— Когда это случилось? — открывая бутылку, скорбно спросил я.

— А кто его знает? — отстраненно ответил Витька, внимательно следя за моими руками. — Ромка его в пятницу перед обедом обнаружил, а что, когда — никто не знает.

— Ну а когда вы его видели в последний раз?

— Лично я в среду, — принимая стакан, ответил угрюмый. — Когда пенсию принесли. А было это часиков в двенадцать или около того. Сначала Наташка мне в дверь позвонила, а он, видно, в глазок смотрел и тоже вышел. Пока она у меня была, он в коридорчике дожидался. Я расписался, получил бабки, и она пошла к нему.

— А деньги ему все та же Нестерова Наташка носила? — заранее ликуя, промежду прочим спросил я.

— А кто же еще? — поднимая стакан, удивился угрюмый. — И мне она уже пару лет наше нищее пособие носит. Хорошая девка. Ну, будем!

— За упокой души раба Божьего Степана, — живо поддержал тост Витька и, глубокомысленно выпив, добавил: — Кому суждено умереть от петли, тот не утонет в полынье. Я правильно говорю, дядя Боря?

— Истину говоришь, Витюша. — После выпитой рюмки в настроении угрюмого появились явные признаки благодушия и любви к ближнему. — Кому что суждено, то и случится. Против судьбы не попрешь. Видно, у него на роду так было написано.

— Дядя Боря, — мягко прервал я его мудрые речи, — а в этот день к нему, кроме почтальона, кто-нибудь приходил?

— Точно-то я сказать не могу. Я ведь как пенсию получил, так мы с Витюшей сразу в магазин побегли. Нас, наверное, с полчаса дома не было, ну а к ночи мы оттянулись, да так, что нас самих можно было подушкой душить.

— А что это вы все с Витюшкой да с Витюшкой бухаете? Чем вам Степан Николаевич не приглянулся? По соседски-то удобнее.

— Да ну его в баню. Конечно, о покойниках плохо не говорят, а только как выпьет, так и нудит, так и нудит. Дюже трудно с ним было. Поучать начинал да войной все попрекал. Говорит, пока вы по тылам отсиживались, я за вас под фашистскими пулями кровушку проливал. А почему я виноват, если в тую пору еще пацаном бесштанным бегал? Какая тут моя вина? Нам тоже несладко приходилось. Маманя на четверых пять картошин принесет, и как хочешь, так и дели. А, что там говорить. Тебя как зовут?

— Константином с утра был.

— Наливай, Константин, и пусть земля ему будет пухом.

— Налить можно, только злость я к его убийцам имею. Нашел бы — не пощадил.

— А ты кем ему будешь, что так печалишься? Раньше-то я тебя что-то не видел.

— И скажи спасибо. Там, где я был, лучше не вспоминать.

— Понимаю. Значит, ты у хозяина с ним скорешился?

— Дядя, какая тебе разница?! — грубо оборвал я опасный для меня допрос. — Где я был, там меня больше нет, и давай мы эту тему закроем.

— Я не против. Значит, ты его три года не видел?

— Что-то много ты спрашиваешь, дядя! Уж не у легавого ли я в гостях?

— Да нет, мужик, успокойся, все путем, — принялся успокаивать меня Витюша. — Это он так, от любопытства. Давайте лучше выпьем.

— Давайте, — нехотя пошел я на попятный. — Только обскажите мне все до тонкости, как все произошло. Его что, ограбили? Пытали?

— Да мы сами не понимаем, что у него было грабить? Ну, забрали у него пенсию и десяток фронтовых наград. Из-за такой-то малости зачем человека убивать? — пьяно и простодушно изумился Витюша.

— А может, в драке его порешили?

— Этого не было, — категорично отверг мое предположение дядя Боря.

— А ты почем знаешь?

— А потому, что в пятницу меня как понятого туда затащили. Так вот, никаких следов драки и сопротивления я не увидел. Это я тебе, Константин, точно говорю.

— А может быть, они после убийства все прибрали?

— Нет, там все стояло на своих местах. Только раскрытый чемоданчик, где он хранил ордена, валялся под столом. А теперь сам прикинь. Если бы они хотели покрыть драку, то зачем им на видном месте бросать выпотрошенный чемодан?

— Верно говоришь, — похвалил я ясный ум дяди Бори. — Никакого смысла в этом не было. А кто знал о его наградах?

