Вошел здоровенный молодой лакей - принес самовар, чашки, блюдца, сахар. Иван Иванович тут же стал прихорашиваться, не отводя от лакея томного взора. Лакей перехватил его взгляд, смутился…

- Может быть… Герстнера? - осторожно спросил граф Потоцкий.

Иван Иванович обиделся, как виртуоз-скрипач, которому предложили сыграть на балалайке «Светит месяц».

- Ну, пожалуйста… Хотя это не та фигура, господа, ради которой стоило приглашать меня! Тем более что сегодня в России уже немало сторонников железных дорог…

Ангел со шпагой помолчал и с надеждой спросил:

- А может быть, вообще террор?

- Что-о-о?.. - Все впервые услышали это слово.

- Террор. Новая, очень прогрессивная форма насильственного убеждения, при которой клиент сам отказывается от ранее намеченных планов. Мы, профессионалы, считаем, что за этой формой большое и светлое 6удущее, - пояснил Иван Иванович.

Князь Меншиков сразу оценил преимущества прогресса:

- Прекрасно! Мы примем самое живое участие в работе всех комиссий по обсуждению проекта Герстнера, а господин Иванов параллельно с нами займется осуществлением своего прогрессивного метода. Пусть расцветают все цветы! Итак террор!!!

Герстнер, Родик, Пиранделло с козой, Зайцев и Маша торопливо сбегали вниз по лестнице отеля «Кулон» к выходу на улицу, где их ожидала карета.

- Скорей, скорей! - торопил всех Герстнер. - Мы уже десять минут назад должны были уехать…

- Антон Францыч! Не волнуйтесь… В России вы никуда не опоздаете, - успокаивает его Родик. - Назначено заседание комиссий в десять, хорошо, если к двенадцати соберутся…

- Я не хочу этого слышать!!! Это разгильдяйство!

Герстнер рывком открыл дверь на улицу, и тут же перед его носом раздался страшный взрыв. Стоявшая у отеля карета взлетела в воздух…

Когда дым рассеялся и обломки кареты вернулись из поднебесья, выяснилось, что от всего экипажа невредимыми остались только кучер на облучке и две запряженные непонятно во что лошади.

- Ну вот, - удовлетворенно сказала Маша. - А если бы мы вышли на десять минут раньше?..

По коридорам Сената сновали чиновники с папками. Один из них проскользнул в дверь с табличкой: «Специальная междуведомственная комиссия», где с трибуны князь Воронцов-Дашков говорил:

- Устроение железных дорог в России совершенно невозможно, бесполезно и крайне невыгодно. А если кому-то приходит в голову, что две полосы железа смогу оживить наши русские равнины, - тот глубоко и опасно заблуждается!

Все это выглядело как суд над Герстнером. Он сидел в стороне ото всех, и его лицо выражало искреннее недоумение.

Чиновник положил перед князем бумагу, зашептал:

- Записка графа Бобринского и военного инженера по ведомству путей сообщения Мельникова в защиту проекта господина Герстнера.

- Нам-то это зачем?! - возмутился князь. - Отнесите в Комитет по устройству железных дорог.

Глядя на освещенные окна Сената, Маша, Тихон и Родик томились на набережной. Двумя полукружьями сбегали вниз гранитные ступеньки к невской воде. Там Пиранделло готовился доить Фросю.

- Подслушать бы, как там, чего… - тосковал Тихон. - Придумали же для глаз подзорную трубу… Неуж нельзя и для ушей чего выдумать? Насколько легче работать было бы!..

Родик сказал:

- Протянуть такую проволочку… на одном конце коробочка, на другом - трубочка. В коробочку говоришь, в трубочку слушаешь…

- Нет, - возразил снизу Пиранделло. - Проловочку всегда заметно. Каждый дурак подойдет и оборвет. И все.

- Правильно! Уж если мечтать - так ни в чем себе не отказывать! - сказал Родик. - Никакой проволочки! Все исключительно через атмосферу, по воздуху… Я в Москве говорю: «Маша!» А Маша мне из Петербурга: «Слушаю!»…

- Ох, чует мое сердце, неладно там… - тревожно произнесла Маша и показала на окна Сената.

И снова коридоры Сената. Снова табличка: «Комиссия по устройству железных дорог».

