Как и многие девочки из провинции, Ирина мечтала стать артисткой, с увлечением занималась в драматической студии при областном доме культуры, пока из-за недостатка финансирования студия не закрылась. Но даже первый тур в ГИТИСе не прошла. По реакции членов отборочной комиссии поняла: шансов у нее нет. И пока другие абитуриентки табунком носились от „Щепки“ до „Щуки“ и Школы-студии МХАТ, подала документы в Институт культуры на факультет, готовивший режиссеров для народных театров и самодеятельности. Требования здесь были пониже, ее приняли, дали общежитие. И хотя институт находился у черта на куличках, в Долгопрудном, это была Москва.

Учиться ей нравилось, нравились сокурсники — веселые, раскованные. Пили, конечно, покуривали травку, но как это непохоже было на тяжелую поселковую пьянь. Свобода нравов была для Ирины непривычной. Так до конца и не смогла преодолеть провинциальной стеснительности, хотя очень старалась соответствовать. Храбро переспала с однокурсником, чтобы избавиться от тяготившей ее невинности. Мальчик был симпатичный, но неопытный, не смог разбудить в ней женщину. Были еще бойфренды, но получать кайф от секса она так и не научилась.

Между тем приближалось окончание института, нужно было думать о будущем. Ее звали замуж, но ребята были иногородние, ехать в какую-нибудь Калугу или Рязань ни малейшего желания не было. В Москве же ничего не светило. Хотя из названия факультета убрали унизительную добавку „для народных театров и самодеятельности“, молодых режиссеров из Долгопрудного в московских театрах в упор не видели. Даже выпускники ГИТИСа или Школы-студии МХАТ — и те ходили без работы. Ирина стала ездить на кастинги модельных агентств. Там к ней проявляли живой интерес, но сразу тащили в постель. Опытные товарки научили: сначала контракт, а потом остальное. На этом все и кончалось.

Однажды промозглым мартовским утром, с дождем вперемешку со снегом, она стояла одна на автобусной остановке, кутаясь в потертый китайский пуховик. Автобус ушел перед ее носом, следующий по расписанию только через полчаса. На кастинг она безнадежно опаздывала. Уже хотела вернуться в общежитие, но неожиданно рядом с ней притормозил черный „мерседес“, водитель отрыл дверцу:

— Садитесь.

— Денег у меня нет, — честно предупредила она.

— Это ужасно, я разорюсь, — усмехнулся он. — Садитесь, потом расскажете, почему у вас нет денег.

— Мне только до метро. Понимаете, электричку отменили…

Водитель ненадолго оторвал взгляд от дороги.

— Такие девушки не должна ездить на электричке. — Потом добавил, еще раз мельком посмотрев на нее: — Такие девушки не должны ходить в китайском ширпотребе.

Так и ехали, незаметно поглядывая друг на друга. Водитель был в элегантном сером пальто, черные жесткие волосы пострижены и уложены хорошим парикмахером. Не мальчик, за сорок. Широкие плечи, сильные, в черных волосках руки, спокойно лежащие на руле. Обручального кольца нет. Не красавец, но лицо выразительное, волевое. От него, как запах тонкого парфюма от выбритых до синевы щек, исходило ощущение уверенности в себе.

Когда подъехали к метро, он повернулся к ней всем телом:

— Вам уже говорили, что вы ослепительно, ошеломляюще красивая?

— Нет, — слегка растерялась Ирина. — Так прямо — нет.

— Неужели я первый? Мне повезло. Не согласитесь со мной поужинать?

— Почему же не соглашусь? — не без вызова ответила она. — Очень даже соглашусь.

— Договорились. В семь жду вас на той же остановке. Мне почему-то кажется, что это счастливое место…

На кастинг она не пошла. Вернувшись в общежитие, долго перебирала свои скудные наряды, прикидывала и так, и эдак. В приличное заведение идти было решительно не в чем. Не в „Макдональдс“ же он ее поведет. Хоть плачь. Она не заплакала. Наоборот — разозлилась на себя, заодно и на него. Вот так и пойдет, в чем всегда ходит, — в джинсах, в сером свитерке и в кроссовках. Да, и в кроссовках! Не катит? Отвали. В гробу я видала тебя с твоим „мерседесом“.

