– Я так думал. Но потом это письмо…

– По ночам я обычно лежала с открытыми глазами и пыталась представить, что ты делаешь. Не стреляют ли они в тебя? Не ранен ли ты? Не сбит ли твой самолет? Не взят ли ты в плен и не пытают ли тебя? Я часто плакала по ночам. Однажды ко мне зашла мать и спросила: «Мэри, Мэри, в чем дело?» И я ответила ей: «Может быть, он уже мертв?» А она сказала: «Ты дурочка, тебе следовало выйти за него замуж и взять от любви все, что можно, потому что любовь – это не что-то такое, что ты можешь найти на улице». И я снова начала плакать и молиться… Я никогда по-настоящему не была религиозной, несмотря на то, что меня воспитывали как католичку… Но я так молилась за тебя, Хэнк. Я молилась, чтобы ты остался цел и невредим, чтобы… ты вернулся ко мне. А затем я встретила Джонни.

– Да? – спросил он.

– Может быть, это покажется глупым, но я не стала бы с ним встречаться, если бы не ты. И я не полюбила бы его, если бы вначале не любила тебя. Только благодаря твоей нежности, твоей… любви ко мне, я смогла полюбить другого человека. Вот почему мое письмо было таким жестоким. Мне совсем не надо было писать его. Я должна была приплыть в Англию, приползти к тебе на коленях и благодарить тебя, целовать твои руки, Хэнк. Я не должна была посылать это письмо.

– Мэри, ты…

– И на днях в твоем кабинете я была страшно несправедливой к человеку, который был справедливым всю свою жизнь. Я понимаю, что это твоя работа. Я понимаю, что ты будешь ее выполнять так, как считаешь правильным. И сейчас я отношусь к этому с уважением. Я уважаю это так же, как я всегда уважала тебя. Я не смогла бы полюбить тебя, если бы ты был другим, и я не думаю, чтобы человек очень менялся. Ты все тот же, Хэнк.

– Я очень изменился, Мэри.

– Внешне! О да, ты не тот неловкий юноша, который однажды нарвал мне в парке цветов. А я не та рыжеволосая, худая, юная…

– Ты никогда не была худой! – запротестовал он.

– …девчонка, которая приняла эти цветы так застенчиво. Но, я думаю, что по существу мы те же самые, Хэнк. Я думаю, что если мы снимем маски, то окажется, что по существу мы те же самые глупые подростки, считавшие, что мир полон драконов и блестящих благородных рыцарей. – Она помолчала. – Правда, ведь?

– Возможно.

Она кивнула, погрузившись в свои мысли, а затем спросила:

– Ты здесь не для того, чтобы говорить о Дэнни, правда?

– Правда.

– Это хорошо. Мне не хотелось бы сейчас говорить об этом. Понимаешь, я чувствую, что у нас с тобой одна цель – правосудие, и я не хочу смешивать это с эмоциями. В тот день я была совершенно неправа. Надеюсь, ты простишь меня.

– Я давно тебя простил, – ответил Хэнк, и на одно мгновение они снова посмотрели друг другу в глаза. Мэри кивнула и, вздохнув, отпила из бокала.

– Зачем ты пришел, Хэнк?

– Сегодня, в обеденное время, я разговаривал с репортером Майком Бартоном.

– И что?

– Он сказал, что вчера беседовал с тобой.

– Да, это верно.

– Что ты ему сказал?

– Я сказала, что Дэнни невиновен.

– Ты что-нибудь говорила ему о нас?

– Да, говорила. Я сказал, что мы знали друг друга, когда были молодыми.

– В какой связи ты упомянула об этом?

– Он спросил меня, встречала ли я когда-нибудь человека, ведущего это судебное дело. Я ответила, что встречала и что мы знали друг друга, когда были молодыми.

– И это все?

– Думаю, что да. А что?

– Он намекал… на большее.

– На большее? Ты имеешь в виду?…

– Ну, он намекал, что мы по-настоящему знали друг друга.

– Я понимаю. – Она помолчала. – Но, конечно, этого никогда не было.

– Конечно.

– Мне жаль, что этого не было. Я должна была на это пойти. Когда ты отдаешь все, кажется таким мелким цепляться за… Я должна была разрешить тебе. Тебя шокирует, что я так говорю?

– Нет.