— Да весь двор знал, он их на каждый праздник цеплял.

— А что говорят соседи? Может быть, они слышали какую-нибудь ругань, ссору?

— Нет, никто ничего не слышал.

— Странно, — задумчиво разливая водочные остатки, проговорил я. — Если верить вашим словам, то опьянели вы только к ночи. Тогда получается, что весь день, почти двенадцать часов, вы должны были слышать, что творится в соседской квартире. Но вы ничего не слышали. Я правильно говорю?

— Истину говоришь, все было спокойно, — подумав, согласно кивнул дядя Боря. — Но только ты забываешь о том получасе, когда мы ходили за пузырем.

— А где ты его покупал?

— Там же, где и ты, — непонимающе ответил он.

— И сколько времени я за ним ходил?

— Сколько? Минут десять.

— Почему же ты потратил на это полчаса?

— Ну, это я так… Ты скоро ходишь, а мы не спеша. А вообще-то мы с Витькой еще возле подъезда стояли, курили. Ну, значит, не полчаса, а минут двадцать.

— За то время, пока вы курили, кто-нибудь входил или выходил из подъезда?

— Да никто. Только почтальонка Наташка да Ритка с коляской. Наташка по нашему подъезду разнесла все пенсии и направлялась в другой. Она и меня еще подковырнула, мол, что, дядя Боря, уже успели зарядиться?

— А что было дальше? — стараясь казаться равнодушным, спросил я.

— А что дальше бывает? Поднялись мы ко мне, нажарили картошки и начали бухать. Что ты все спрашиваешь? Уж не мент ли ты сам?

— Мент не мент, успокойся и рассказывай, — с угрозой приказал я.

— Так я вам уже все рассказал. Ваши архаровцы вчера меня целый день пытали.

— Я к ним не имею никакого отношения. Ты мне лучше вот что скажи. Если до вашей отключки к соседу никто не приходил, то, значит, его посетили ночью? А теперь ответь, мог ли Степан Николаевич ночью открыть дверь незнакомому человеку?

— Как же, держи карман шире, он и днем-то по десять раз переспросит, кто пришел, зачем пришел, для чего пришел. А ночью он к себе вообще никого не пускал.

— Отлично. Стало быть, один вопрос мы выяснили. К Трегубову днем явились хорошо знакомые люди, но вы их приход не заметили. Я правильно говорю?

— Правильно, — осторожно согласился дед.

— А знаете, почему вы их не заметили?

— Нет.

— Потому, что это были вы сами! — торжествующе поставил я точку.

Мужики обалдели. Пьяно и вопросительно глядя на меня, они молча ждали дальнейших объяснений. Я сознавал, что действую не совсем корректно, но небольшой шок был им просто необходим. С самого начала вдолбив себе в голову кажущуюся истину, они уже не могли взглянуть на ситуацию по-новому, под другим углом зрения.

— Короче, — не теряя темпов атаки, я вынес вердикт, — суду все ясно. Вы, и только вы могли незаметно для соседей совершить это гнусное преступление. Теперь отвечайте, патронажная сестра Надежда Лукьянова была с вами заодно?

— Да ты что, мужик?! — бледнея телом и трезвея душой, возопил дядя Боря. — Что за хреновину ты порешь? Мы же из квартиры не выходили. Витя это подтвердить может.

— Вот-вот, с Витей вы его и придавили.

— Да мы же пьяные были. Он бы и дверь-то нам не открыл, — чуть не плача, оправдывался хозяин. — Он мне пьяному никогда не открывает.

— Конечно. Он открыл не тебе, а Лукьяновой Надежде. Когда вы вступили в сговор?

— Да не вступали мы с ней ни в какой сговор. Чужое дело нам хочешь пришить? Не выйдет, начальник. Я эту Надьку в последний раз в понедельник или во вторник видел, да и то мельком.

— Где ты ее видел? — зацепившись, не сбрасывал я обороты. — К кому она ходит?

— Так к Степану, от него и выходила.

— Отлично, что и требовалось доказать. Откуда вы узнали, что пенсию вам будут давать раньше срока? Кто вам это сообщил?

— Соседка снизу, Ольга Ивановна, она во вторник на почту ходила, там ее и предупредили, чтобы все пенсионеры нашего дома в среду никуда не отлучались.

— Могла об этом знать Надежда Лукьянова?