В четверть восьмого осторожно выглянула из-за угла административного корпуса: „мерседес“ стоял на автобусной остановке. Зашла в вестибюль, минут двадцать потрепалась со знакомыми, выкурила сигарету. Она курила не часто, только когда волновалась. Снова выглянула: стоит. Снежком присыпало. Как будто в нем никого нет. Лишь изредка оживают дворники.

— Всего сорок минут, — сказал он, когда Ирина небрежно, как будто для нее это было самым обычным делом, впорхнула в „мерседес“. — Испытывали, на сколько меня хватит? Надолго. Я умею ждать. Когда есть чего ждать.

— На сколько бы вас хватило?

— На сколько нужно. Хоть до утра.

В холле ресторана при гостинице „Рэдиссон-Славянская“ он помог ей раздеться, принял китайский пуховик, как шубку из голубого песца. С усмешкой заметил:

— Вообще-то в джинсах сюда не ходят. Теперь будут. Решат, что это последний крик моды. Как говорит моя дочь, — фишка, фенечка.

Метрдотель почтительно проводил их к столику на двоих, на котором уже стояло серебряное ведерко с шампанским во льду, вышколенный официант во фраке бесшумно откупорил бутылку, наполнил высокие хрустальные бокалы.

— За что будем пить? — спросила Ирина.

— Не спешите. Я хочу сделать вам предложение.

— Интересно. Вы хотите предложить мне работу?

— Нет. Выходите за меня замуж.

Она изумилась:

— Но мы даже не знакомы!

— Алексей, — представился он. — Алексей Рогов.

— Ирина.

— Вот мы и познакомились. Итак?

— Вы в самом деле этого хотите?

— В самом деле. Вас смущает разница в возрасте? В этом есть свои плюсы. Вы не видели меня молодым. Немного потеряли, не на что было смотреть. Я не увижу вас старой.

Впервые с момента их встречи десять часов назад Ирина внимательно на него посмотрела. Сильный, уверенный в себе мужчина? Какое там! Мальчишка со щенячьей тоской в глазах. Будто знает, что сейчас услышит „нет“, и уже смирился с тем, что это золотоволосое чудо с васильковым сиянием глаз исчезнет из его жизни так же внезапно, как и возникло.

— Знаете, Алексей, а я ведь могу сказать „да“. Не перебивайте, дослушайте. Через два месяца я получу диплом. Работы по специальности для меня в Москве нет. Из общежития выселят, жить негде. Пойду на стройку, лимитчицей. Пойду в домработницы, в няньки. Куда угодно пойду, но домой не вернусь. Теперь вы знаете все.

Сильной короткопалой рукой в черных волосках он сжал ее пальцы — осторожно, как драгоценность.

— Спасибо за откровенность. Значит, да?

— Да.

— Вот за это и выпьем!..

Через месяц они зарегистрировали брак и обвенчались в храме Воскресения Христова в Сокольниках…»

— А дальше? — нетерпеливо спросил Акимов. Он был в приподнятом настроении: Леонтьев принял переделанную главу с разговором Рогова и Ирины после обыска, даже не стал править, отложил на потом, когда работа будет закончена, и останется только шлифовка текста. — Пока все нормально. Рогов получается интересным. Девочка тоже. Северная стеснительность, которую она так и не смогла преодолеть, — хорошо. Как вы любите говорить — вижу. Что дальше?

— Да скучно дальше, — с досадой сказал Леонтьев. — Свадьба, семейная жизнь, бла-бла-бла. Нужно бы через все это перескочить, а как? Иван Петрович бессмертен.

— Какой Иван Петрович? — не понял Акимов.

— Есть такой штамп. Не в словах, а в подаче текста. «Иван Петрович встал, потянулся и подумал». Еще Толстой об этом говорил: пропускать нужно больше. Такие куски он и имел в виду. По сюжету вроде обязательно, а шаблон. Ну, вышла наша Ирина замуж на Рогова. Сначала — будто попала в сказку: квартира, загородный дом, деньги, фирменные тряпки. Потом начала привыкать. К хорошему быстро привыкаешь. И все это описывать? Кому это интересно?

— Давайте попробуем с другой стороны, — предложил Паша. — Почему Рогов развелся с первой женой?

— Не думал. Может, гуляла?

— А почему гуляла?

— Потому что блядь.