– Это хорошо. Я считаю, ради справедливости ты должен знать о том, что я хотела тебя так же сильно, как ты хотел меня.

– Я рад слышать об этом.

– Я была глупой маленькой девчонкой.

– Может быть, и нет.

– Нет, это так. В любви человек не должен устанавливать границ. Любить – это значит отдавать все. Мне следовало отдать тебе все, я должна была это сделать.

На минуту Хэнк подумал о Кэрин и летчике-бомбардире, и брови его озадаченно сдвинулись.

– В отношении Бартона, – сказал он. – Он собирается написать статью. Бог знает, что он в ней напишет, но можно биться об заклад, что она не будет лестной для нас. Конечно, в ней не будет ничего такого, за что мы могли бы привлечь его или его газету к ответственности, но там будет масса намеков на то, что мы были не просто друзья и что наши прежние отношения могут повлиять на исход дела. Я подумал, что мне следует предупредить тебя.

– Спасибо. Я благодарна тебе за это.

– Я подумал, что твоему мужу не следует…

Она посмотрела на него с удивлением.

– Не беспокойся, я рассказала Джонни о наших отношениях. Я даже сказала ему, что немного сожалела, что мы с тобой не были близки.

– И… что он ответил?

– Он ответил – я помню это очень хорошо, – она улыбнулась, – он ответил, что для него это не имело бы никакого значения, но это могло бы иметь большое значение для нас с тобой. Вот что он ответил.

– Похоже, он замечательный человек.

– Мне кажется, он бы тебе понравился.

– Хорошо, значит эта статья не причинит тебе никаких неприятностей.

– Нет. Совсем нет. Во всяком случае, не с Джонни.

– Слава богу. У меня гора с плеч свалилась.

– Ты мог бы сказать мне об этом по телефону.

– Знаю… – ответил он.

– Тогда, почему ты пришел?

Он с минуту молчал, а затем, улыбнувшись, сказал:

– Полагаю, я еще хотел убедиться в том, что не был дураком, когда влюбился в девушку по имени Мэри О'Брайан.

Днем, когда Хэнк вернулся домой, в гостиной его ожидала компания. Кэрин встретила его в дверях и сказала:

– У нас Джон и Фрэд. Думаю, это не просто светский визит.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты увидишь. У них такой вид, словно на лужайке своего соседа они обнаружили многолетнее растение из семейства сложноцветных.

– Не будет поцелуя для вернувшегося воина? – спросил он.

– А как же. Обязательно.

Она быстро поцеловала его, а он сказал:

– Увидимся позже. Где Дженни?

– Она ужинает у подруги и вернется около одиннадцати.

– Это сулит нам кое-то хорошее, – сказал Хэнк.

– Вот как? Меня пока еще никто не спрашивал.

– Я не считаю нужным спрашивать своих женщин. Я просто беру их за волосы и волоку в пещеру.

– На твоем месте я вначале пошла бы поговорить с этим «комитетом» по охране зеленых лужаек в Инвуде.

– Я как раз собираюсь это сделать. Ты приготовила мартини? Я не прочь выпить стаканчик.

– Коктейль в баре. Я присоединилась бы к тебе, но кто-то должен приготовить ужин.

– Охлади бутылочку вина, – попросил он.

– Ого, – удивилась Кэрин, – что навеяло неожиданный романтизм?

– Один твой вид, голубка, – ответил он, подмигнув и прошел в гостиную.

– Ну, ну, – сказал он, – вот так сюрприз.

Как только он вошел, мужчины встали. Джону Макнелли, высокому и мускулистому человеку с преждевременной сединой в волосах, было едва за тридцать. Он работал на химическом исследовательском предприятии. Фрэд Пирс работал в области рекламы и был художественным директором фирмы, которая специализировалась на фотомакетах. В противоположность Макнелли он был низкого роста и полный, с неряшливым видом художника из богемы. Они пожали Хэнку руку, и затем Макнелли сказал:

– Домой с поля битвы, а?

– Тяжелый день, – ответил Хэнк, – Кто-нибудь хочет мартини?

У Пирса был такой вид, будто он готов был принять предложение, но Макнелли быстро сказал за обоих: «Нет». Хэнк подошел к бару, взял кувшин с мартини и налил в бокал хорошую порцию. Он подцепил из открытой банки, стоявшей на баре, две маслины и опустил их в бокал.