– За удачу, – сказал он.

– На здоровье, – ответил Пирс.

Хэнк ослабил галстук и сел.

– Чем могу вам служить, друзья? – спросил он. – Пожертвование в пользу ассоциации родителей и преподавателей? Субсидирование детской бейсбольной команды? Что на этот раз?

– Ну, ничего серьезного, – ответил Макнелли.

– Просто дружеский визит, вот и все, – подхватил Пирс.

– Что ж, всегда рад вас видеть, – Хэнк внимательно наблюдал за ними поверх бокала.

– Соседи должны периодически встречаться, – сказал Макнелли.

– Особенно в таком районе, как этот, – снова поддержал его Пирс, – где все знают друг друга и где люди живут на одной и той же улице годами. Это хороший район, Хэнк.

– Разумеется, – ответил Хэнк. По правде говоря, ему не очень-то нравился Инвуд. Когда он впервые получил эту работу, они хотели переехать в Гринвич Виллидж, но Кэрин справедливо настояла на том, что Инвуд обеспечит более подходящее окружение для Дженни. Девочке в то время было только пять с половиной лет. И все же он никогда по-настоящему не чувствовал глубоких корней, которые бы связывали его с живущим в Инвуде обществом.

– Нам хотелось бы поддерживать его в нормальном состоянии, – продолжал Макнелли.

– Это разумное желание, – ответил Хэнк, потягивая мартини.

У него было хорошее настроение. Таким оно стало с того момента, как он поговорил с Мэри. Он надеялся, что эти двое соседей, у которых был какой-то странный вид, уйдут домой ужинать, и он сможет пойти поцеловать свою жену.

Ни с того ни с сего Пирс спросил:

– Как тебе понравилось бы, если бы твоя дочь вышла замуж за одного из пуэрториканцев?

Хэнк заморгал глазами.

– Что? Что ты сказал?

– Одну минутку, Фрэд, – сказал Макнелли. – Ты создашь у него неправильное представление.

– Неправильное представление о чем, Джон? – спросил Хэнк.

– О нашем районе и городе.

– Что ж, я считаю, что это хороший район и хороший город, – ответил Хэнк.

– Я не сомневаюсь, что ты так считаешь, – сказал Макнелли.

– Видишь, я говорил тебе, что он с нами согласится, – вмешался Пирс.

– Согласится с чем?

– Поддерживать наш район в нормальном состоянии. И город.

– Я не понимаю, о чем вы? – спросил Хэнк.

– Ну, в таком случае, давай немного поговорим об этом, Хэнк, – начал Макнелли. – Ты знаешь, что Фрэд, я и все остальные наши соседи – люди без предрассудков. Мы нормальные американские граждане, которые верят, что все люди созданы равными и что каждый человек имеет право на место под солнцем. Верно я говорю, Фрэд?

– Абсолютно верно, – поддержал его Пирс.

– И мы не верим в то, что существуют граждане второго сорта, – продолжил Макнелли. – Но мы считаем, что определенным элементам, живущим в городе, больше подходит сельская культура, чем городская. Людей, привыкших резать тростник и ловить рыбу, нельзя просто взять и бросить в гущу самого большого в мире города, надеясь, что они адаптируются. Эти элементы…

– Какие элементы? – спросил Хэнк.

– Ладно, Хэнк, не будем придираться к словам. Я уверен, что мы сходимся во взглядах и знаю, что ты не считаешь меня человеком с предрассудками. Я говорю о пуэрториканцах.

– Понимаю, – сказал Хэнк.

– Они, без всякого сомнения, прекрасные люди. Я знаю, что на самом острове Пуэрто-Рико очень низкий процент преступности и что там безопасно ходить повсюду, как в палате для новорожденных. Но там – это не здесь. Здесь далеко небезопасно ходить по испанскому Гарлему. В кварталах, заселенных испанцами и раскиданных по всему городу, процент преступности очень высокий. И довольно скоро везде будет не безопасно ходить, не боясь получить удар ножом. Это распространяется и на Инвуд тоже.

– Понимаю, – повторил Хэнк.