В зале, тоже смахивающем на зал суда, чуть поодаль от трибуны страдал Отто Франц фон Герстнер, а с трибуны вещал граф Татищев:

- Климатические условия нашей страны послужат сильным препятствием к этому разорительному для населения России нововведению! И потому устройство железных дорог считаю на несколько веков преждевременным!..

Чиновник пробрался к Татищеву, положил перед ним бумагу:

- Письмо графа Бобринского и инженера Мельникова в защиту проекта Герстнера…

- Отнесите это в «Особый комитет по рассмотрению заявления Герстнера», - обозлился граф. - Пусть там и решают!..

А на набережной томительное ожидание короталось болтовней:

- Надо было и мне туда, с Антоном Францевичем! Представился бы кем-нибудь пофигуристее, наврал бы с три короба, и пропустили бы как миленького, - вздохнул Родик.

- Что же вы, Родион Иванович, думаете, что тама наших людей нет? - усмехнулся Тихон. - У нас, в Третьем жандармском, вас все знают как облупленного.

- Это еще откуда?

- Из донесений моих.

- А про меня знают? - крикнул снизу Пиранделло.

- Неужто нет.

- И чо?

- А ничо. Смеются с тебя.

- И про меня, Тихон? - улыбнулась Маша.

- Про тебя, Манечка, даже в Академию наук запрос посылали. Ты для их

- явление!

- Так уж и в академию… - усомнился Пиранделло.

- Ну ничего, окромя гирь и козы! - рассердился Тихон. - Да на нашу тайную службу такие люди работают!.. И ученые, и литераторы, и торговый народ, и даже несколько графьев!.. И все без денег - исключительно из соображений ума и патриотизьма!..

Чиновник приоткрыл дверь с табличкой: «Особый комитет по рассмотрению заявления Герстнера» и прошмыгнул к светлейшему:

- Ваша светлость… От графа Бобринского и инженера Мельникова в защиту железных дорог Герстнера…

- Спасибо, братец. Иди с Богом. - Меншиков неторопливо стал разрывать документ на мелкие кусочки.

Эта зала больше всего напоминала судилище.

- Продолжайте, граф, - махнул рукой светлейший.

Потоцкий воздел руки к небу и со страстью провинциального трагика закричал с трибуны:

- Железные дороги помешают коровам пастись, а курам нести яйца!.. Отравленный паровозом воздух будет убивать пролетаюших над ним птиц… Сохранение фазанов и лисиц станет более невозможным! Дома по краям дороги погорят, лошади потеряют всякое значение! Сей способ передвижения вызовет у путешественников появление болезни мозга… Эту же болезнь получат и зрители, взирающие на такое передвижение со стороны!.. И вообще, путешествие будет страшно опасным, так как в случае разрыва паровоза вместе с ним будут разорваны и путешественники!..

Тут Герстнер поднялся и стал снимать развешанные чертежи, диаграммы, эскизы. Когда он сворачивал их в трубку, руки у него тряслись. Но он спокойно пересек зал, открыл дверь и, обернувшись к светлейшему, сказал всего лишь одну фразу:

- А все-таки она вертится…

И так захлопнул за собой дверь, что мелко изорванные клочки письма в защиту его железных дорог, подхваченные порывом сквозняка, поднялись в воздух словно стая снежинок…

Так же спокойно Герстнер пересек набережную и с окаменевшим лицом стал раздавать свои личные вещи: Родику - брегет, Маше - медальон, Тихону - тощий бумажник…

Скользнув по их лицам отсутствующим взглядом, Герстнер влез на парапет, прижал к груди проект и рулон чертежей, вздохнул и сказал хрипло:

- Прощайте. Мне незачем больше жить.

И бросился в темные воды Невы.

- Федя!!! - резко крикнула Маша.

Доивший козу Федор снизу увидел летящего над собой Отто Франца фон Герстнера и мгновенно поймал его в свои могучие объятия, не дав ему достигнуть губительных невских вод.

Наверное, Герстнер истратил слишком много душевных сил, чтобы умереть достойно, и теперь, будучи лишенным возможности отойти в мир иной, рыдал, кричал и бился в истерике:

- Не хочу жить… Не хочу! Варвары!.. Варвары!..

Пиранделло прижимал его к широкой груди, шептал по-бабьи:

- Ну, будя… Ну, уймись, Антон Францыч… Будя…