. Поставьте об этом в известность представителя Коминтерна. Теперь следующее...

В трубке что-то щелкнуло и включился непрерывный гудок. Тельман нетерпеливо ударил по рычагу.

- Что там такое? Алло, фройляйн! Нас прервали!

- Сожалею, но связь с Берлином нарушена, - ответил вдруг незнакомый мужской голос.

Потом что-то вновь щелкнуло и наступила полная тишина. Тельман несколько раз подергал рычажок, но безуспешно: аппарат был отключен.