– Сейчас, ясно, мы не можем сказать этим проклятым людям, где они должны жить. Они американские граждане, такие же, как ты и я, Хэнк, точно такие же, как ты и я. Они свободные люди и имеют право на место под солнцем. Я не стал бы отрицать этого, но мне кажется, что им следовало бы внушить мысль, что они не могут просто прийти в цивилизованный город и превратить его в джунгли, пригодные лишь для жизни зверья. Я думаю о своей жене и детях. Хэнк, а ты должен подумать о своей восхитительной маленькой дочери. Я абсолютно уверен, ты не захочешь, чтобы ее изнасиловал какой-нибудь фермер с Пуэрто-Рико.

– Понимаю, – опять повторил Хэнк.

– Это и привело нас сюда. Сейчас никто из нас на этой улице не может простить убийства, уверяю тебя, и я надеюсь, ты понимаешь, что все мы жаждем торжества правосудия. Но скажи – никто ведь не идет в джунгли и не вешает охотника за то, что он убил опасного зверя. Никому и в голову не придет сделать что-либо подобное, Хэнк.

– Понимаю, – снова сказал Хэнк.

– Хорошо, итак, трое молодых белых парней случайно забрели в испанский Гарлем, который является – ты со мной согласишься – частью джунглей, и это дикое животное набрасывается на них с ножом и…

– Подожди одну минутку, Джон, – прервал Хэнк.

– …это кажется только разумным… Что ты хотел сказать?

– Надеюсь, вы пришли сюда не для того, чтобы учить меня, как надо вести дело Рафаэля Морреза.

– Мы не сделали бы ничего подобного Хэнк, и ты знаешь это.

– Тогда, зачем вы пришли ко мне?

– Спросить тебя, серьезно ли ты намерен добиваться вынесения смертного приговора трем белым ребятам, которые во время самообороны, чтобы не дать возможности этому пуэрториканцу…

– Этот пуэрториканец был таким же белым, как и ты, Джон.

– Хорошо, пусть это будет твоей маленькой шуткой, – сказал Макнелли, – но мы относимся к делу серьезно, а мы твои соседи.

– Допустим. Дальше?

– Итак, что ты собираешься делать?

– Я собираюсь поддерживать обвинение в предумышленном убийстве, как говорится в обвинительном акте большого жюри.

– Почему?

– Потому, что они виновны.

– Это будет означать, что всякий паршивый пуэрториканец в этом городе будет думать, что ему может сойти с рук убийство!

– А ты не перепутал факты? Ведь убит был пуэрториканец.

– Он бросился на них с ножом! Ты пытаешься убедить меня, что граждане должны нести наказание за то, что они защищают свою жизнь? Или свою собственность? Хэнк, ты прокладываешь дорогу животным из джунглей, чтобы они могли захватить цивилизованный мир!

– В центре города над южным входом в здание уголовного суда есть надпись, Джон. В ней говорится: «Где кончается закон, там начинается деспотизм».

– Какое это имеет отношение к тому, о чем мы говорим?

– Ты говоришь о цивилизованном мире. Закон и есть цивилизованный мир. Без закона у нас будут деспотизм и анархия, и животные из джунглей. А ты просишь меня нарушить закон ради…

– Я ничего не прошу тебя нарушать. Я прошу правосудия.

– Какого правосудия?

– Есть только одно правосудие, – сказал Макнелли.

– Совершенно верно. И оно слепо: оно не знает разницы между мертвым пуэрториканцем и мертвым уроженцем этого города. Оно знает только одно, что был нарушен закон.

– Как тебе понравилось бы, если бы твоя дочь вышла замуж за одного из этих пуэрториканцев? – снова спросил Пирс.

– О, проклятье, – рассердился Хэнк.

– И все же, как тебе это понравилось бы?

– Перестань ты, черт возьми, так уж беспокоиться о превосходстве своих сексуальных способностей. Я уверен, что пуэрториканские мужчины такие же, как и ты, не лучше и не хуже.

– Нет смысла говорить с ним, Джон, – сказал Пирс.

– Ты можешь поступать, как хочешь, – зловеще заявил Макнелли. – Я только хочу предупредить тебя, Хэнк, что мнение людей, живущих в этом районе…

– Плевать я хотел на мнение людей, живущих в этом районе, – взорвался Хэнк, вставая и ставя со стуком стакан. – И плевать я хотел на мнение газет, прямо противоположное мнению людей, живущих в этом районе! Я буду вести это дело так, как считаю правильным, без всяких уступок в сторону кого бы то ни было! По-моему – ясно!

– Не может быть яснее. Пошли, Фрэд.