Пабло Неруда

Испания в сердце

Перевод Ильи Эренбурга, 1939 г.

Обращение

Чтобы начать, как о раскрытой розе,

как о начале неба, воздуха, земли,

тоска по песне, по металлу боя,

который обнажает кровь.

Испания, хрусталь и битый камень,

взволнованная тишина пшеницы,

мех и горячий зверь.

Сегодня, завтра - ты идешь

ни шороха, ни слова:

испуг надежды, как высокий воздух.

Стертая луна

из рук в руки,

от колокольни к колокольне.

Мать-родина, овес, кулак,

сухая и горячая земля героев!

Бомбардировка

Кто на дороге, кто?

Кто это, кто?

Кто в темноте, кто в крови?

Пепел, железо, камень,

смерть, пламя, плач.

Кто это, мать, кто?

Кто? И куда?

Проклятие

Родина, клянусь, ты прорастешь из пепла,

цветок неистощимых вод.

Из твоего рта, измученного жаждой,

вылетят лепестки хлеба.

Проклятье пришедшим на твою землю

с топором и жалом,

выжидавшим часа, чтобы открыть дверь

наемникам и марокканцам.

Дайте лампу, глядите:

земля пропитана кровью,

кости обглоданы огнем,

это - одежда Испании.

Проклятье невидящим,

слепым,

принесшим родине

вместо хлеба слезы.

Испания, бедная по вине богатых

Бедность была для Испании, как чадные подмостки:

камни, навороченные ручьем беды,

нераспаханная целина,

запретные кладовые

с оловом и лазурью,

утробы и ворота, запечатанные наглухо.

Их сторожили:

люди в треуголках с ружьями,

священники, похожие на печальных крыс,

толстозадые прислужники короля.

Суровая Испания, край сосен и яблонь,

твои господа запрещали тебе

сеять хлеб, тревожить руду, покрывать коров.

Ты должна была жить могилами,

ходить на паломничество к святому Христофору

и приветствовать американских макак

из "приличного общества".

Не стройте школ, не скребите плугом кору земли,

не собирайте зерен счастья,

молитесь, скоты, молитесь!

Вас поджидает толстозадый бог:

"Хлебай похлебку, брат во Христе!"

Мадрид (1936)

Мадрид, одинокий и гордый,

июль напал на твое веселье

бедного улья,

на твои светлые улицы,

на твой светлый сон.

Черная икота военщины,

прибой яростных ряс,

грязные воды

ударились о твои колени.

Раненый,

еще полный сна,

охотничьими ружьями, камнями

ты защищался,

ты бежал,

роняя кровь, как след от корабля,

с ревом прибоя,

с лицом, навеки изменившимся

от цвета крови,

подобный звезде из свистящих ножей.

Когда в полутемные казармы, когда в ризницы измены

вошел твой клинок,

ничего не было, кроме тишины рассвета,

кроме шагов с флагами,

кроме кровинки в твоей улыбке.

Объяснение

Вы спросите: где же сирень,

где метафизика, усыпанная маками,

где дождь, что выстукивал слова,

полные пауз и птиц?

Я вам расскажу, что со мною случилось.

Я жил в Мадриде, в квартале, где много колоколен,

много башенных часов и деревьев.

Оттуда я видел

сухое лицо Кастилии:

океан из кожи.

Мой дом называли "домом цветов":

повсюду цвела герань.

Это был веселый дом

с собаками и с детьми.

Помнишь, Рауль?

Помнишь, Рафаэль?

Федерико[1], - под землей - помнишь балкон?

Июнь метал цветы в твой рот.

Все окрест было громким:

горы взволнованных хлебов,

базар Аргуэльес и памятник,

как чернильница, среди рыбин.

Оливковое масло текло в жбаны.

Сердцебиение ног заполняло улицы.

Метры, метры. Острый настой жизни.

Груды судаков. Крыши

и усталая стрелка на холодном солнце.

Слоновая кость картошки,

а помидоры до самого моря.

В одно утро все загорелось.

Из-под земли вышел огонь,

он пожирал живых.

С тех пор - огонь,

с тех пор - порох,

с тех пор - кровь.

Разбойники с марокканцами и бомбовозами,

разбойники с перстнями и с герцогинями,

разбойники с монахами, благословлявшими убийц,

пришли,

и по улицам кровь детей

текла просто, как кровь детей.

Шакалы, от которых отступятся шакалы,

гадюки - их возненавидят гадюки,

камни - их выплюнет репейник.

Я видел, как в ответ поднялась кровь Испании,

чтобы потопить вас

в одной волне

гордости и ножей.

Предатели генералы

Предатели генералы,

посмотрите на мой мертвый дом,

на разломанную Испанию.

Но из каждого мертвого дома,

вместо цветов,

вылетает сталь.

Но из каждого пустыря Испании

встает Испания.

Но из каждого убитого ребенка

прорастает ружье с глазами.

Но из каждого преступления

рождаются пули,

они заменят вам сердце.

Вы спрашиваете, почему я не говорю о мечтах,

о листьях,

о больших вулканах моей земли?

Смотрите: на улице кровь.

Смотрите:

кровь

на улице!

Матерям убитых дружинников

Они не умерли,

стоят в разгаре боя,

как фитили.

Их светлые тени

сливаются с полями цвета меди,

с железной завесой ветра,

с парапетом гнева,

с грудью небес.

Они стоят среди пшеницы,

высокие, как полдень,

над равниной.

Из мертвых тел

колокола

звонят победу.

Сестры, горсть пыли на земле,

разрушенное сердце,

верьте в ваших мертвых!

Они не только корни

под камнем, одетым в кровь,

их рты кусают порох,

идут на приступ,

и поднятые кулаки не уступают смерти.

Из тел поверженных выходит жизнь.

Матери, знамена, сыновья!

Лицо с разбитыми глазами на страже.

Оружье полно земных надежд.

Сбросьте траур,

чтобы слезы стали металлом,

чтобы точили день и ночь,

чтобы долбили день и ночь,

пока не рухнут двери злобы.

Я знал ваших детей,

я гордился их жизнью,

как горжусь их смертью.

Их шаги в метро

звенели по утрам рядом с моими.

Их смех врезался, как гроза,

в глухие мастерские.

Среди плодов Леванта, сетей рыбацких Юга,

цемента, типографской краски

я видел их горячие сердца.

Матери! Мое, как ваши

полно горем: лес, омытый кровью,

с хищным туманом бессонницы

и с одиночеством любого дня.

Но сильнее, чем проклятье мерзким гиенам,